Как крылья голубки раскрываются южному ветру, так и возлюбленная моя раскрывает свои объятия. Всегда начинай единение с малого, ибо любовь не терпит спешки.
Джанаан повернула голову, глядя на него через плечо. Застыла без движения настолько близко, что он видел свое отражение в ее зрачках. Лишь наклониться — ведь теперь она казалась совсем миниатюрной, не лишившейся своего величия, как принцесса, но сделавшейся совсем хрупкой, как в тот день, когда появилась в устье реки Кадер верхом на чужом жеребце, — и коснуться подкрашенных кармином губ. Вдыхать полной грудью исходящий от ее кожи запах цветочных масел и чувствовать под пальцами шелк длинных волос. Расплести эту так неподходящую ей косу — пусть гладко расчесанные волосы придавали ее лицу необычайно нежный вид, — и позволить тяжелым кудрям окутать ее, словно покрывало, до середины бедер в свободных белоснежных шальварах. И видеть, как эти дивные раскосые глаза — неотрывно смотрящие с нежностью, какой не заслуживал военный соратник, — затуманятся от наслаждения поцелуем.
— Вы… позволите? — спросил Ильгамут, понизив голос и не отводя взгляда от аквамариновой зелени в подкрашенных черной краской глазах. Выражение ее лица не изменилось, но ресницы опустились на мгновение, словно принцесса Калормена действительно могла задуматься над столь непристойной просьбой. Один удар сердца, показавшийся ему оглушительным в тишине шатра. Два. Три.
— Нет.
Ответ звучал непреклонно, но всё же Ильгамуту померещилась тень разочарования в негромком, мгновенно завораживающем грудном голосе. В его глазах она была ослепительна — поистине не зря называли ее Жемчужиной Калормена, — и все рассуждения мудрецов и стихи поэтов о женской красоте теперь казались пустыми и скучными, будто вышедшими из-под пера слепцов, никогда не видевших женщин.
— Кто-то должен возглавить армию, госпожа.
— У вас есть мой сын, благородный тархан, — ответила принцесса, и ее голос сделался ледяным, словно вода на дне колодца, исчезающем в непроглядной глубине. Но руки́ она не отняла.
— Он лишь ребенок, госпожа. Муж любимой сестры тисрока подошел бы на эту роль гораздо лучше, чем ее сын.
— Но у меня нет мужа, — напомнила принцесса без улыбки. — Хвала Ташу, тот забрал тархана Амаудира много лет назад.
— Вы вправе назвать мужем любого тархана, какого сочтете достойным вашей любви.
— Чтобы его убили его же соратники? Чтобы тарханы позабыли о своем благородстве, возмущенные излишне быстрым возвышением одного из них?
— Я не боюсь тарханов, — отрезал Ильгамут, в глубине души возмущенный тем, что она вообще могла подозревать его в подобной трусости.
— Тарханов, благородный господин, боюсь я, — парировала принцесса, и он устыдился того, что неверно понял ее слова. Женщины смотрели на всё иначе, чем мужчины, привыкшие решать свои трудности силой оружия. — Я не воин и не в силах защитить тех, кто мне дорог, от сабель и копий.
— С саблями я управлюсь сам, госпожа, — ответил Ильгамут, бережно проводя пальцами линию на ее коже, от указательного пальца до самого запястья. — Он оскорблял вас?
— Кто? — не поняла принцесса.
— Ваш муж.
Зеленые глаза потемнели, словно солнце, на которое набегает тяжелая грозовая туча, но голос теперь звучал равнодушно. До жути равнодушно.
— Он взял меня силой. В первую же ночь. Избил, разорвал мое свадебное платье в клочья и измывался, сколько хватило сил. Я кричала, пока не охрипла, плакала, пыталась отбиваться, но всё было тщетно. Мне казалось, будто меня разрывает пополам, снова и снова, словно он орудовал раскаленным прутом, но никакие крики и мольбы не могли заставить его остановиться. Чудо, что я не потеряла сына в ту ночь. Но крови было столько, что благородный тархан и не думал усомниться в моей невинности. Даже смел говорить, что женщина всегда испытывает боль в первую ночь с мужчиной. Что ж, мой отец положил меня на алтарь своей политики, и его верный слуга обошелся с жертвой должным образом. Вы это хотели услышать?
Нет, совсем не это. Сама мысль о том, что кто-то мог обращаться с ней подобным образом, вызывала в груди волну отвращения и ярости. Будь ее муж по-прежнему жив, Ильгамут счел бы честью лишить его головы.
— Вы боитесь меня?
Выражение зеленых глаз в одно мгновение сделалось усталым и будто бы разочарованным.
— Причем же здесь вы? Я говорила о муже.
— Но я тоже мужчина. И я менее всего желаю, чтобы вы считали меня таким же чудовищем.
Принцесса попыталась отвернуться, и Ильгамут взял на себя смелость поднять вторую руку и коснуться ее щеки. То были совсем не те слова, что ему следовало сказать женщине, пережившей бесчеловечное насилие. Но верных слов он не знал.
— Я люблю вас, госпожа. Люблю столь сильно, что сама мысль о том, что кто-то смел изувечить вас, словно жертвенную птицу, причиняет мне нестерпимую боль. Я бы убил его тысячу раз, если бы это могло защитить вас. Я думал, что умру сам, когда вы появились у реки прошлым летом, одинокая и измученная. И я убью любого, кто посмеет поднять против вас оружие. Взамен я прошу лишь позволения и впредь любить вас и почитать. Не как принцессу, но как жену. И если ваш брат не согласен…
Ее ресницы опустились вновь, пряча от его заблестевшие глаза.
— Брат любит меня. Он жесток с врагами и провинившимся слугами, но со мной… — Джанаан осеклась на мгновение и продолжила почти шепотом. — Он был нежен.
С самого начала, с первого взгляда в черные глаза она знала, что он другой. С той ночи на берегу озера Илькин, которую она помнила до сих пор и во всех красках. Помнила запрет покидать дворец ночью, помнила свой смех, когда спрыгнула из окна в протянутые ей навстречу руки. Помнила лунный свет, отражавшийся от гладкой озерной воды, и то, что началось как шутливая потасовка в траве. Помнила, как продолжала смеяться, пока ко рту не прижались его губы, ищущие совсем не сестринской ласки. Она не оттолкнула. Она всегда знала, что это должно было произойти. Она сама развязала кожаную перевязь с саблей и охотничьим ножом. Она дрожала от прикосновений ночного ветра к нагому телу и задыхалась от жара ласкавших ее рук и губ. Чувствовала, с какой силой, клеймя кожу следами от пальцев, прижимают к земле ее широко разведенные бедра и в нее раз за разом входит горячее и твердое, словно древко его любимого копья. Если боль и была, то Джанаан ее не запомнила. Погребла память о первом миге соития под воспоминаниями о последних, когда стонала и целовала его снова и снова, пока не выгнулась с протяжным криком, сама испугавшись охватившего ее чувства наслаждения.
— Я подарю тебе весь мир, — шептал брат по ночам, пробираясь в ее спальню, словно вор, и не отпускал ее до тех пор, пока они оба не падали на постель в изнеможении. Она плакала от счастья, когда поняла, что ошиблась и невольно зачала. Плакала, когда впервые взяла на руки своего ребенка и тот открыл блестящие агатово-черные глаза. Но обещанный мир предназначался не ей.
Королеве Нарнии, которая всё уничтожила. Тархине Ласаралин, которая упрямо защищала мужа даже от его собственной семьи. Джанаан следовало оставить всё, как есть. Она хотела оставить, чувствуя, что устала от участи тайной любовницы. Она хотела разделить ложе с другим мужчиной, клявшимся любить ее и почитать, но знала: если она назовет его своим мужем сейчас, в окружении стольких завистников, если отдаст ему приведенную из Ташбаана армию, то он умрет в следующем же бою. И не от рук южных варваров.
— Госпожа, — сказал тархан с непозволительной нежностью в голосе, от которой захотелось поднять руку и провести пальцами по щеке с заживающим порезом. Дотронуться до мягких от краски волос, почувствовать, как они щекочут кончики пальцев, и зарыться в них лицом. Светловолосых женщин — рабынь и наложниц — в Калормене было в избытке, но мужчин… Мужчины предпочитали более броские оттенки, выкрашивали бороды сложными алхимическими составами в рыжий и алый цвета, как тархан Анрадин, стремясь походить на огненных духов, служителей Азарота. Светлая краска была у них не в почете. Но Джанаан не могла отрицать, что эти светлые волосы с первого мгновения приковали к себе ее взгляд. Она не уделяла южным тарханам внимания, когда была женой другого мужчины — в те дни ей было довольно и того, как муж молчал и чернел лицом при одном взгляде на Ильсомбраза, — но когда задумалась о том, кого из тарханов привлечь на свою сторону после смерти отца, Ильгамут стал первым, чье имя пришло ей на ум.
