— И вас это устраивает? — парировала Авелен, невольно разозлившись на этот выпад. Поскольку он был совсем не в ее адрес. — Сколько лет вы уже прячетесь под землей? Ваши дети растут, не видя солнечного света. Неужели вы не хотите сражаться даже за их будущее? Не хотите покинуть эти пещеры хотя бы ради того, чтобы…?

— Покинуть?! И куда же мы пойдем?! Короли Нарнии загнали нас в эти горы, как крыс, и надеяться на их милость — всё равно, что умолять о ней Белую Колдунью!

Что?! Да как вы…?!

— Я не стану говорить за Нарнию, — вмешался, не повышая голоса, Корин, — но Арченланд будет рад принять вас в обмен на клятву верности.

— А кто ты такой, чтобы говорить за короля Арченланда?!

— Его сын, — ответил Корин. Негромко, спокойно и так веско, что Авелен даже замерла на мгновение, не дыша. Невольно залюбовалась этой совершенно королевской уверенностью. — Младший. Это я защищаю границы Арченланда, пока мой отец правит им. Я обещаю защиту и вашим женщинам и детям, если они согласятся пойти юг. Обещаю горы, в которых им не придется жаться по подземным ходам и поселениям. Я не сужу детей за грехи их отцов. И как не стану судить и самих отцов. Когда вы сражались за Колдунью, меня даже не было на свете. И я предлагаю вам мир. Что скажете?

— Сейчас — ничего, — качнул головой глава поселения. — Мы не станем решать этого в спешке.

— Ваше право, — согласился Корин. Но Авелен почувствовала разочарование. Даже не столько от ответа гномов. Было как раз таки очевидно, что они захотят посоветоваться. Но что действительно огорчило, так это…

Он предложил им Арченланд. Как защитник Арченланда. Как кто-то, кто был уверен: что бы ни случилось, он неотделим от Арченланда. Когда всё это закончится — если они преуспеют, — он вернется в Анвард. Вернется домой. И на что она в самом деле надеялась?

На что она надеялась, когда искала его после этого разговора, не выдержав одиночества? Что собиралась сказать ему теперь, если видела, что его куда больше занимает чужой оруженосец — даже не его собственный, — чем… Как же мелко она всё-таки думает. Лишь о себе. Лишь о том, чего хочет она сама. Может… потому-то она ему и не нужна?

— Эви, — сказал Корин, и она не сразу решилась поднять глаза на его лицо в последних отблесках закатного света. — Из-за чего ты расстроилась?

Это так очевидно?

— Я… не расстроилась.

Вовсе нет. Просто позволила себе… слишком размечтаться из-за одного-единственного объятия. И, быть может, пары взглядов. Да что они вообще значили, эти взгляды?

— Мне так не показалось. Я… тебя чем-то обидел?

Нет. Это же она однажды влюбилась до беспамятства и с тех пор не переставала ждать какого-то чуда. Не его вина, что чудо всё никак не случалось.

— Ты не можешь меня обидеть.

— Спорное заявление.

Ну, уж какое есть. Да ты и в самом деле не обидел. Ты просто предложил им Арченланд, будто меня и не существует. Будто я не предлагала тебе Нарнию. Мы… могли бы хоть править вместе. Почему же ты не хочешь?

— Мне просто… немного страшно, — пожала плечами Авелен и спросила первое, что пришло в голову. — Тебе не холодно?

В одной камизе-то. Ветра в ущелье не было, но всё же… ей казалось, что ночи в эттинсмурских горах должны быть куда холоднее арченландских.

— Нет, — качнул головой Корин и шагнул к ней. Авелен не стала спорить. Лишь смотрела на его лицо — стараясь не думать, о чем думает он, глядя на нее, — и растерялась, когда он поднял руку и осторожно заправил ей за ухо прядь волос. Застыла, забыв, как дышать, едва почувствовала скользнувшие по ее щеке пальцы.

А затем и вовсе зажмурилась, когда он наклонился и коснулся губами ее лба. Испугалась, что это удивительное видение растает в следующее же мгновение, оказавшись лишь очередным сном. Не могла поверить даже в то, что он тоже — он действительно — закрыл глаза. И будто потерялась в этом ощущении, в одном лишь прикосновении теплых губ ко лбу, разом вытеснившем из ее мыслей всё остальное. Будто весь мир сузился до одной лишь горной долины в закатных тенях. До одного лишь его.

И невольно, не задумываясь, потянулась за ним, когда он отстранился. Замерла вновь, уткнувшись лицом ему в шею, сжимая в пальцах тонкую ткань на его спине, сквозь которую отчетливо ощущался длинный шрам на лопатке, и почувствовала, как Корин зарылся пальцами в ее волосы, обхватив второй рукой вздрагивающие плечи.

Только бы он не начал говорить, что однажды это пройдет. Что случится совсем не то чудо, которого она так ждет, и она перерастет эту любовь.

Он не начал.

========== Глава шестнадцатая ==========

В густой черноте ночи метались алые всполохи факелов и белые росчерки обнаженных клинков. Бряцал металл, неслись сквозь темноту и дым пронзительные крики.

— Заряжай!

Тяжелые стрелометы поворачивались с протяжным скрежетом, тускло блестя гранеными наконечниками длинных стальных болтов. Сухо щелкали спускаемые рычаги, и над едва отражающей тусклый свет водой свистели дюжины выпущенных стрел.

— Заряжай!

На той стороне реки шел бой. В темноте слабо поблескивали остроконечные шлемы и длинные наконечники на копьях, поднятый в воздух песок смешивался с дымом — принесенным откуда-то с юга, воняющим не только гарью сожженного дерева, но и обугленным мясом, — и из-за темной воды слабо доносились чьи-то зычные приказы. Должно быть, тархана, мечущегося среди сражающихся на запыленном белом жеребце. В какой-то миг Рушдану померещилось, что он и в самом деле разглядел господина перед заслоном копейщиков, но река была слишком широка, а ночь — слишком темна, лишенная не только луны, но и звезд, чтобы сказать наверняка, того ли всадника он видел. И всадника ли вообще. В такие ночи мерещилось, будто в глубине багровых песков оживают неупокоенные души, лишенные права на погребение. Пожиратели мертвых, слепо рыщущие среди кровавых барханов в поисках одиноких путников, осмелившихся отойти слишком далеко от вставшего на ночлег каравана.

И из-за реки несся гулкий, будто отраженный эхом, которого не могло здесь быть, шакалий смех. Шакалий ли?

— Заряжай!

Ноющие пальцы вновь стискивали ворот стреломета, принимаясь крутить его со скрипом натягивающихся веревок, с щелчком входил в пазы длинный болт, и второй воин спускал тяжелый рычаг, целя в сторону от тусклого блеска шлемов. В черную волну человеческих тел, напирающую на подходы к широкому мосту. Неужели… они прорвутся? Неужели…?

— Заряжай! Прикрываем отход!

Отход?! Но…?

— Что стоишь, щенок?! — рявкнул кто-то за спиной и с силой ткнул Рушдана в плечо. — Заряжай!

Стрелять ему не позволили. Не дорос, мол, еще, непременно промахнешься. Рушдан не спорил. Уж точно не в такой темноте, лишь изредка озаряемой алым блеском факелов. Он и вовсе не понимал, как стреляющие отличают своих воинов от варваров. Как они вообще разбирали, что там творится.

— …жигай! — донесся с того берега чей-то голос, и опоры моста вспыхнули двумя огненными столбами. Должно быть… их облили маслом по приказу тархана.

По деревянному настилу загремели дюжины сапог. И вновь засвистели стрелы спускаемых стрелометов. Стремительно закрутились тяжелые вороты, в нос с новой силой ударил запах дыма. Теперь тянуло еще и от занявшихся пламенем опор. И, на мгновение подняв руку, чтобы утереть текущий из-под шлема пот, Рушдан едва не упустил, как огненная стена вдруг распалась на две с надрывным лошадиным ржанием, будто отшатываясь от запыленной белой шкуры. Жеребец тархана гулко ударил копытами о деревянный настил моста и пронесся по нему стрелой, исчезнув под надстроенным у берега перекрытием-барбаканом.

Копейщики. Где же копейщики под знаменем левого фланга? Почему… на этой стороне вились знамена лишь правого?

Мост пылал, оседая в воду одним пролетом за другим, и огненные всполохи высвечивали дюжины застывших на той стороне теней. Будто и в самом деле демоны. Призраки мертвых, которым молились эти краснолицые безбожники.

— Отступаем! — пронеслось над линией стрелометов, но он бросился не назад, к петляющему в песках тракту, а вперед, к белому жеребцу, перед которым расступались пешие воины.