И отвечать, по счастью, не пришлось. С петляющей среди фруктовых деревьев дорожки донеслись насмешливые ― если не сказать, ядовитые ― женские голоса. Неужто… еще тархины?
Нет. Первой из-за деревьев показалась, отведя рукой усыпанную сливами ветвь, смуглая до черноты женщина, ростом не уступавшая многим мужчинам. Тяжелые, жесткие даже на вид кудри окутывали ее черным плащом до самых бедер, на запястьях и щиколотках звенели тонкие браслеты, но скроенные из золотистого шелка шальвары и блуза с прозрачными рукавами были слишком просты для жены тархана. И для садов самого калорменского тисрока. Будто она выскользнула в них прямо из дворца, отбросив после сна покрывало и даже не заплетя волос.
Одна из…? ― начала было Сьюзен в мыслях и разглядела на скуластом смуглом лице прямые черные брови, янтарно-карие глаза и грубые линии шрамов. По три волнистых на щеках и еще три коротких рубца на нижней губе. О, Лев! Что с ней случилось?!
Две другие женщины от неожиданности показались Сьюзен совершенно непримечательными. И напрасно. Одна, смуглая красавица в розовых шелках ― тоже шальварах и блузе, ― сверкала из-под ресниц холодными серыми глазами и кривила подкрашенные кармины губы в недовольной улыбке. Даже когда тянула руку, чтобы сорвать с ветви сочную сливу и бросить ее в поднесенную хрустальную вазу. Вторая женщина, державшая эту вазу, шла, будто вприпрыжку, торопливо перескакивая через залитые солнечным светом мраморные плиты и вновь прячась в раскидистую тень. Не поднимала головы, пока не юркнула в беседку, опустив вазу на стол и буквально упав на свободный стул. Прятала за длинными волосами белое, как снег, лицо.
― Как же печет! ― капризно посетовала незнакомка, откинув за спину иссиня-темные локоны, и принялась обмахиваться краем лазурно-голубого рукава. Белые руки в разрезах шелка, белое лицо и яркие синие глаза. Северянка. Иначе и быть не может. Но… откуда? ― Поражаюсь вашему мужеству, прекрасные тархины. Лишь любовь к моему господину способна выгнать меня на солнце в столь жаркий день.
― И его любовь к сорванным нашими руками фруктам, ― ехидно ввернула вторая незнакомка в золотистых шелках и шрамах. ― Мир вам, благороднейшие из жен.
― Вот и сидела бы в своих покоях, ― ядовито отозвалась одновременно с нею третья, нервно расчесывая пальцами прядь пышных каштановых волос. Те придерживал лишь обруч с розовым камнем над смуглым лбом да розовая шелковая лента у лопаток. ― Не портила бы свою белую кожу, а то вдруг наш господин тебя разлюбит.
― Мир вам, прекраснейшие из возлюбленных, ― наперебой заговорили тархины, ничуть не возражая против этого вторжения. Хотя… эти женщины явно были ниже их по положению. Или Сьюзен вновь не понимала какую-то тонкость?
― Вас же не разлюбил, ― парировала тем временем белокожая красавица, изогнув алые губы в капризной улыбке, и потянулась за ярким красным апельсином в хрустальной вазе, вонзив в него длинные подкрашенные ногти. И принялась чистить кожуру, отмахнувшись от служанки одной из тархин.
― С чего бы? ― хмыкнула та, что носила золотистое, и от усмешки на ее щеках исказились волнистые линии шрамов. Села она и вовсе так, словно была здесь хозяйкой. Оперлась рукой на резную спинку стула и закинула одну ногу на другую, покачивая ступней в золотистом башмачке. ― Я трижды носила под сердцем его дитя.
― И ни разу не доносила до срока, ― ядовито ввернула та, что в розовом, поигрывая длинной цепочкой ожерелья на высокой полной груди. Будто не знала, куда убрать руки, чтобы не впиться ногтями в чье-нибудь лицо.
― Такова воля богов, ― пожала плечами, не растерявшись ни на мгновение, та, что в золотистом, пригубив шербета из мгновенно поданного бокала. Будто эти слова ни капли ее не задели.
Да кто они, раз так свободно чувствуют себя и в саду тисрока, обрывая его сливы, и в обществе знатнейших калорменских женщин?
― Мы и не думали встретить вас в столь ранний час, прекраснейшие из возлюбленных, ― улыбнулась, явно пытаясь пресечь эту ссору, одна из тархин. ― Что привело вас в сады повелителя, да живет он вечно?
― Праздное любопытство, не более, ― ответила та, что в золотистом, и повернула к Сьюзен смуглое до черноты лицо. Посмотрела прямо в глаза, словно оценивала ее, как… волчица — замеченного среди деревьев оленя. Решала, стоит ли тратить силы. ― Это тархина Измира из западных степей, любимейшая из женщин нашего господина, ― едва шевельнула она пальцами в сторону сероглазой красавицы в розовом, и та повела головой в ответ в знак… приветствия, надо полагать. ― И Ясаман, рожденная среди морей, вздорнейшая из его женщин.
― А это, ― рассмеялась в ответ белокожая, отламывая одну из долек от очищенного апельсина, ― Амарет, дочь песков, и даже наш господин не в силах сказать, что острее, ее сабля или всё же язык.
Но прозвучало это «дочь песков» так, словно было по меньшей мере королевским титулом. И… сабля? Сьюзен слышала, что юг Калормена населяет народ варваров-пустынников, чьи женщины сражаются наравне с мужчинами, но никак не думала, что может столкнуться с одной из них в Ташбаане. Значит… шрамы на лице были ритуальными?
― Мы старшие наложницы в гареме нашего господина кронпринца Рабадаша, ― бросила, не меняя своего ядовитого тона, Измира, видя, что нарнийская королева решительно не понимает происходящего.
Проклятье! ― вырвалось у Сьюзен, но, к счастью, лишь в мыслях. Одно дело ― лишь услышать пару раз о «его возлюбленных» и совсем иное ― столкнуться лицом к лицу сразу с тремя из них.
И что ответить? Она привыкла говорить с дриадами, наядами и прочими женщинами Нарнии вплоть до барсучих и крольчих. Которые ничем не уступали, на ее взгляд, знатнейшим из калорменских тархин. Она привыкла вести светские беседы с женами послов и благородными дамами с островов. Но о чем ей говорить… с любовницами собственного жениха?
― Рада встрече.
Вовсе нет. Но в самом сердце Калормена ее северных разговоров не поймут. И заводить речь о целомудрии и единственной любви перед лицом трех наложниц, готовых вцепиться друг другу в глотки ради расположения господина… Эдмунд бы сказал, что это политически недальновидно.
Еще бы. Эдмунд и вовсе мог отказаться от приглашений хоть дюжины тархин и прочих женщин. Вернее, в Калормене они бы и не решились его куда-либо пригласить.
― Смеем надеяться, Ташбаан вам по нраву, прекрасная госпожа, ― улыбнулась Амарет, но ее улыбка казалась оскалом волчицы. ― Северу Калормена далеко до красоты Юга, но уж город богов…
― Что ты несешь?! ― закатила глаза Измира, и Сьюзен пришлось напомнить себе, что перед ней еще одна тархина. Уж больно… злобная она была. ― Не слушайте эту безродную дочь пустыни, благородная госпожа, она ничего не смыслит в красотах Калормена.
Амарет царственно повернула голову, подняв уголки темных губ в полуулыбке, и ответила одним словом с ноткой нескрываемого превосходства в голосе:
― Нищенка.
Сьюзен была уверена, что сейчас начнется драка. Как на базаре. Остальные тархины, судя по тому, как они затаили дыхание при виде сжатых губ и гневно раздувшихся ноздрей Измиры, решили так же. И, очевидно, приготовились наслаждаться зрелищем. Обстановку разрядила Ясаман.
Зашлась звонким смехом, словно услышала искрометную шутку, и бросила в рот красную дольку апельсина.
― Как не совестно тебе, Амарет! Знаешь же, сколь тяжело наша дорогая Измира переживает равнодушие нашего господина! Даже одна ночь без него для нее, как пытка, а уж три…!
Сьюзен едва не поперхнулась шербетом. Нет, приятно было сознавать, что по возвращении в Ташбаан он оставил даже любимую наложницу, но… Зачем же так открыто?
― Три?! ― фыркнула в ответ Амарет. ― Да я б его луну не видела!
За столом повисла оглушительная тишина. Тархины замерли с одинаково распахнутыми в потрясении глазами ― одна не донесла до рта кубок с узорами эмали, другая застыла с веткой винограда в пальцах, от которой как раз хотела отщипнуть еще одну ягоду, ― а Измира и вовсе поперхнулась воздухом, уставившись на Амарет возмущенным до глубины души взглядом.
