========== Северная Звезда ==========
Закат пылал алым и золотым, причудливо перетекавшими друг в друга на лишенном даже тени облаков небосводе. Стена иллюзорного пламени вставала над другой, обыкновенной каменной кладкой светло-серого цвета, но в пожаре красных лучей и она обретала оттенок запекшихся кровавых потеков там, где неверное солнце рождало столь же неверную тень. И в душном воздухе, пронизанном тяжелым запахом цветов, непрерывно звенела яростная песнь приветствующих ночь цикад.
Ее первую ночь в Калормене. В стенах неприступного, никогда и не знавшего настоящей осады Ташбаана. Города безжалостных калорменских богов и свирепых завоевателей, посылавших в бой несметные полчища столь же свирепых воинов. А потому ни одна армия этого мира прежде не подступала к медным вратам над широкими каменными мостами. Город Таша высился над глиняными берегами реки Сахр уже восемь столетий, и какие бы катастрофы ни сотрясали мир ― будь то северные земли, или сам Калормен, ― сердце великой империи ни разу ни сбилось со своего ритма. Признаться… в этом было что-то жуткое.
― И они… все умерли? ― осторожно, почти робко спросила Сьюзен, не решаясь отвести взгляда от отражения закатных лучей в агатово-черных глазах. Смуглая кожа калорменского принца обрела на таком свету оттенок меди, в переплетенных тугой косицей волосах будто тлели красные искры, и эта полуночная синева вокруг глаз ― тонкие линии подводки, неразрывная кайма вокруг черных провалов радужки и почти сливавшегося с ней зрачка… Казалось бы, дети богов ― если калорменские легенды правдивы ― должны быть светлы и… Но южные боги ― это пламя и тьма, свирепый ураган и бездонная морская пучина, и тот, кто рожден от их крови, не может не пылать, словно факел в ночи.
― Не все, ― ответил принц, и его голос в этот миг звучал пугающе равнодушно. ― Из семнадцати выжило четверо. Трое и вовсе не болели. Мор не коснулся ни моей сестры, ни двоих годовалых сыновей моего отца от одной из младших наложниц.
Младшие наложницы, старшие, любимые, главенствовавшие в гареме в отсутствие жены, слава Льву, единственной даже для тисрока. Как же сложны были все эти тонкости для нарнийского понимания. И почему он так странно говорит? Сестра, но сыновья отца. Будто… и за братьев их не считает.
― Как ужасно, ― искренне ответила Сьюзен и подумала, не будет ли излишней дерзостью коснуться его руки в знак утешения. ― Я сожалею, что на земли Калормена обрушилось столь тяжелое испытание.
В тот самый год, когда Нарния праздновала освобождение от столетних льдов. Следовавшие за Великим Львом торжествовали, пока слуги Птицеликого бога задыхались от собственной крови, шедшей горлом и у немощных стариков, и у сильнейших из воинов, у ни в чем неповинных детей. А она… едва помнила тогдашние донесения послов, кланявшихся детям в коронах, даже не успевшим осознать, что отныне они правят целым королевством. И сейчас бы, признаться, не вспомнила, если бы ей не взбрело в голову спросить, как так вышло, что следующие по старшинству сыновья тисрока, встретившие нарнийцев в Ташбаане, были младше кронпринца на целых тринадцать лет. И где же были остальные?
― Боги не пошлют испытания, которого мы не в силах вынести, ― с неизменным равнодушием ответил принц. Держал лицо? Но зачем же… перед ней? Она ведь не надменная калорменская тархина, она поймет.
― Но если… от этого мора умерло столько детей…
― Значит, такова была судьба. Чтобы они умерли, а я выжил. Чтобы я остался единственным защитником Калормена на многие годы.
Но скромности ему, признаться, не хватало. Будто весь Калормен стоял лишь потому, что его земли хранила сабля одного-единственного принца. Но Сьюзен не призналась бы и под пытками, что была готова вознести хвалу даже калорменским богам за то, что из всех сыновей тисрока выжил именно он.
О Лев, как же я жила все эти годы, не зная тебя?
Она потянулась было к бокалу с вином ― непривычно терпким и крепким, темным, будто кровь самой земли, ― чтобы скрыть свое смущение, но едва поднятую с колена ладонь перехватила другая. Смуглая, грубоватая наощупь, в обхватившем ее до самых костяшек мелком золотом плетении одной из кольчужных перчаток. Те скрывали руки принца до самых локтей, стянутые на внутренней стороне предплечий тонкими золоченными ремешками. Всего лишь украшение, но даже оно кричало о том, что перед ней безжалостный завоеватель. Ее братья тоже были воинами, но он… будто бросал вызов всему миром одним своим взглядом. Воин Азарота, один из дюжин свирепых Сабель Калормена. Не ведающих жалости слуг огненного Бича Небес.
Она не хотела об этом думать. Как не хотела и убирать руку.
― А почему, ― о, хоть бы этот вопрос не был какой-нибудь бестактностью, ― вы не носите бороду?
Глупостью вопрос, впрочем, был. Особенно после расспросов о покойных братьях и сестрах. Но ― прости Лев ее неуместное любопытство ― невозможно было не заметить, как сильно он выделяется теперь, в стенах Ташбаана, среди сотен других мужчин.
― Моим женщинам не нравится, ― ответил принц, будто ничуть не удивившись. ― Одна из них и вовсе имела дерзость заявить, что ей претят ласки колючего медведя.
― Женщинам, ― повторила Сьюзен, не сумев скрыть недовольства. И думая о том, что на медведя он не похож совершенно. Скорее уж… на гепарда. Или на притаившуюся в высокой траве змею. ― И много ли у калорменского принца женщин?
Она не решалась спросить в Нарнии, но уж теперь-то, памятуя о калорменской раскованности…
― В сердце ― лишь одна, ― ответил принц таким тоном, что она не сумела сдержать дрожи. Будто коснулся кожи мягкий теплый бархат, потек по губам густой сладкий мед. И агатовые глаза смотрели так… словно он уже был не завоевателем, а покоренным пленником, ожидающим приговора у ног госпожи.
И за что же они зовут тебя черноглазым дьяволом, когда в твоем взгляде столько…
Додумать эту мысль Сьюзен себе не позволила.
― Немногие из женщин удовольствуются одним лишь сердцем мужчины, если знают, что по ночам он ищет любви других. Да еще и… рабынь.
― Вам мнится, будто мои женщины немы и бесправны, не так ли? ― спросил принц без тени удивления в голосе. ― Вовсе нет.
― Скажете, что они свободны и вольны покинуть дворец в этот же миг? ― не поверила Сьюзен. Что бы он ни сказал сейчас, рабы ― первейший товар на рынках Калормена. Живой, что совершенно не трогает ни тарханов, ни принцев. Ни, уж тем более, самого тисрока.
Тонкие губы принца разошлись в улыбке. И весьма насмешливой.
― Ничуть. Но как они мои, так и я их. И мой долг беречь их от невзгод и происков врагов. Заботиться о каждой из них, а не лишь о той, что я желаю видеть на ложе следующей ночью. Можно сказать, что я несвободен даже больше, чем они. Ведь я один, а их, ― улыбка сделалась еще насмешливее, ― шестнадцать. И все они весьма капризны. Но они знают свое место и не станут выказывать непочтительности моей жене. Особенно памятуя о том, что ей понадобится время привыкнуть к южным обычаям.
― Я еще не дала своего ответа, ― напомнила Сьюзен, и сама прекрасно слыша, что в ее голосе нет и тени уверенности. Не следовало соглашаться на его приглашение. Не следовало и пускать его в этот дом, не то, что в собственные покои. Особенно сейчас, когда нарнийские мужчины пропадали где-то в городе с калорменскими тарханами. Но разве вежливо будет отказать принцу всего Калормена, когда он столь заботлив и желает знать, не нуждается ли в чем-то его гостья? Все ли ее сундуки доставлены с пришвартованного в устье реки нарнийского корабля? И нет ли у нее пожеланий…? Да попроси она у него луну с неба, и ту достанет. Может, и не сам остро изогнутый месяц, что она видела прошлой ночью над мачтами «Блистающей», но… Оправленные в серебро лунные камни тоже отливали в закатных лучах в нежно-розовый цвет. И когда только успел?
И спросил едва ли не прежде, чем вошел, не стряхнув пыли с высоких черных сапог и длинного, лишенного рукавов кафтана. Иссиня-черного в переливах тонкого узорчатого шитья, еще сильнее оттенявшего золото кольчужных перчаток и синеву шелковой туники с разрезами на рукавах.
