Макс взял в руки телефон, посмотрел на экран – без четверти четыре. За окном светало, но до восхода еще оставалось больше часа. Он рухнул на подушку, тяжело дыша. Перед внутренним взором по-прежнему плыли воспоминания и жгли мозг яростным огнем. Сон, явь – все едино. Чтобы хоть как-то отвлечься, Макс открыл на телефоне альбом с фотографиями Снежаны и принялся листать. На душе потеплело, ужас стал понемногу отступать обратно в глубины разума, словно кромка воды при отливе.

Милый сердцу образ рыжеволосой женщины замелькал перед глазами быстрым калейдоскопом: яркая солнечная улыбка и лицо крупным планом, горбатый нос в веснушках; дальний план – она на скамейке в парке с букетом цветов, в коротком пестром платье, ноги, закинутые одна на другую, кажутся ослепительно белыми в солнечном свете; следующую фотку делал не Макс, он выпросил ее у Снежаны: она на морском берегу, на фоне седых накатывающих волн, высокая и стройная, но в то же время чуть полноватая, выпуклые формы в откровенном купальнике соблазняют, дразнят; вот Снежана на кухне Макса с чашкой чая в руках, смотрит снизу вверх, на пухлых губах застыла укоризненная полуулыбка – мол, опять снимаешь, может хватит? А на этой она и не подозревает, что ее снимают, – в кафе за столиком, взгляд в сторону, выражение на лице задумчивое, чуть озабоченное, но глаза под этим углом удивительно красивые, серые, как осеннее небо над Питером, в руке вилка, которой ковыряется в пирожном…

Макс ощутил, что улыбается. Стало хорошо. Повалялся в постели еще, разглядывая фотки, старые и новые, но с дурными воспоминаниями так просто не совладать. Он встал и включил в комнате свет. Затем направился к письменному столу, скрежетнул ключом и, выдвинув ящик, стал ворошить содержимое. Из-под кучи бумаг достал на свет потертую красную папку старомодного вида, развороты которой завязывались на тесемки. Дернув за кончик, он распустил бант и открыл ее. По телу пробежала дрожь, когда взгляд упал на вырезку из газетной статьи многолетней давности. Узнал лицо Никиты на зернистой черно-белой фотографии, прочел страшный заголовок прямо под ней.

– Твою мать, твою мать, твою мать… – бормотал он, в сотый раз пробегая строки глазами.

В душе стало спокойно. Фотки Снежаны подарили тепло и нежность, а содержание газетной статьи – спокойствие. Когда кошмары мучали особенно сильно – так, что становилось совсем невмоготу, – он всегда доставал красную папку. Помогало.

Спать уже не хотелось, да и не моглось, но дикий голод дал о себе знать – вдруг и внезапно. Макс оставил папку на столе и поспешил в кухню. Решив сегодня не утомлять себя ЗОЖем, пожарил омлет с беконом и грибами, заварил огромную чашку кофе со сливками и принялся изгонять из души последние ошметки негатива.

Всю первую половину дня Макс провел в работе и в волнительном ожидании звонка или эсэмэски от Снежаны. Также не проходила и слабая надежда на то, что полиция вернет флешку, оперативно решив внутренние бюрократические вопросы. Теперь, когда иррациональные мысли и глупые страхи отпустили, любопытство вновь взяло верх. Возникло и некое упрямство: прочесть работу Саши стало теперь чуть ли не делом принципа, и неважно, что Макс был настолько же далек от нейробиологии, насколько и от любой другой дисциплины, кроме, разумеется, информатики. Следовало просто набраться терпения; не изводить себя суевериями (в жизни все-таки случаются невероятные совпадения), а дождаться, получить флешку и, наконец, прочесть то, чем так восторгался Володарский.

Макс успел до обеда позвонить родителям и справиться об их самочувствии. Понятное дело, и отец, и мать находились в подавленном состоянии и готовились к похоронам в воскресенье. Макс пообещал заехать к ним завтра после работы, надеясь облегчить их горе и отвлечь от страшных мыслей.

На часах начало второго, от Снежаны ни слуху ни духу. Макс отключил рабочий телефон и отправился в кухню, чтобы соорудить себе ленч, но небольшой – ощущение сытости после плотного завтрака едва начало проходить. Однако до кухни не дошел, остановил звонок в дверь. Он развернулся и направился в прихожую, размышляя по пути, кто бы это мог быть? Не она ли? Заглянул в окуляр глазка. Она!

Макс распахнул дверь и чуть было не зажмурился от яркого света, источаемого белоснежным лицом в обрамлении огненных волос.

– Ты… – пролепетал он, глупо улыбаясь.

Снежана молча приблизилась и приникла к его губам своими. Они целовались прямо на пороге несколько минут, пока не услышали чьи-то шаги на лестнице. Макс затащил подругу в квартиру и запер дверь.

– Наконец-то, – прохрипел он, сжимая ее в объятиях, – как же я скучал…

– Я тоже.

Наслаждаясь его поцелуями и крепкими горячими руками, прижимаясь к нему всем телом, Снежана сквозь частые придыхания зашептала:

– Милый, прости… но я… я решила…

Макс продолжал целовать ей шею и расстегивать пуговицы на блузке.

– Я сделаю… это… – проговорила женщина.

Он слегка отстранился, посмотрел ей в глаза. В них читались вина и сожаление, но в то же время некий вызов, которым она утверждала свое право на собственную трактовку этического равновесия. В ее взгляде Макс прочел даже толику недоуменного возмущения, какое могло бы возникнуть у циркача на канате, которому предложили упасть налево или направо.

Он смотрел на Снежану долго и пристально, прямо в глаза, будто пытался прочесть что-то еще, проникнуть в ее мозг и покопаться в нейронах, а может, переставить их в другом порядке, чтобы она сменила свое решение и заявила совсем об ином.

Наконец Макс отпустил ее, но не отдалился. Сказал ровным голосом:

– Ладно, будь по-твоему.

Она с облегчением закрыла глаза и прильнула к нему, прижалась щекой к крепкому жилистому плечу.

– Когда? – спросил он, устроив подбородок на ее макушке.

– На днях. Тянуть нельзя.

– Угу…

– Макс, знаю, что нарушаю собственные правила, но просто не могу молчать, скажу: я тебя очень люблю, никогда никого так не любила, как тебя. Это правда! Но поступить с беременностью иначе просто не могу. Пожалуйста, пойми!

Он молчал.

– Пожалуйста…

– Да понимаю я все, понимаю, не дурак же, просто… ладно, говорили уже, и не раз.

Она вздохнула, соглашаясь.

– Чем-то помочь? Денег, может?

– Не надо, я все сделаю сама. Это мой выбор, мое решение.

– Да, но это же наше общее…

– Нет, Макс, я сама. Прошу, так надо.

Вместо ответа он обхватил ее крепче, она подняла к нему лицо. Они вновь сомкнули губы в страстном поцелуе.

***

Бессонная ночь и долгий бурный секс сделали свое дело. Наступившее расслабление плавно перетекло в дремоту, и Макс незаметно для себя забылся сном, обвитый руками и ногами любимой женщины, укрытый одеялом из ее роскошных локонов. Он не помнил, сколько времени так пролежал, но скоро сквозь сон ощутил, как Снежана выскользнула из-под его плеча и на цыпочках удалилась в ванную. Он задремал вновь, но вздрогнул от неожиданного всхлипа. С трудом разлепив веки, повернул голову и обнаружил подругу, обмотанную полотенцем, возле письменного стола. В руках ее подрагивала красная папка, на лице застыло выражение ужаса, губы беззвучно шевелились.

– Господи… – прошептала она и медленно обернулась к Максу, встретила его напряженный взгляд.

Он приподнялся на локте, хмуро бросил:

– Теперь ты знаешь все.

– Макс… – промолвила она, всматриваясь в его лицо широко распахнутыми глазами, – Макс, это… это все ты?!

Он помотал головой. Снежана вернулась к папке, прочла заголовок:

– «Зверское убийство четырех подростков в новосибирском детском доме-интернате». – Она бросила короткий взгляд на Макса и вернулась к статье, принялась читать вслух, выделяя ключевые фразы: – «Один из детей забит до смерти… у другого выколоты глаза и отсечены половые органы…» Боже! Так, вот еще: «У мальчика множественные ножевые ранения… последней жертве в гортань вставлен…» о господи… «вставлен паяльник, ребенок скончался от ожогов и внутренних разрывов тканей… Убийства произошли в один день. В совершении преступления подозревается один из обителей интерната, у которого, по словам директора, не раз возникали конфликты с каждым из погибших». Боже, Макс, что это?!