Ужасное начало разговора. Но она была очень мила со мной и предложила присесть на третий стул. Краем глаза я заметила фотографию какого-то пожилого человека – тот листок, который она вытаскивала из сумочки каждый раз, когда появлялась в кофейне.

– Как тебя зовут, дорогая?

– Лоиз, – отрывисто ответила я, все еще косясь на фотографию.

Женщину звали Элизабет Фердж, и приходила она сюда действительно каждое воскресенье, за исключением некоторых случаев по причине особо ужасной погоды или во время фестивалей, когда на улице чрезвычайно много народа; и совершала она такие походы на протяжении вот уже трех лет, с тех самых пор, когда ее муж покинул ее. Он умер в возрасте семидесяти двух лет. Она начала разговор о своем покойном муже, когда заметила, что я рассматриваю фотографию на столе.

– Это Джордж. Ох, видела бы ты его, дорогая, в расцвете сил! Какой он был парень! Это под конец он уже начал терять волосы и зубы. И приобрел ужасную привычку курить свои сигареты по всему дому, а не на улице, ох! Жаль, что в те времена не было фотоаппарата. Я его помню таким молодым! Все девчонки сходили по нему с ума. И я, конечно, тоже потеряла голову. Но я была гордой и долго делала вид, что не замечаю его.

Я слегка рассмеялась тому, как она рассказывала: в ее глазах появилась девичья игривость, и она сама будто заметно помолодела. Можно было подумать, что мы просто две подружки в кафе, делимся своими девичьими секретами.

– Он был так красив! Трудно было не подпасть под его чары, – она хмыкнула и улыбнулась своим воспоминаниям. – Однажды он заявился на порог нашего дома пьяный и шумный и стал кричать под окнами, пока мой отец не вышел на крыльцо и не вправил ему мозги. Я сидела в своей спальне и слушала, как Джордж ругается в душу мать, что я единственная, кто не обращает на него внимания, и как я его этим злю. Я была самой счастливой на всем свете. А на другой день он пришел с букетом цветов – для моей мамы – и просил родителей разрешения пригласить меня на танцы. Родители, конечно, были против. Но его ничто не остановило.

Она снова хмыкнула и с грустью кивнула самой себе, глядя на фотографию.

– Мы были женаты пятьдесят четыре года, когда он ушел от меня.

В моем сознании сама цифра пятьдесят четыре, измеряемая годами, – это какой-то абстрактный срок. Это как-то слишком далеко от меня. Я не знала, что сказать ей, просто сидела и ждала, когда миссис Фердж вернется к реальности. Она снова заговорила и рассказала, что они любили приходить сюда в последний год его жизни. Они всегда сидели за этим столиком.

– В жизни людей есть такой возраст, когда уже не хочется ругаться друг на друга. А мы ругались так часто, по всяким пустякам. Но последний год был очень мирный, как будто Джордж чувствовал…

Быстрее, чем я могла осознать, что именно я говорю, я услышала собственный голос:

– Вы так сильно его любили…

– Любила? О! Не знаю, может когда-то очень давно. Я его очень уважала. Без уважения нельзя прожить столько лет вместе, поверь мне, милая. И да, я его очень любила.

– Ну, наверное, это одно и то же, нет? Любить и уважать, – спросила я, чтобы уточнить, о чем мы говорим.

– Любовь. Ох уж эта любовь. Для меня любовь – это память. Только когда хочется кого-то удержать в своей памяти подольше, запомнить каждое мгновение прожитой вместе жизни.

Возможно, в этом был какой-то особо мудрый совет старшего поколения или глубина мысли, но в тот момент я восприняла это откровение не так радужно. У меня создалось впечатление, что любовь как память всегда живет прошедшим временем. У этой женщины есть только ее воспоминания и одна фотография. И сам Джордж живет только еще пока в ее сознании. А не станет ее – уйдут они оба, и даже памяти не останется. Вся человеческая жизнь мне вдруг показалась настолько иллюзорной. И я стала думать о своей жизни, о жизни родителей, о людях вообще. Столько стараний прилагается, чтобы добиться признания в обществе, а к чему все это? К чему являть собой образ состоятельного человека, если в итоге все мы перейдем во временную память? Какой же в этом смысл существования? Именно это меня так и злит все время – отсутствие всякого смысла. Именно поэтому мне все кажется неверным. Противоречивым. Смысла в этом нет. И мне совсем не хочется, чтобы после меня в мире остался лишь временный лживый образ того, кем я на самом деле не являюсь. И я даже не знаю, кто я есть.

Я хочу оставить что-то после себя. Реальной себя.

В тот же день я получила долгожданное приглашение на торжественный вечер Николь в доме ее дяди в следующую среду. Мне стало как-то не по себе, когда я поняла, что мне предстоит оказаться в доме владельца крупнейшего банка Новой Зеландии. Ее дядя, безусловно, не единственный владелец, там всегда все вертится вокруг акционеров и бизнес-партнеров, но именно ее дядя был основателем банка. Однако стоит добавить, что вместе с чувством неловкости во мне все больше нарастало чувство предвкушения. Получив родительское благословение, я ответила письменным благодарным подтверждением, что буду в назначенный день и час на ее мероприятии.

К тому времени поездка Сесиль подошла к своему завершению, и она вместе со своей семьей вернулась в город, и буквально на следующий день мы уже сидели в ее комнате и щебетали о накопившихся новостях. Она показывала разные сувениры и изделия из дерева, уверяя, что это была работа настоящих маори. Правда она останавливалась в доме своей тети, и потому познакомиться с коренным населением у нее не получилось: все соседи были сплошь англичане. Про намечающийся день рождения Николь я ей не рассказала, однако в деталях описала мой провал в глазах Кэтрин в «Вероне». Сесиль лишь громко рассмеялась на это, назвав ее «высокомерной и глупой зазнобой».

За день до дня рождения Николь я разнервничалась настолько, что мою бледность заметила мама. Мы провели с ней несколько часов в подборе подобающего наряда, и она постоянно давала мне советы, с кем и как нужно говорить, напоминала все правила хорошего тона, кто должен меня представить гостям, вслух задаваясь вопросом, правильно ли с моей стороны прийти без мужского сопровождения, а в полном одиночестве; на блюде всегда оставлять небольшую часть еды и никогда не заканчивать блюдо полностью, как бы вкусно ни было, «потому что истинной леди не положено есть много». А под конец она взглянула на меня и задержала настороженный взгляд, спросив, хорошо ли я себя чувствую, потому что я неожиданно побледнела. А мне действительно стало плохо от бесчисленного количества правил, что голова пошла кругом.

– Да оставь ты ее в покое, она справится, у нее это в жилах, в крови! – пришел на помощь отец. Он не был слишком заинтересован моими сборами, однако где-то посреди ужина от него промелькнуло довольное замечание, что дочь в столь юном возрасте уже научилась делать хорошие связи с нужными людьми.

Если я и думала о предстоящем событии, то лишь как о дне рождении своей знакомой, стараясь не думать о главной причине приглашения. С кем хотела меня познакомить Николь, до самого последнего момента оставалось тайной. Собственно, и на самом торжестве, забегая вперед, не произошло ничего, чего я ждала в традиционном понимании: знакомство.

Дом дяди Николь, мистера Уайза, находился в одном из красивейших мест, в пригороде Окленда – на верху холма с видом на залив Мижн. Водитель отца отвез меня к самому входу и по договоренности должен был забрать меня через четыре часа. Одна лишь мысль, что меня выбрасывали во взрослый мир без чьей-либо помощи на целых четыре часа, приводила меня в ужас, но я пообещала себе, что ни при каких обстоятельствах не буду поддаваться панике. Я стояла перед огромным домом с колоннами и большими окнами, слыша живую музыку, доносящуюся из глубины дома, и оглядываясь на разодетых людей во фраках и длинных платьях. Как хорошо, что я доверилась своей маме в выборе своего наряда. То, что в моем понимании считается либо чопорным, либо старомодным и непрактичным, здесь нашло свое применение как нельзя лучше. На какой-то миг я даже забыла, что нахожусь в Новой Зеландии, и лишь пальмовые деревья по бокам от главного входа, напоминали мне о моем местонахождении.