Я впервые за последние минуты посмотрела прямо в глаза Николь.

– А кто нам солгал, Николь?

Она нахмурилась и ответила вопросом:

– Не знаю, общественная система?

– Система…

– Будто мы пытаемся вписать квадрат в круг. Два разных общества. Наверное, нельзя полностью вписать английскую культуру в эту страну. Это две разных геометрических формы. Вот и получается общественная система с нарушенной формой. Какой-то комок… Нет?

Я глубоко вздохнула:

– Ну я-то откуда знаю. Я всего лишь семнадцатилетняя девчонка, которая задает слишком много вопросов. Просто… я как-то не могу без гармонии, знаешь? Когда все так неправильно.

Мы обе замолкли, и Николь взяла в ладони чашку и принялась ее вертеть в руках. Она втянула в себя воздух и проговорила своему чаю:

– Вот что, Лоиз. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Она почему-то занервничала, как будто еще сомневалась, стоит ли мне говорить о том, о чем она собиралась сказать.

– Ладно. Давай начистоту. Я согласна с тем, что ты сказала, только наполовину. Даже не так. Я согласна со всем, ты, конечно, права, что все это неправильно, и классовое разделение общества в Новой Зеландии как минимум смотрится нелепо, и со всем остальным согласна, но я не такая, как ты. Не такая сильная. Даже если я все это замечаю, я слишком привыкла к положительным сторонам. К шику. К признанию. Я не смогу, как ты откусить голову этому обществу, потому что для меня это гильотина – я ее себе откушу. Потому что я слишком слаба, чтобы добровольно отказаться от всех выгод. И я на самом деле восхищаюсь твоей храбростью и твоим характером. Только я не могу тебе помочь. Но… я хочу познакомить тебя с одним человеком. Если кто тебе и сможет помочь, то это только он. А я очень хочу верить, что ты сможешь помочь ему.

Я не знала, что ответить на это. Было просто сбита с толку.

– Я никогда столько не говорила, – полушутя произнесла я. – На сегодня я, пожалуй, выговорилась.

– Ну, хотя бы на что-то я сгодилась, – улыбнулась она в ответ. – В конце месяца у меня день рождения и заодно прощальный вечер перед моей учебой – неизвестно где. И я устраиваю, вернее, родители устраивают торжественный вечер, на котором в основном будут их знакомые, всякие банкиры и политики. Вся знать по отцовским меркам. Будут некоторые мои друзья, но никого, кого ты встречала. Для близких друзей я устраиваю отдельную вечеринку, но там не будет того, с кем я хочу познакомить тебя. Потому и зову тебя на это жуткое мероприятие. Придешь?

– Ну… Кто этот человек?

– Придешь на мой вечер?

– Конечно. С удовольствием. Спасибо. Акт…

– Официальное приглашение придет, может, на неделе, так что все детали – где, во сколько – узнаешь из письма. Не буду сейчас про эти мелочи говорить. К тому же еще пока не все решено.

– Спасибо…

Она улыбнулась мне еще шире и расправила плечи:

– Я действительно рада, что узнала тебя лучше. Пожалуйста, приходи на мой день рождения.

– Да, конечно. Я, правда, не совсем понимаю… спасибо, Николь.

Она просто кивнула.

После нашей встречи я еще раз мысленно порадовалась, что не рассказала о ней Сесиль или кому-то еще. Моя лучшая подруга, привыкшая получать всю информацию в мельчайших подробностях, сразу бы накинулась на меня с расспросами. А я бы ничего ей не сказала. Каждый день – по нескольку раз на дню – я стала проверять почтовый ящик и буквально выбегать навстречу почтовому велосипеду. Чтобы убить воскресенье, когда больше не пришлось идти с родителями в театр или на обеды к другим семьям, я выбралась с книгой в местную кофейню, где проводила все последние дни. Я дочитала Фитцджеральда, взялась за Моэма и Рильке одновременно и погружалась с головой в чтение, избегая по возможности разговоров со встречающимися в кафе или по дороге знакомыми. Мое предпочтение вымышленным героям над живыми людьми, однако, не помешало мне заметить одну пожилую даму в кофейне, всегда появлявшуюся по воскресеньям в одно и то же время и за одним и тем же столиком. Я обратила на нее внимание, потому что мне показалось, что официант не берет с нее денег или даже заказа. Правда уже после я увидела, как она расплачивается, но при этом не спрашивая, сколько она должна. Я встречала ее здесь раньше каждое воскресенье, и она всегда приходила и просто садилась за столик в углу, а официант без лишних вопросов, хотя и с радушной улыбкой и будто радостью от знакомой встречи, просто приносил две чашки чая, молоко и сахар. И все. В первое воскресенье я просто посмотрела на нее и вернулась к чтению. На второе воскресенье я уже закрыла книгу, вложив указательный палец между страницами вместо закладки, и стала наблюдать за ней. Но ничего особенно выдающегося не произошло. Разве что старушка извлекла из своей сумочки какой-то листок и положила на стол напротив себя. Я решила, что раз на столе две чашки, то она кого-то ждет. Но вот уже второе воскресенье никто больше не появлялся в кофейне, а она как будто и не ждала, как ждут обычно люди – поглядывают на время или на дверь, кого-то высматривают среди прохожих за окном. Однажды загадка старушки победила желание читать, и я уже просто пришла в кафе и стала ждать ее появления.

Как по правилу пунктуальности дверь открылась в нужный час, и моя знакомая прошла до самого угла, мимоходом помахав левой рукой, особо не глядя, официанту.

– Добрый день, миссис Фердж! Как вы сегодня?

– И тебе добрый, и тебе.

Она села за столик и по своему обыкновению вытащила мистическую измятую бумажку из сумочки и положила на другой край стола. Когда принесли чай, старушка только сказала дрожащим голосом «благодарю», налила немного молока в чашку и хорошо перемешала ложечкой. Первое, о чем я подумала, это ее голос. То есть не совсем ее, а голос пожилых людей вообще. С годами голос человека так разительно меняется. Если по глазам или какому-то внутреннему наполнению – в восточной философии оно зовется Линга Шарира – можно определить, что это – тот же человек, то голос человека на стадиях ребенка, подростка, взрослого или пожилого настолько отличается, что кажется, будто говорят совершенно разные люди. А голосовой аппарат принадлежит все тому же, единственному человеку. Мне было интересно, как звучала эта пожилая женщина в семнадцать лет. Буду ли я сама звучать, как она, если мне случится дожить до ее возраста?

Я поймала себя на мысли, что смотрю на нее неприлично неотрывным взглядом – так глубоко я ушла в размышления. Я поспешила перевести взгляд и стала посматривать на нее только украдкой. Она была пожилой дамой во всем своем георгианском облике. Почему-то почти всем пожилым людям никогда не бывает жарко. Они всегда утепляются: возможно, это как-то связано с замедленным кровообращением. Несмотря на жаркую погоду, на женщине было коричневое платье из плотной ткани с бежевым воротничком с закругленными краями и такими же манжетами. Светлые, но не седые волосы отдельными кудрями выбивались из-под шляпки, а худые руки скрывали бежевые перчатки. Ее глаза были стеклянно-прозрачные, и дело было скорее не в светло-голубом цвете, а в том, что они блестели влагой, как блестят глаза человека, у которого только-только навернулись слезы, и ни одна слезинка еще не выкатилась. Плач человека выдает только этот блеск: краснота еще не появилась на глазах или носу, щеки еще остаются сухими, но разве что брови как-то сдвинулись. Но моя старушка не плакала. Больше того, ее лицо будто улыбалось, пусть даже рот оставался в равнодушном своем состоянии. Она неторопливо и мелкими глотками пила чай и изредка посматривала в окно.

Выждав некоторое время, я все-таки решилась подойти. Не имея понятия, с чего начать разговор, я просто нависла над ее столиком, как сокол над беляком. Я не хотела ее напугать своим неожиданным появлением и потому начала говорить еще за два шага до стола:

– Добрый день… э-м…

Она отвернулась от окна и посмотрела на меня, с улыбкой и чуть прищурившись.

– Добрый, мисс.

– Я тут просто заметила вас, в смысле, мы все время с вами встречаемся в этой кофейне. Я сюда тоже прихожу по воскресеньям.