– Почему нет?
– Что, прости?
– Почему нельзя? Если не говорить жестко, то ничего никогда не изменишь. А если начать вежливо и намеками, то все пропустят мимо ушей, и все останется прежним.
– Знаешь, когда мне было не помню сколько лет, может, года четыре, нас пригласили на свадьбу моего дяди. Я там шла перед невестой с еще одной девочкой и разбрасывала лепестки роз. После окончания церемонии мы все поехали к ним в загородный дом в Эссексе, и мы со своей ровесницей бегали по кухне, пока в какой-то момент, не помню, как так получилось, мы оказались с ней вдвоем перед огромным трехъярусным тортом с фигурками жениха и невесты на верхушке. Где были все взрослые, повара или обслуживающий персонал – я не помню. И та девочка поспорила, что я ни за что не откушу голову невесты, потому что я трусиха. Господи. Меня это задело, как и задевало раньше любое замечание, будто я чего-то боюсь. Я подставила стул, вытащила фигурку невесты и демонстративно откусила ей голову! – я глубоко вздохнула, вспоминая тот момент. – Первое чувство торжества и победы вмиг сменилось горьким чувством вины. Да… Никогда в жизни, кажется, я не жалела ни о чем больше, как о споре, знаешь. Не конкретно о том споре – у меня их было несколько. Просто после всех этих случаев потенциальное сожаление стало превосходить мой боевой дух. В любом случае, я думаю, что просто вряд ли меня снова допустят к школьной газете, – я заговорила уже примирительным тоном, вновь сделав глубокий вздох. – Читала мою последнюю издевку? Над Ницше.
– Конечно. А может, нам нужна образовательная реформа.
– Я для этого не гожусь.
Здесь мы говорили о моей ответной статье на урок философии, где мы изучали Наполеона и говорили о теории Ницше о сверхчеловеке. Преподаватель, пожилая и очень суровая миссис Рэдфорд, описала теорию на мой взгляд как-то однобоко, сказав, что сперва появляется сверхчеловек, а потом благодаря ему рождается идея. И мне пришлось ее перебить своим любознательным вопросом, почему не может быть наоборот: сверхидея требует своего воплощения и потому выдвигает человека с необходимыми характеристиками. Если назрела ситуация совершить революцию, то именно поэтому и появляется лидер. А нет необходимости, то и сверхчеловек не придет убивать в сражениях тысячи людей просто потому, что стало скучно. Без идеи не обойтись, а без сверхчеловека, может, можно. Это был просто теоретический вопрос. Простое любопытство. Но Миссис Рэдфорд для начала отрезала своим громким возгласом, чтобы я прекратила переиначивать существующие теории, и если я считаю, что все знаю, то тогда нечего вообще появляться в классе. Меня это не задело, не оскорбило, не было ни слез, ни жалоб родителям или учебному комитету. Меня это слегка напугало. Не сама миссис Рэдфорд, хотя и она тоже обладает талантом запугивать школьниц одним взглядом в их сторону. А метод обучения: навязывание принятых теорий без возможности размышления или личного мнения. И буквально на следующий день в газете появилась моя статья, над которой я проработала всю ночь напролет, о нашей системе образования, вернее, системе навязывания знаний, при которой само понятие познание теряет свой первоначальный смысл. Когда познаешь – ты исследуешь, пробуешь, сравниваешь и приходишь к какому-то выводу. А нас просто информируют, а не дают возможность познать. В конце статьи я с издевкой задала вопрос: «Интересно, а вдруг круг на самом деле оказывается квадратом, а мы об этом и не подозреваем. Потому что нам ведь так сказали».
Я заметила, что Николь пытается подобрать какие-то слова. Мне подумалось, что она будет комментировать мой ответ, что я для реформ и революций не гожусь. Я поспешила опередить ее:
– Я знаю, что кишка у меня для этого тонка. Только не нужно меня переубеждать.
– Переубеждать? Боже, я не собиралась тебя ни в чем переубеждать. У меня нет на это ни прав, ни, как ты выразилась, кишки нужной толщины. Нет, я не это хочу тебе сказать. Для убедительных доводов есть люди получше меня.
Она закусила нижнюю губу и слегка нахмурилась. Ее взгляд потерял фокус, и она смотрела сейчас будто в несуществующий объект прямо над столом. Мне не хотелось сбивать ее настроение, но я боялась, что она передумает говорить то, что было у нее в мыслях.
– А что тогда? – ненавязчиво поинтересовалась я. Как можно более ненавязчиво.
– Хм. Ты мыслишь немного не так, как все.
– Немного?
Николь пропустила мой сарказм.
– То, что ты сказала тогда в «Вероне», насчет этого актера и, как ты это сказала? Что-то про то, что не хочешь видеть его унижение и что…
– Что мне совестно быть зрителем его унижения? Ну да. Я с трудом высидела все представление. Это как два часа с коротким перерывом смотреть, как на твоих глазах человек – люди – бьются в последних попытках остаться на плаву, хотя на поверхности только одна макушка. А мы сидим и смотрим, аплодируя тому, как они тонут. Их последнее представление. Сезон закрыт. А вместе с ним и театр.
Я снова сделала глоток чая. Просто чтобы сбить нарастающий темп голоса. Николь ждала, что я скажу что-то еще, и я тихо заговорила:
– Я слышала, «Меркурий» хотят переделать в очередной кинотеатр, а владелец сейчас вовсю рекламирует ресторан в этом здании, и мне кажется, что это все в попытках заработать если не на кино и театре, то хотя бы на еде.
Я пожала плечами по неизвестной причине.
– Не понимаю, почему мне-то должно от этого становиться грустно? Мне-то какое до всего этого дело? Не обращай на меня внимания, пожалуйста. Я сама не знаю, что со мной не так в последнее время.
– Почему ты считаешь, что с тобой что-то не так? – Николь посмотрела на свой чай, но снова отставила его в сторону. – Люди ведь разные. Может хорошо, что ты не старушка Рэдфорд. Или те, кто хлопает, не понимая чему именно.
– Нехорошо это. Во-первых, мое мнение никому не поможет. А вообще, даже сделает кому-то хуже. Моей семье, например. Мои родители сделали все в своей жизни, чтобы заслужить хорошее имя, и что там, репутацию. Чтобы я ни в чем не нуждалась. Прости, что все это говорю. Ты ведь знаешь, что важно для наших родителей.
– Я так-то…
– Только я не понимаю ничего! Смысла не понимаю. Понимаешь, о чем я? Я чувствую себя не в своей тарелке и не понимаю почему!
Николь не пыталась ничего сказать в ответ и просто внимательно и сосредоточенно слушала. И хотя часть моего сознания удивлялась, почему из всех людей, всех моих друзей и знакомых все мои наболевшие мысли выслушивает человек, которого ожидаешь увидеть рядом с собой меньше всего, я не остановилась и продолжила выплескивать на бедную Николь все жалобы.
– Господи, я не знаю, как тебе описать. Я как будто в постоянном дисбалансе! У меня как будто каждую минуту случается мое личное землетрясение, и я все время шатаюсь и никак не могу поймать равновесие! У меня весь мир почему-то с недавних пор – все началось примерно полгода назад – поделился на две противоречивые части, а я нахожусь вообще где-то отдельно. Как бы это по-другому сказать? Ну, это когда все радостно поздравляют человека с его рухнувшей карьерой. Или когда английское общество переезжает в страну с пальмами и пляжами и привозит с собой всю свою чопорную моду – куда тут ходить во всех этих платьях? А я все это вижу, но не знаю, на какую из противоположных сторон встать! Хочу быть по ту сторону рая.
Меня вдруг осенила мысль, не дававшая покоя вот уже почти неделю. Я даже на секунду замолчала, широко открыв рот. Я ничего не видела, но почувствовала, что Николь заметила мое неожиданное прозрение.
– Знаешь, я, кажется, поняла. Здесь кто-то солгал.
– Солгал?
– Например, ты покупаешь книгу, а говоришь, что взял ее в библиотеке. И вроде ничего страшного в этом нет. Но на самом деле это просто ужасно. Потому что это неправда. Это ложь. Если ты купил книгу, то она твоя. Вся твоя! И ты можешь делать с ней все, что хочешь. Подарить ее, отдать в благотворительный фонд, исписать ее на полях – она тебе принадлежит, – я стала говорить почти шепотом, все еще глядя в неопределенное место широко открытыми глазами. – Библиотечную книгу ты никому не подаришь, она к тебе пришла на время, от других людей. И им и вернется в конце. И очень неправильно солгать о купленной книге, что она библиотечная. Это такие разные вещи. И если ты с купленной книгой можешь сделать больше, чем со своей жизнью, то это значит, что жизнь тебе не принадлежит. Просто кто-то нам солгал, что это наша жизнь, но на самом деле это неправда. Мы не можем жить так, как сами хотим.
