Я только издала приглушенное «угу», постаравшись придать ему оттенок повиновения. Видимо, мама приняла этот мой немногословный ответ как свою маленькую победу во мнениях, потому что практически сразу сменила свой интерес на предметы моего письменного стола. Она в своих привычных быстрых движениях подошла к столу в дальнем углу спальни и принялась составлять разложенные книги в стопку. Наводя поспешный порядок, она внимательнее присмотрелась к заглавию верхней книги.

– Опять ты читаешь по ночам.

Я ничего не ответила. Может, потому что не хотелось оправдываться с самого утра, а может потому, что это была правда.

– Откуда эти книги? Вчера ночью, когда я уходила, их не было. И где ты их вечно добываешь? Школьная библиотека закрыта на каникулы, разве не так?

Я потянулась в кровати, прощаясь с изнеженной леностью. Это утро не давало возможности себя проигнорировать. Приходилось просыпаться окончательно. Вот уже открылся и второй, правый глаз.

– Какая именно? – неохотно спросила я, раскидывая руки в стороны. В ответ последовала неопределенная тишина, и я даже приподняла голову, чтобы взглянуть на маму. Она стояла, повернувшись полубоком к окну, чтобы дать себе больше света, и перелистывала книгу. Не сказать, что она погрузилась в чтение, но действительно на минуту отвлеклась, бессистемно перелистывая страницы и время от времени задерживая взгляд на определенном тексте. Неожиданно решив прервать свою отвлеченность, она резко захлопнула книгу и наконец ответила:

– Фрэнсис Скот Фитцджеральд. Это не наша книга. Опять забыла вернуть в библиотеку? Как тебе закрыли полугодие с библиотечными долгами? Ты ничего не говорила про это. – Мама подозрительно взглянула на меня, а я уронила голову на подушку. – Лоиз, у тебя долги в школьной библиотеке?

– Нет, – мне не хотелось говорить. Этим утром мне вообще ничего не хотелось. Не раздумывая над верностью ответа, я проговорила более тихим и равнодушным тоном, – городская библиотека.

Только я произнесла эти слова, как поняла, что это совсем не так. Эту книгу я купила в «Whitcombe and Tombs» на Понсонби, в одном из районов города. «По ту сторону рая». Мне стало не по себе от своих слов, сама не знаю, по какой причине. Такие оплошности я не причисляю ко лжи, но что-то было в этой простой фразе неверное. Я непроизвольно нахмурилась, смотря в потолок.

– Ладно, – подвела итог мама, – ты же знаешь, как я отношусь к чтению по ночам. Для всего свое время, и ночь – для сна. Я и сама люблю книги, тебе и говорить не надо, но по ночам читать, это… Не читай больше ночью.

Она водрузила книгу поверх стопки, будто пыталась ударить ею все литературные произведения. Этот порывистый жест пресекал дальнейшие разговоры, и, как подведение итога, мамин очередной разворот был грациозным и прощальным.

– Приведи себя в порядок. Завтрак уже будет скоро готов.

Она скрылась за дверью, и ее голос донесся уже из кухни, пока она о чем-то переговаривалась с отцом. Я все еще лежала в кровати в непонятном настроении. Перебрав в уме все эмоциональные состояния, которые я смогла вспомнить в это раннее утро, я остановила свой выбор на Дискомфорте. Судя по всему, это – то, что я испытывала без причины или с ней, но даже если и с ней, то мыслительные способности такого уровня в этот час еще не проснулись.

– Городская библиотека.

Этой вырванной из контекста фразой я закончила свой монолог, но где-то в глубине души незавершенность моей мысли не давала мне покоя. Все еще слегка хмурясь, я встала с кровати и выглянула в окно. Окленд 1930-го изменился с того времени, как мы переехали в этот город. На улицах стало больше автомобилей, и теперь уже гул трамваев с улицы Квин или главной Карангахапе смешивался в какофонию фурчания машин, стука молочных тележек, выкриками мальчишек, продающих свежий выпуск Оклендская Звезда или Новозеландский Вестник. Британцы сделали Новую Землю своим новым домом. Я почти не встречала настоящих маори. Перед приездом в Новую Зеландию меня уверяли, что местное население весьма любопытно в своих обычаях и традициях, но до сих пор местное население ограничивалось теми же лицами, что и местное население Англии. Если это именно оно любопытно в своих традициях, то не нужно было из-за этого менять место жительства на несколько тысяч миль.

На самом деле мы жили в паре миль от главных улиц Окленда, в Эпсоме, очень тихом районе с жилыми домами и несколькими магазинчиками, на авеню с названием Горри. Наш одноэтажный, но довольно большой коттедж нравился мне парадным входом в виде арки. Мне всегда представлялось, что это мой мини-Букингемский дворец. Перед самым въездом в новое жилище, первое, что меня удивило, это количество букв «Г» в нашем обитании. Для начала авеню Горри, но в добавок ко всему, архитектор нашего дворца был мистер Гаммер, работавший в сотрудничестве с Гордом. Но мне все в нем нравилось. И мое окно выходило на задний дворик, где росла молодая похутукава. Ее ярко-красные соцветия контрастными пятнами напоминали, что здесь – другой мир. Но я, привыкшая к шумным радостям Лондона, любила видеть экзотичную Новую Зеландию сквозь призму количества транспорта и пешеходов. Должно быть, я – истинный представитель семейства Паркер, которое, несмотря на щедрые дары природы, так же высоко ценит и привилегии технологического прогресса. Возможно, мы, Паркеры – конформисты, и я как неотъемлемая часть семьи, испытываю желания более уютного существования, возведенные в ранг ожиданий «по умолчанию». Это характерно для всей нашей семьи, и, видимо, передалось мне по наследству. Для начала, после Великой Войны, как бы патриотичны ни были настрои моего отца, но обеспечение семьи всем самым необходимым и немного сверх того стало приоритетом и соответственно мотивом для поиска более уютного местечка, коим оказалась Новая Зеландия с возрастающим спросом на сельское хозяйство. Отец разглядел в этом превосходную нишу для нового бизнеса и занялся поставкой машинного оборудования для фермеров. Те, которые я видела своими глазами, повергли мое воображение в восторг. Электрифицированные доильные амбары, огромные мощные тракторы или невероятные изобретения по производству ненатуральных удобрений, которых еще тогда, лет шесть назад, никто не знал – вся страна торжественно промаршировала в самый бум развития сельского хозяйства. Но я тогда была маленькой и интересовалась больше куклами и одним мальчишкой, каждое воскресенье проезжавшим на велосипеде мимо нашего дома. С мальчишкой мы в итоге слегка подрались, от чего мне досталось от мамы так, что я зареклась разговаривать с ребятами, играющих на улицах во что угодно, включающим в игровое оснащение палки, стекла или камни. Но неважно. Тогда я мало что понимала из подслушанных вечерних разговоров отца с его партнерами по бизнесу на тему доильных аппаратов и «будущего за ними». Компания моего отца была одной из первых, кто занялся этим бизнесом. Возможно, и для повышения производительности новозеландских ферм тоже, но – важнее – для повышения паркеровского дохода. В любом случае, это позволило нам осесть в самом крупном городе Новой Зеландии с несомненным шиком. Про свою истинную Родину отец вспоминал часто, но только за вечерними напитками и только во время разговоров о политике и финансах.

Моя мама же, будучи не самым последним завсегдатаем английского светского общества, решительно продолжила свою активную общественную деятельность и стала одним из основателей нескольких благотворительных фондов для поддержания семей военнослужащих. На протяжении последних лет очень часто можно было наблюдать, чаще из-за приоткрытой двери из коридора, как она проверяет по списку решение всех организационных вопросов. Я ее за это уважала, но сама никогда особо не проникалась социальной работой. Возможно, я просто очень неуютный по природе человек, и с недавнего времени любое явление может запросто повергнуть меня в состояние дискомфорта.

К тому времени, как я расквиталась с омовением, своими волосами и платьем, завтрак уже был подан, а я окончательно впала в апатичное состояние. Однако сегодня один из тех редких на неделе дней, когда отец завтракает вместе с нами, а не отсутствует в очередной поездке на фермы в Факитани, Моринсвилле или где еще. Я всегда любила наблюдать за ним, когда он непосредственно с нами, а не просто в нашем присутствии. Больше из любопытства. Если ему приходилось быть в компании хотя бы одного делового человека, все его действия, речи и жесты следовали неписаным правилам, и мне кажется, даже осанка его менялась, и в глазах появлялась непритворная живость. Когда он старался казаться серьезнее или задумчивее, он непроизвольно разглаживал свои усы и хмурил густые брови. А, может, делал он это осознанно. И любой, кто знал его более-менее хорошо, всегда понимал, что если в ответ на чью-то многословную речь он изредка хмыкает, то это вовсе не значит, что он с мыслью согласен. Так обычно он дает собеседнику понять, что его слушают, хотя и не обязательно соглашаются. Обычно после выслушанного монолога мой папа выдерживает короткую паузу и затем охотно делится своим собственным, но уже с поправками на изреченную мысль. Последнее слово всегда остается за ним, и я до сих пор не могу разгадать секрет успеха его авторитета. Я редко слышала, чтобы он повышал голос или использовал жесткие выражения, и при этой дипломатичности и спокойствии его манер сотрудники слушались его всегда, а партнеры без сомнений уважали его мнение. Однако самое интересное происходило дома, когда оставались только члены нашей семьи. Кульминация его личности как домочадца, отца и мужа, выражалась в полном отсутствии заинтересованности в этих ролях. Будто его лишали смысла быть кем-то, будто все причины и мотивы вдруг исчезали, и не приходилось быть кем-то вообще. Его непосредственная вовлеченность в семейный институт проявлялась только на самом примитивном уровне, уходящем своими корнями во времена появления в мире Человека, когда мужчина являлся и добытчиком, и кормильцем, и защитником, полностью занимаясь снабжением. С этой ролью мой отец справлялся лучше некуда. Мы действительно ни в чем не нуждались. Можно мне было немного пожаловаться и сказать, что на самом деле мы нуждались, только не в чем-то, а в ком-то, но делать этого не буду, потому что это не совсем верно. Я чувствовала присутствие в моей жизни отца, главы семьи, просто он не делил с мамой родительские обязанности. В этом и заключался смысл моего любопытства – наблюдать разительные перемены в человеке, живущего в двух мирах сразу и которого знаешь всю свою жизнь. Иногда мне кажется, что даже сам отец не подозревал, что мы с мамой все замечали. В смысле, что с нами он другой, нежели с людьми вообще. Пару раз я усматривала за мамиными намеками на его «неожиданно выпяченный живот» или «раздражающую привычку смачно цыкать, очищая губами и языком зубы от остатков пищи» ее попытки сказать ему, что такие привычки проявляют себя только в присутствии семьи, в то время как в обществе его бизнес-партнеров их сдерживают правила поведения. Не думаю, что отец хотя бы раз размышлял над упреками мамы всерьез. Если говорить начистоту, ему с нами всегда было скучно. Во время этих редких завтраков он с увлечением читает газету или прокручивает радио в поисках новостей BBC и будто случайно избегает разговоров на наши семейные обывательские темы. А почему я не жалуюсь на такую отрешенность от отцовских обязательств, то объяснить это очень просто. В моем случае он мне дал покровительственное напутствие, вдохновение и, может даже, кто знает, цель в жизни, и при этом не проронив ни слова на эту тему. Все эти годы я наблюдала за ним и все больше восхищалась тем рвением, с которым он с головой погружался в свою работу. Именно в ней он находил свое самовыражение, призвание, истинный свой интерес, а это играет не последнюю роль в жизни любого человека. А может даже и главную – найти свое призвание. И мне всегда было интересно, что именно заставляет его «самопожертвенно» посвящать себя своей работе? Однажды – а именно в шесть с половиной лет – я приняла решение следовать по стопам моего отца и стать если не бизнес-леди, то финансистом. Хотя в шесть лет это звучало не так однозначно.