Vive les am & # 233; ricains.

  Симеон улыбнулся, его гротескное клоунское лицо было странным противовесом мрачной черно-белой фотографии, установленной на серой циновке перед ним. Это была фотография части побережья Нормандии под названием Омаха-Бич. Тела молодых людей, искривленных смертью, были запечатлены фотографом.

  Симеон хмыкнул, заложив руки за спину, и направился в соседнюю комнату.

  Он был пуст. Во всей комнате была только одна фотография, увеличенная до гигантских размеров. На фотографии был изображен склонившийся в поясе американский солдат, обремененный своими боевыми орудиями, его боевая форма была покрыта грязью, его лицо состарилось из-за того, что он видел и сделал, предлагая шоколадный батончик ребенку в аккуратном, но оборванном виде. одежду, которая несла в руке маленький американский флаг.

  Какой гений связей с общественностью или пропаганды решил на это? Симеон снова улыбнулся. Выставка позабавила его своим грубым идеализмом, чувством романтического приключения, передаваемым в волнующих предложениях, подписывающих каждую трогательную фотографию. Идеализм и военный пыл; все наконец-то блекнет, а что остается, кроме этих сувениров?

  Симеон подумал тогда о своем сыне Давиде, который жил в Руане. Давид однажды поспорил с ним об ужасах ядерной войны в Европе. Давид не помнил войны своего отца. Давид мог позволить себе идеализм, потому что его память не была переполнена воспоминаниями о войне.

  Симеон пришел в музей в развалинах старого квартала Бобур из-за согласованного в то утро сигнала. Когда он выходил из своего многоквартирного дома, в его почтовом ящике лежало письмо. Внутри конверта была почтовая карточка с изображением отвратительной яркой части современного музея, расположившегося в руинах недалеко от старого района Галлеса.

  Время встречи всегда было одинаковым, но не место. Музей был огромен, простираясь на несколько этажей до ресторана на крыше. Симеон должен был обыскать здание снизу вверх, пока они решали, один ли он и можно ли установить контакт.

  Теперь, в этой пустой комнате в задней части выставки на третьем этаже, он увидел другого мужчину.

  Другой мужчина был в старомодном черном пальто и большой черной шляпе, как английский дворецкий. Он медленно пересек комнату, подошел к Симеону и уставился на ту же фотографию. От другого мужчины пахло луком и спиртным; у него было зловонное дыхание, хотя лицо его распухло под черной шляпой.

  "Что означал ваш сигнал?" Его французский был несовершенным, и Симеон временами с трудом понимал его.

  «Что это значит», - сказал Симеон. «У нас было намечено восемнадцать агентов ЦРУ. А теперь вот этот из раздела R. Я не знаю, кто он и зачем пришел. За исключением того, что, должно быть, речь идет о Мэннинг и мадам Клермон.

  «Это осложнение. Это касается нас? »

  Симеон улыбнулся. «Это для вас, чтобы сказать мне, или для меня, чтобы сказать вам?»

  «В этом нет легкомыслия».

  «В русской душе нет легкомыслия», - сказал Симеон. На тот момент его врожденное презрение к людям, с которыми он имел дело, было предано. Он никогда не был в Советском Союзе, но чувствовал, что может нарисовать точную картину русской жизни, просто поговорив с этими скрытными, параноидальными, угрюмыми людьми, которые на протяжении многих лет путешествовали по Парижу от имени своей страны.

  «Этот человек представляет для нас угрозу?»

  "Я не знаю. Я докладываю вам, а вы платите мне за мои отчеты. Мы с вами оба знаем сложность следующей… операции. Возможно, этот американский агент поможет нам, а может, и нет ».

  «Что ты хочешь с ним делать?»

  «Узнай о нем больше. Понаблюдайте за ним некоторое время. Пусть он меня боится. Дай мне посмотреть, не в сговоре ли он с мадам Клермон.

  "Вы беспокоитесь о ней?"

  «Не до тех пор, пока я могу ее контролировать», - сказал Симеон. «Проблема в том, чтобы понять, в какую игру она на самом деле играет».

  «Это не игры», - строго сказал россиянин, как упрекающий родитель.

  "Нет. Не для тебя. Вы должны бороться изо всех сил, чтобы даже выжить, - сказал Симеон с улыбкой. Его глаза были насмешливыми, потому что слова были произнесены слишком быстро, чтобы русский мог их перевести. "Вы не понимаете, не так ли?"

  «Удовлетворяет ли вас издевательство надо мной?» - сказал русский. «Тогда будьте удовлетворены какое-то время. Но помните, что события 6 июня откладывать нельзя. И если этот американец сможет помешать нашим планам ... »