"Жанна ..."

  «Но я должен тебе все рассказать». Впервые она обратилась к Мэннингу. Он видел, что ее глаза были прикованы к прошлому; она действительно не видела его. Он был для нее миражом. "Все."

  Она отвернулась к окнам. «Они изнасиловали меня, а затем первый из них, Клод де Фуше, заставил меня отсосать ему. Когда он закончил, другой хотел, чтобы с ним сделали то же самое. Через некоторое время это уже не имело значения. После того, как я их отсосала, они оставили меня. Они бросили меня, как школьников, как будто я их пристыдил. Я сказала, что голодна, и Клод вернулся позже и принес мне буханку хлеба. Мне разрешили отнести его обратно в камеру. Даже крупной женщине, которая меня избила, казалось, было стыдно. Она дала мне одеяло. Третью ночь я спал на полу под одеялом ».

  «Почему вы до сих пор помните их имена?»

  «Они не назвали мне своих имен, если вы это хотите знать». Она посмотрела на него. "Это заняло много времени. Бедный Жискар. Он мне помог, конечно, он бы для меня все сделал. Он никогда не знал об инцидентах в комнате. С этими мужчинами. Это бы его слишком ранило ».

  - Боже мой, - сказал Мэннинг.

  «Да», - ответила Жанна Клермон. «Временами вы должны задаться вопросом, а где же в этом Бог? Почему Он позволил этому случиться со мной? Вы знаете, что я каждое воскресенье хожу на мессу в Нотр-Дам? Я стою там и пытаюсь прочувствовать все века в этом месте. Когда я был молод - когда ты впервые узнал меня, Уильям - я никогда не молился. Я знал, что Бога нет. Это было утешительно. Теперь, когда я боюсь, что Бог существует, меня никогда не утешают. Он существует и все же мучает меня. Он допустил мое заключение в тюрьму, мое унижение, Он позволил им избивать меня и насиловать меня - Он позволил мне отчаяться - и все же Он не дал мне никакого утешения ».

  «Я люблю тебя», - сказал он.

  "Да. Уильям. Я знаю это. Я знал это, когда ты ушел. Первый раз."

  "Это означает-"

  "Что это значит? Только то, что ты меня любишь. Больше ничего."

  «Это значит все».

  «Это способ сказать, что это ничего не значит. Мы можем быть уверены только в деталях ».

  «Жанна».

  «Уильям. После этого они допрашивали меня несколько дней. Сначала одно, потом другое. Они продолжали при мне. Когда я не говорил им того, что знал, когда я требовал своих прав, когда я обвинял этих полицейских в изнасиловании меня, они принимали более решительные меры.

  «Я помню два. Остальное, боюсь, у меня из головы. Иногда мне снятся другие пытки, но когда я просыпаюсь, я не могу их вспомнить. Я помню, как они приставили зажим из крокодиловой кожи к моим губам - моим гениталиям, Уильям. Они меня шокировали. Я не могу описать эту боль. В другом они обернули мне голову мокрыми полотенцами и связали меня, а затем полили водой полотенца ».

  «Боже мой, - сказал он. Мэннинга стало тошно, как будто он сам принимал участие в пытках.

  «Да», - сказала она. «Я рассказал им все, я знал, что буду. Я только надеялся, что остальные смогут вовремя сбежать. Я им все рассказал. Я рассказал им о ячейке и о структуре нашей организации и о лидерах. Много позже я понял, что им удалось арестовать лидеров из-за моего предательства ».

  «Жанна». Но Мэннинг понял, что ему нечего сказать. Жанна Клермон рассказывала все свои ужасы тем же ровным голосом, как студентка, которой нужно рассказывать историю Первой мировой войны; как будто то, что она описывала, произошло так давно, что простая эмоция не могла омрачить чтение. Он хотел повторить ее имя еще раз, но ему нечего было ей сказать; он не мог утешить ее.

  «Я предал их». Голос у нее был глухой и усталый. «Долгое время я считал, что мое предательство смягчается пытками. Я не был мучеником, не святым; Я не выдержал боли. Я предал их, потому что ничего не мог сделать, кроме как предать их. Но это были рационализации ».

  Она повернулась и посмотрела на него на сморщенной простыне. «Мне нельзя было простить».

  «Почему ты мне не сказал? Почему вы не связались со мной? »

  «Ты ушел, Уильям. Ты сказал, что бросишь меня. Я плакал по тебе, но Бог не позволил тебе вернуться, и поэтому я остановил свои слезы ».

  "Эти люди."

  «Я не мог им простить. Я, понимаете, долго молился в камерах после тайного суда. Меня обвинили в государственной измене, все это абсурдно. В камерах делать было нечего. Я мог выдержать заточение, но я не мог терпеть безделье. Итак, я молился; они не разрешили бы никаких книг, кроме Библии.