— Нет ничего зазорного в том, чтобы что-то не знать. У меня, например, всегда были проблемы с английским, — произношу я, укладываясь на её кровать. Она смеряет меня взглядом, в котором читается легкая насмешка. Что-то вроде «И не стыдно тебе?». — Точнее с изложением мыслей. Я всегда ненавидел писать эссе, потому что как только брался за ручку, нависая над треклятым листом, в голове у меня возникали те же мартышки, что и в Симпонах. И это не смешно.

— А я разве смеялась? — она ухмыляется.

— Твои глаза уж точно.

— Ну, может чуточку.

Укладывает листы на стол, двигаясь в направлении кровати. Но дойти до нее не успевает: за окном резко раздается металлический скрежет и свет во всем доме взрывается яркой вспышкой, а затем гаснет. Я не могу разглядеть её лицо, потому что опустившаяся на город ночь настолько темная, что даже полумесяц на небе кажется довольно бледным. Но с легкостью слышу шум её порывистого дыхания, что разрывает пелену тиши.

— Лео?

— Кажется, какой-то придурок въехал в электро-столб, — конституирую факт я, даже не поднимаясь с кровати. Слишком уж очевидна резкая потеря света.

— Где ты?

— Там же, где и был.

— Ты меня видишь? — интересуется. Пытается справиться с испугом, но голос выдает с потрохами.

— Не-а. Но думаю, что пары шагов хватит для того, чтобы добраться до кровати.

Айви медленно ступает по половицам. Я слышу это по их легкому треску и тому, как скользит её ступня. То, как она оказывается рядом, я не вижу. Но остро ощущаю. Особенно горячий воздух, который она выдыхает.

Мне снова становится тепло. Только в этот раз ощущения не то, что непривычные. Они другие. Новые, с привкусом моего собственного волнения и легкой тревоги, пролегающей между сердцем и сознанием. Будто бы снова бьется, мощными толчками двигая мышечный орган.

— Ты рядом? — вновь спрашивает она. Звон её голоса буквально над самым ухом.

— Рядом. Боишься темноты?

— Немного. Будто кто-то глаза завязал.

— Слишком порывисто дышишь, — произношу я. — Расслабься, здесь только я и ты.

— Знаешь, эта информация ничуть меня не успокаивает, — фыркает. — Было бы проще, если бы я была одна.

Наверное, мне тоже было бы проще, если бы меня и вовсе не существовало.

Она замолкает. Молчит минуту, все также тяжело дыша, а потом вздыхает.

— Прости. Зря я это сказала. Я так не думаю. Правда. И… — сглатывает, — не молчи, пожалуйста. Расскажи о чем-нибудь.

— Например?

— О чем угодно. Лишь бы не слышать надоедливый шум за окном и собственное дыхание.

Я усмехаюсь. И, переворачиваясь набок — скорей всего лицом к ней, — начинаю говорить. Вспоминать о своих студенческих буднях, о преподавателях, которым сдавал зачеты и которым подсовывал в горшки яйца, чтобы они тухли. Снова окунаться в воспоминания, что оставили небольшой след на памяти.

А к утру, когда солнечные лучи разрезают темень, делая небо темно-рыжим, замечаю её безмятежное лицо. Уснула крепко, впервые за напряжённые дни, которые провела за ноутбуком. И я думаю, что вот так открыто могу наблюдать за ней, не сдерживая рвущуюся на губы улыбку, только сейчас.

Оконную раму обжигает все тот же летний знойный воздух.

Комментарий к 4 глава. Существование Не забывайте заглядывать в паблик, там много плейлистов

тык: https://vk.com/thing4u

========== 5 глава. Беспокойство ==========

Комментарий к 5 глава. Беспокойство Саундтрек главы:

Sol Seppy — Enter One

Настоятельно рекомендую включить данную композицию при прочтении текста, чтобы ощутить всю тяжесть данной атмосферы. Глава непростая и далась мне жутко тяжело, если честно. Пришлось пропустить через себя всю смесь эмоций, примерив роли героев.

П.с насилие - не выход. Нельзя исправить человека, потому что он "такой". Автор категорически против таких мер воздействия и описанное ниже никоим образом не одобряет.

Ну-с, высказалась. С Богом. Приятного прочтения!

Ну и как всегда кидаю ссыль на паблик, где сможете найти треки под постом о новой главе, чтобы не запариваться с копированием названий и поиском композиций.

тык: https://vk.com/thing4u

…А закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности.

©Михаил Булгаков

Я всегда думала, что мой дар — это проклятье, дарованное будто бы в наказание за грехи моих родителей. Та самая извечная проблема отцов и детей, из-за которой страдает большая часть населения нашей планеты. С моим их практически не было, впрочем, как и его самого, но дело было далеко не в его отсутствии, а в том, что он после себя оставил.

То, что начало отравлять нашу итак небольшую семью похуже мышьяка, подсыпанного недоброжелателю в чай. Медленно, будто оттягивая неизбежное. Знаю, что об усопшем либо хорошо, либо никак, но это не отменяет того факта, что из-за ошибок прошлого чаще всего страдают те, кто в них почти не замешен.

Жаловаться в моем положении глупо, а обвинять отца во всех проблемах и подавно. Никто не виноват в том, что происходит, кроме нас самих. Мы — скульпторы собственной жизни, а не пресловутая тетка, которую называют судьбой или тот мужик сверху, существование которого так никто и не доказал. Но иногда их вмешательства не требуется, чтобы осознать, насколько паршиво вокруг. И насколько ты в этом мире можешь быть одинок.

По-настоящему одинок, а не просто делаешь вид, будто весь такой недоступный и скрытный. Меня такие люди откровенно раздражают: вызывать жалость у окружающих — такая себе затея. Тем более, что жалость — не самое лучшее чувство, которое может быть обращено к человеку. Не понаслышке знаю, каково это, и с уверенностью могу сказать, что это отвратительно. Взгляды, обращенные будто бы к жертве, слова утешения. Чувствуешь себя по-настоящему жалкой и разбитой, отчего хочется закрыться от всего мира, подобно ежику, что выпускает иголки.

Ладно, достаточно лирики. У меня с ней и так туго.

С самого детства я знала, что со мной определенно что-то не так. Ну, чего-то вроде третьей ноги, шести пальцев или других странностей, с которыми рождаются дети, у меня, благо, не было. И не то чтобы я имела право ущемлять их — отнюдь. Просто то, что приходилось видеть собственными глазами воспринималось мною, как, скорее, психическое отклонение, нежели вид мутации. Уж лучше иметь лишний мизинец, чем возможность видеть призраков, но с выбором меня как-то обделили. Пришлось мириться.

Еще в утробе я была весьма своенравной дамой, которой хотелось поскорее явиться на свет и начать шкодить, попутно изучая новый для себя мир. Мама говорила, что я больше походила на ангелочка, чем на маленького демона. Вся в складочку, с огромными щеками и узенькими глазами, не знающая, что значит плакать, и любящая по большей части спать.

Доносить меня до конца срока у матери не вышло: на восьмом месяце мне наскучило пребывание в пузыре и я оказалась внутри этой богадельни. Выбралась из одной клетки в другую — в бокс, где провела пару дней под наблюдением. Мама рассказывала, что моя кожа слегка уходила в фиолетовый из-за ламп. Своеобразный солярий для младенцев, хах.

Большую часть младенчества я не помню, но мое внимание, опять же по рассказам матери, всегда привлекали какие-то странные вещи. Я была болтлива, пускай и не знала слов. А еще вечно смеялась, будто кто-то нарочно щекотал ребра. Общалась будто не сама с собой, а с кем-то настоящим, реальным. Но в комнате была только я, окруженная раскрасками или пластилином для развития мелкой моторики.

В три года, когда алфавит отскакивал от молочных зубов, а слова более-менее складывались в понятные предложения, я увидела высокого мужчину. С залысиной, кожей, похожей на смятую бумагу, коей являлись морщины, а еще грустной улыбкой. Он меня знал и я его, судя по всему, тоже, потому что не боялась. Думала, что он на самом деле реален и часто рассказывала о том, почему мама на меня ругается или как хвалит меня воспитательница из-за моих рисунков. На вид ему было около сорока, и чаще всего, делясь с ним какой-то незначительно важной для него информацией, мне приходилось наблюдать, насколько сильно отражалось в его глазах сожаление.