Эту мечту Гена выкопал в собственном огороде, рыл яму для нового сортира, и вдруг что-то лязгнуло под лопатой. Гена копнул рядом, и показался из земли изъеденный ржавчиной штык. К забору, сильно припадая на одну ногу, подошёл сосед, дед Тимоха, —бодрый, красноносый и слегка хмельной. Он достал из кармана заношенных солдатских штанов папиросы, прикурил и спросил, покачнувшись:

– Скоба, что ли?

– Штык… Скорее всего, французский, – прикинувшись знатоком, объявил Гена.

Штык, конечно, мог быть и французским. О том, что в позапрошлом веке через эти места проходила Наполеоновская армия, написано было даже в школьном учебнике истории. Гена о штыках знал очень мало, почти ничего, поскольку оружием до этого случая не интересовался. Но ответил он так уверенно, что сам удивился, и тут же безоговорочно поверил в свою версию.

За следующие четыре дня, к ужасу своей жены Маргариты, Гена точечно перерыл недавно оттаявший после зимы огород. Нашёл несколько ржавых электрических утюгов, набитый землёй гранёный флакон, моток проволоки, мопед со сгнившими шинами, пару кроватных спинок и хлипкий перочинный нож с процарапанной на рукоятке надписью «Тимофей Грачев 4 класс»

Нож Гена отдал хромому Тимохе, металлолом сложил в дальнем углу участка, а для штыка сделал специальную коробку со стеклом, и наклеил в левом нижнем углу табличку с отпечатанной на машинке надписью: «001. Штык солдата французской армии. 1812 г.»

Раскопки продолжились на склоне перед домом, куда предки Шевлягина с незапамятных времён выбрасывали мусор, определяя «по́д гору» и домашний хлам и кухонные помои. То, что Гена нашёл в лебеде под слоем картофельных очисток, битого стекла и прелых тряпок, мало отличалось от огородных находок. Всё те же спинки кроватей, проволока, утюги. Были там ещё пластиковые бутылки, скелет козы, каменное яйцо величиной в полтора раза больше гусиного и телефонная трубка с таким длинным проводом, что Гена устал его тянуть и откапывать, принёс топор и обрубил.

Найденное яйцо, как и французский штык, было помещено в коробку со стеклянной крышкой. Находке был присвоен инвентарный номер – 002, и название – «окаменелое яйцо доисторического животного».

Ржавыми спинками кроватей Гена огородил от соседских коз часть склона, и принялся за благоустройство.

Маргарита три дня орала на мужа благим матом, потом осипла и замолчала. Она со зла расколотила что-то на кухне, поплакала и занялась обычными домашними делами, только лицо у неё стало такое, будто она овдовела. Соседки пытались что-нибудь выведать у Маргариты и пожалеть её заодно, но жалеть раздраженного безголосого человека вообще трудно, а получить от него какие-нибудь сведения и вовсе невозможно, так что, не удалось ни то, ни другое.

А Гена объяснялся охотно. Он показывал собравшимся возле дома односельчанам экспонаты в коробках, строил предположения и планы, сыпал известными и неизвестными фактами – про разлом земной коры, про манёвр Наполеоновской армии, произошедший в этих местах, про взлетную полосу НЛО в чаще леса, и даже про уникальный климат Загряжья, формирующий потоки целебной энергии.

Односельчане отнеслись к энтузиазму Шевлягина как обычно – с иронией. Они ещё помнили, что когда-то Гена был совхозным агрономом, правда, склонным к некоторым чудачествам. То он для сохранности урожая ставил на полях пу́гал, наряжая их в собственные обноски, то пытался организовать трансляцию классической музыки над посевами – для лучшей всхожести.

Все пу́гала оказывались похожими на самого Гену, радостно раскинувшего руки посреди ячменного поля или понуро стоящего по пояс во ржи. Маргарита не стерпела такого позора, повыдергала пу́гал из земли, свалила за огородом, облила керосином и подожгла.

Концерты классической музыки над полями тоже успеха не имели. На третью ночь Митя Корбут не смог уснуть под сонату №2 Фредерика Шопена, и на рассвете так грозно барабанил кулаком в окно Шевлягинской спальни, что музыку пришлось срочно выключить.

Слушая Гену, излагающего очередной прожект, соседи посмеивались – кто добродушно, кто с ехидством. Только Юрочка да приятель Шевлягина Славка-матрос помалкивали. Юра, сдвинув на затылок милицейскую фуражку, пытливо вглядывался в лицо краеведа. Славка-матрос стоял, вальяжно облокотившись о невысокую изгородь, выкатив вперёд пузо, обтянутое майкой-тельняшкой, и лузгал семечки.

– Да кто сюда поедет-то? – скептически усмехаясь, спросил Егоров, – что тут смотреть, кроме каменного яйца да ржавого ножика?

Шевлягин захорохорился, будто собирался захлопать крыльями и заклевать недоверчивого соседа.

– А взлётная полоса в лесу?! А заброшенная платформа?!

Егоров вяло кивнул в ответ.

– Ну давай, води экскурсантов в лес… А то они у себя в городе железнодорожной платформы не видали.

– Ничего, – бойко возразил краевед, – местность исторически интересная, непременно найдётся и ещё что-нибудь уникальное! Будет у нас, что предъявить, будет!

– Да почему ж ты думаешь, что чего-то такое найдётся? – не унимался Егоров.

– Да потому что не может такого быть, чтоб не нашлось! – заявил Шевлягин, истово тараща бледные глаза.

– Не может – и всё!

Что-то заманчивое всё-таки брезжило в его странной уверенности, и все ненадолго стихли, осмысливая дерзкое умозаключение краеведа.

Переведя дух, Шевлягин устремил вдаль мечтательный взгляд и, будто декламируя лирическую прозу, продолжил:

– А кроме того, ведь места у нас замечательные! Я лично нигде красивее не видел.

– Чего ты вообще видел-то? – не выказывая ни малейшего почтения к лирике, поинтересовался вредный Егоров, – Вот Славка, например, Америку повидал.

Под общий смех Славка-матрос смущенно отвёл глаза.

– Не, я до Америки маленько не доплыл.

– Ген, как думаешь, дорогу-то нам построят?—полюбопытствовал хромой Тимоха.

– Обязательно, – сухо пообещал Гена.

– А по мне, так лучше бы перерыли её совсем, чтоб никто сюда не шастал, – с вызывающим легкомыслием заявил Егоров. – А то начнут тут строительство и испортят всё. Вот, например, когда мост соорудили, так всю песчаную отмель засыпали. С тех пор ребятишкам и искупаться негде.

– Да ладно тебе, Иваныч! Может, заодно и клуб построят, – продолжая щелкать семечками, съязвил Славка-матрос.– Ещё на танцы сходишь, если доживёшь.

– Нет, скорей уж церковь восстановят! – в тон Славке брякнул хромой Тимоха.

Все захохотали, зная, что такому уж точно никогда не бывать, а Шевлягин, всерьёз разозлившись, запальчиво крикнул: «и восстановят!»

– Это вряд ли, – с нарочитой кротостью возразил Егоров. – Тогда ж Митькин гараж разбирать придётся.

Однажды Гене привиделось во сне, что он прыгнул с церковной колокольни и полетел, раскинув плетёные крылья, обтянутые чем-то полупрозрачным, желтым, как топлёное масло. Внизу лежала река, отражая небо и просвечивая до самого дна, до утонувших коряг, зелёных валунов и тёмных водорослей. Слева проплывал Загряжский холм, запрокидывался, удалялся, становился всё меньше. Река поворачивала вправо, а впереди расстилался пологий речной берег с заливным лугом и полем. Гена сжал кулаки; крепко привязанные руки ломило в плечах, ветер бил в лицо, не давал дышать. Поле приблизилось, поднялось, встало дыбом и всеми зарослями бурьяна, полыни, путаницей мышиного горошка и плотной, напитанной живыми соками почвой ударило Гену в лоб.

Проснувшись на полу возле кровати, Гена потёр ушибленную о комод голову и пробормотал:

– Всё равно надо искать. Везде надо искать!

Он забрался обратно под одеяло, и до утра в полусне придумывал слоган со словами «исток», «колыбель», «воздухоплавание» и «аэродинамика».