– Ну и как там сейчас погода в Туве? – после долгой паузы скучным голосом спросил Егоров.

Шевлягин остановился, задумавшись о чём-то своём, и быстро ответил:

– Двадцать семь – двадцать девять, переменная облачность, осадков не ожидается.

Егоров усмехнулся:

– Тоже мне, шаманы!

– Надо искать способы связи с миром, – серьёзно сказал Шевлягин.

– А на кой он тебе, этот мир? – спросил Славка-матрос. – Плохо тебе живётся? Хлеб каждый день свежий, колбасы Корбут наделает, сколько хочешь, самогон фирменный. Остальное в огороде растёт и в хлеву мычит. Чего тебе ещё? Погода у нас, правда, не очень. Но не всегда же она такая будет?

– Митяй! – обернувшись, во всю глотку заорал Славка-матрос. По коридору пронеслось хоровое эхо.

Из темноты появился Корбут и встал подбоченившись, будто загораживая собственным телом путь к семейному хранилищу.

– Мить, а ну-ка, скажи, плохо нам живётся?

– Нормально.

– Вот! А я что говорю?

– Только пацанам в сентябре в школу.

– Это проблема…, – неохотно согласился Славка.

Шевлягин, не обращая никакого внимания на их диалог, задумчиво продолжил:

– Я уже думал про сплав по реке.

Славка недобро хмыкнул.

– Давай-давай, сплавщик! До Чугунова брода доплывёшь, а там увязнешь, как топор из села Кукуева.

– А если берегом?

– Каким берегом?! Ты там был? Берегом он пойдёт… Там глубина реки знаешь какая? – Славка резанул ребром ладони по щиколотке, обтянутой клоунским полосатым носком. – Во! Дно – сплошной ил, а по обоим берегам трясина.

– А ты-то чего там делал? – обернувшись к матросу, спросил Егоров.

– Да задремал в лодке. Унесло.

– Выпимши, небось, был?

– Не «небось», а был…

Шевлягин отчаянно выпалил:

– Да ети ж вашу мать! Бутылку с письмом, что ли, в реку кинуть?!

Егоров вяло одобрил:

– Кидай. Когда-нибудь археологи найдут.

– Вот жизнь! – Шевлягин взмахнул руками, и в коридоре стало светло, – помрёшь тут и никакой помощи не дождешься!

– Гена, если помрёшь – даже не сомневайся! – и обмоем, и закопаем, и помянем, как положено, – заверил Егоров. – Окажем тебе последнюю помощь.

– Это успеется! – Шевлягин раздраженно отмахнулся, и свет погас.

– Я, между прочим, письмо в газету отправил, – чуть поостыв, добавил он.

Славка пожал плечами.

– Толку-то.

– Ещё до дождя, – уточнил Шевлягин.

– Люся! – снова громогласно проорал Славка, «Люся!» – позвало эхо мужским хором,

– когда письма из ящика вынимают?

– По четвергам обычно, – ответил Егоров вместо Люси, – только вот сегодня, например, тоже четверг…

– А дождь начался в пятницу! – запальчиво выкрикнул Шевлягин, – и значит, письмо в редакции давно уже получили! Не может их не заинтересовать информация про такой объект, как Шняга, не-мо-жет! В таких случаях снаряжают экспедицию, начинают исследования…

На самом деле, Шевлягин не помнил, в какой именно день начался дождь, но ему отчаянно хотелось возмутить застоявшееся унылое равнодушие, заставить всех поверить, что возможен другой ход событий, и что есть на это причины, хоть и не для всех пока очевидные. Шевлягин и сам не заметил, как в пылу доказательств, не особенно убедительных даже для него самого, он зачем-то называл Славку – боровом, Корбута – куркулём, а Егорова упрекнул в пессимизме и высокомерии самого опасного и зловредного типа. Обличая и негодуя, оняростно размахивал руками, и свет в коридоре мигал, как на корабле, терпящем бедствие. Плечи Славки-матроса развернулись, мускулы напряглись, Шевлягин умолк на полуслове, зажмурился и пригнулся, но огромный кулак, намеренно промахнувшись, врезался в стену.

– Идём, краевед! – рявкнул Славка. Он накинул капюшон, шагнул через комингс и быстро сбежал по трапу.

Егоров и Шевлягин, секунду помедлив, поспешили за Славкой. Корбут выглянул наружу и посмотрел на три исчезающие за дождём фигуры. Закинув руку за спину, он почесал спину над лопаткой, зевнул и пошёл к своему отсеку.

На Загрячихе дорога превратилась в песчаный размыв с продолговатыми лужами. По мосту в сторону Перцовой бежал широкий поток. Славка пересёк затопленную площадь, сорвал со стены магазина почтовый ящик и с размаху грохнул им о бетонную ступень. Ящик распался, вмиг превратившись в жестяной лом со следами голубой краски и ржавчины. Из его нутра во все стороны брызнула вода и ошмётки размокшей бумаги. На ступеньку вывалился комок слипшихся писем.

Шевлягин и Егоров подошли и остановились, молча глядя на то, что осталось от знакомого с детства предмета, оказавшегося на удивление непрочным.

Шевлягин наклонился, отклеил от бумажного кома сырой конверт и глухо сказал:

– Оно.

С остальных открыток и писем смыло все надписи, и только на двух адрес читался более-менее отчётливо: «Москва, улица Академика Королёва 12 …»

* * *

Поэт Селиванов спал в круглом зале Шняги у подножия Венеры. Уже трое суток он не появлялся дома, отнёс последнее стихотворное послание на Перцовую и ушёл отсыпаться под берег. Ираида заглянула к нему, когда заходила к Люсе за хлебом, но будить мужа не стала, ушла молча.

Селиванову снилось, что он спит в своей постели, что в ногах у него дремлет кот, а рядом с кроватью на табуретке стоит литровая банка с помидорным рассолом, мутноватым от специй и мякоти. В сон вмешивались неприятные посторонние голоса, надо было немедленно проснуться, чтобы успеть залить пряной, сладковато-солёной жидкостью тлеющее нутро, и понять, при чём здесь Славка-матрос и Гена Шевлягин.

Селиванов открыл глаза, сел, и тут же выпал из уютного обставленного похмельного сна в полутёмное помещение с гулким эхом и безрукой алебастровой женщиной. Банки с рассолом рядом, конечно, не было.

– Здорово, поэт! – приближаясь, зычно крикнул Славка. Он остановился рядом с Селивановым и шлёпнул об пол мокрыми письмами, – вот тебе твоя корреспонденция. Не дошла до адресата, ввиду происходящего природного катаклизма.

Егоров с Шевлягиным тоже подошли и встали рядом.

Селиванов, смутно чуя неладное, дрожащими руками надорвал конверт и вынул из него размокший край бумажного листа. Остальное тоже вынималось фрагментами, на слипшихся клочках бумаги виднелись буквы.

– Василий, ты особенно не расстраивайся, – сказал Шевлягин, – письма твои восстановятся. Я так понял, ей – он поднял палец и небрежно нарисовал в воздухе кольцо, имея в виду Шнягу – всё равно, что чинить.

– Не скажи! – возразил Егоров, – Это она поначалу, не умеючи, и овцу из воротника клонировала, и спирт из самогона изгоняла напрочь. Сейчас-то уже понимает!

– Тогда с Васькиными стихами ничего не получится, – Гена высокомерно пожал плечами, – энергию надо расходовать разумно.

– Слушай, краевед, – с упрёком начал Егоров, – ты… это…

– Я вспомнил, – сказал Селиванов.

Он обвёл всех спокойным, ясным взглядом и повторил:

– Я вспомнил.

Похолодало, запахло зимой. Возле статуи в воздухе появилось прозрачное синеватое пятно, в нём шёл снег, тёмные старые ели стояли вдоль стены какого-то здания с освещенными окнами. Свет фар всех ослепил и погас. Посреди зала остановился внушительных размеров чёрный автомобиль, из него вышел человек в широкой куртке и лохматой меховой шапке, он извлёк из багажника сумку и направился к зданию.

– Это кто?!– потрясённо спросил Шевлягин.

Селиванов заговорил медленно и сосредоточенно:

– Это космонавт Жеребёнков. Он недавно вернулся из поездки по Африке. В сумке у него новогодние подарки для знакомых из Центра Управления Полётами.

На стенах зала возникли изображения – резные деревянные маски, статуэтки, амулеты. Картинки поплыли по кругу.

Народу в зале прибавилось, пришли внуки хромого Тимохи, сыновья Корбутов и Зайцевых, за ними явилась Таисия и Митя Корбут. Вошёл ещё кто-то и сел на пол в стороне от всех. Дверь задвинулась, но опять отъехала в сторону, впустила ещё двоих или троих и задвинулась снова.