Но не успела она повернуть головы, как получила тяжёлый удар кулаком в районе скулы. Будучи от рождения хрупкой и нежной, а также никогда не получавшей таких ударов, Сьюзи в один миг обмякла, а её сознание провалилась в бездонную пустоту. И лишь сердце продолжало биться в том же безумной ритме, готовое разорваться от страха и боли.

Потрёпанный годами фордик аккуратно вырулил с едва присыпанной гравием грунтовой дороги, подняв напоследок своими шинами, на которых уже почти окончательно стёрся протектор, столп пыли. И теперь медленно полз по уже изрядно износившемуся асфальту, положенному почти пять лет назад в честь столетия города, хоть городом это место (часто именуемое самими же его жителями "дырой") было назвать очень и очень сложно. Время расцвета и мнимого величия осталось где-то там, при его самом основании. Но даже по такому асфальту была возможность двигаться сильно быстрее, чем по грунтовой, что, наконец, давало водителю возможность прийти в себя от жары и хотя бы продышаться полной грудью от потока воздуха, забившего теперь в открытое боковое окно и заменяя тем самым отсутствовавший в машине кондиционер. По чуть толстоватому, с слегка оплывшими чертами лицу и уже явно проглядываемому второму подбородку, стекали крупные капли пота, которые водитель этой полуразвалившейся колымаги пытался интенсивно стирать рукавом сильно потёртой и кое-где подштопанной неумелыми неровными стежками холщовой куртки, принадлежавшей когда-то ещё его отцу. Одна из немногих вещей, оставшаяся после отца и оберегаемая мужчиной не меньше, чем этот самый полуразвалившийся фордик. Но вины водителя в таком состоянии автомобиля не было от слова совсем: он мог потратить целиком свободные дни только лишь на то, чтобы полировать своего железного коня; вновь и вновь проходиться тряпочкой, смоченной водой с разведённым в неё хозяйственным мылом, по его бокам, стирая каждое, даже едва заметное пятнышко. И всё это минимум по пять раз. А потом ещё и придирчиво осматривал сантиметр за сантиметром кузов, чтобы перемыть машину ещё раз, если что-то всё же да осталось на уже начавшем ржаветь из-под слоя потрескавшейся краски металле.

Но в этот один из последних радовавших лучами солнца и не менее жарких, чем солнечные, осенних дней всё могло измениться. Он, Джордж Маллет, надел свой лучший пиджак и брюки, постиранные на днях и выглаженные вечером прошлого дня и, на всякий случай, ещё разок утром. А также пересилил себя и зашёл в давно необитаемую часть дома – в спальню, где когда-то жили его отец с матерью, а потом… потом мать вместе с отчимом. Которого Джордж люто и всем сердцем ненавидел не меньше, чем свою мать. Он пробыл в этой комнате не более десяти минут, пока не отыскал в давно запылившемся шкафу белую рубашку, принадлежавшую некогда неудачнику-торгашу отчиму, который бы не смог продать и сотню долларов за пятьдесят центов. И всё же после этого Джордж порядка часа истошно рыдал в ванной, прерываясь лишь на спазмы, сдавливавшие ему горло и не позволявшие выдавить не звука; вспоминая пугавшие его до сих пор моменты из детства… в какую-то секунду воспоминания так сильно охватили его, что он мог бы поклясться, что на мгновение увидел фигуру отчима в треснутом зеркале, наблюдавшего за ним из-за спины из дверного проёма тем же звериным взглядом, как когда тот был в плохом расположении духа, да ещё и до чёртиков пьян… Джордж интенсивно потряс головой, стараясь выкинуть все эти тяжелые мысли из головы. Не сегодня! Сегодня у него прекрасное настроение. Ведь он направлялся в полицейский участок, на собеседование к капитану Фостеру. Он ушам своим не поверил, когда трое суток назад его домашний телефон, на котором приходилось пальцем еле-еле из-за его старости и заскорузлости прокручивать колесо, разразился чуть глуховатый звонок и милый женский голос сообщил ему о приглашении на собеседование. Джордж не мог поверить в это, как не верил в успех и тогда, когда только лишь посылал своё резюме по почте, не решившись зайти в полицейский участок, чтобы отдать его лично.

Чтобы успокоиться, Джордж принялся чуть слышно насвистывать себе под нос засевшую у него в голове мелодию из рекламы овсяных медовых хлопьев, прокручиваемую в каждой рекламной вставке когда-то. Чаще всего он слышал её, когда ещё крутили на телевидении столь обожаемое им вечернее шоу «Поймай меня». В том шоу инсценировались реальные случаи из рабочей практики полицейских со всего мира, а иногда и вставлялись интервью участников тех самых событий. По большей части, полицейских. И пока фордик нёс его по двухполосной в каждую сторону дороге, считавшейся главной в городе и проходившей через центр, соединяя окраины города и вливаясь далее в федеральную трассу, Джордж представлял себя участником этого вечернего шоу. Как бы он рассказывал о своих подвигах, в которых он неминуемо должен был поймать пулю, защитив напарника своим телом, но даже с ранением всё равно доводил дело до конца и останавливал преступника. После чего передавал его так поздно подоспевшим на помощь остальным сотрудникам полиции. И уже тогда трагично падал в обморок от потери крови. Ему всего двадцать пять, а он уже всеми любимый и почитаемый герой! В этот момент на его лице играла глупая улыбка, открывавшая слегка кривые желтоватые передние зубы, а взгляд проваливался куда-то в пустоту. Это чуть не привело к заносу в кювет, но Джордж вовремя опомнился и резким движением выкрутил руль влево, тем не менее, резко сбросив скорость. Из-за чего в следующую же секунду его фордик обогнал огромный пикап, чей верзила-водитель с покрасневшим от злости лицом и надутыми венами осыпал Джорджа массой оскорблений, сочетавших в себе как описания умений последнего в вождении, так и затрагивавшие всех его родных и близких, хоть нынче уже и неживых. На всё это Джордж виновато улыбался и, густо покраснев, но не от злости, а от стеснения, пытался извиниться, но так и не смог выговорить ни слова, при каждой попытке охватываемый приступами заикания от слишком сильного волнения. Наконец, показав ему свой длинный и толстый средний палец, разъярённый водитель слегка подрезал его, после чего двигатель взревел и унёс пикап далеко вперёд. Джордж краем рукава куртки в очередной раз протёр свой лоб и, слегка успокоившись, начал набирать скорость, параллельно с этим вновь проваливаясь в свои мысли и мечты. Но теперь они были не об участии в вечернем шоу. Сначала Джордж представил себе, как было бы прекрасно прокрасться к этому верзиле ночью в дом, после чего усыпить его хлороформом, как показывают в фильмах, связать и выволочь из дома куда-нибудь в открытое поле… или же в подвал своего дома. Где тот бы говорил с ним, Джорджем Маллетом, уже иным тоном. Совершенно иным. Представляя себе это, Джордж вновь стал счастливо улыбаться и включил радио, из которого полились тихие нотки джаза, заставившие его влиться в мерный ритм музыки, и начать, хоть и неумело и невпопад, подпевать.

В полицейском участке было на удивление тихо и спокойно для субботнего утра. Всё же вчера была пятница, которую в их городке любили отмечать почти столь же богато и с размахом в плане выбора алкогольных напитков, как и сам Новый Год. Из-за чего, чаще всего, работы у полицейских несколько прибавлялось, и полицейский участок наполнялся самыми яркими отбросами общества, некоторые из которых становились уже постоянными посетителями, такие как Мэтт Пинт и Саймон Ведлит, чья суть жизни, казалось, заключалась в желании попытаться проломить кому-либо голову с поводом или же без. Но сегодня в приёмной ожидал своей участи, сидя на одной из двух секций металлических кресел у стены, лишь один какой-то пьяный алкаш, на запястьях которого не было даже наручников. Видимо, его привёл сюда патруль лишь для того, чтобы продемонстрировать хоть какую-то деятельность, ведь все прекрасно знали, что выяснять кто он и откуда никто не будет. Он просидит с полчаса здесь, в приёмной, чуть проспится и придёт в себя, после чего его просто-напросто выкинут из полицейского участка.