– Вы что? Вы же сказали… Ах… – я не верю в вероломство происходящего! Он же сам сказал! Он же обнадежил! Он же…

– Брать нельзя, – смеется он и разжимает руки. От неожиданности я, до этого стоявшая на кровати и все равно не достающая ему до подбородка, в писком неловко валюсь опять на смятое покрывало. Зверь наклоняется и опирается здоровенными ручищами по обе стороны от моего лица, поставив одно колено между моих ног с задравшимся платьем, смотрит жадно в испуганные глаза и скалит белые хищные клыки, – брать нельзя, – повторяет. А затем добавляет весело, – играть можно.

И, не позволяя мне больше раскрыть рот в протесте, прижимается к губам жестким властным поцелуем.

Мир кружится в бешеном пестром водовороте, из которого мне не суждено выбраться…

– Нэй, я не понимаю, почему ты отказываешься?

Лаура с удовольствием лижет мороженное, щурится на яркое солнце, красиво отражающееся в острых шпилях католического Собора Всех Святых, который находится как раз рядом с нашим университетом.

Напротив, прямо возле крыльца, стоят ребята с соседнего факультета, посматривают весело на нас, переговариваются, кивая друг другу по очереди и явно подначивая подойти.

Я хмурюсь, прекрасно понимая, что Лаура это тоже все видит, но не делает попыток как-то предотвратить знакомство. Наоборот, разворачивается так, чтоб парням было лучше видно, и начинает демонстративно медленно сосать мороженое.

Это выглядит настолько пошло, вульгарно, что, увидь подобное мой папа, тут же надавал бы мне по щекам просто за то, что я рядом стояла с такой распутницей.

Торопливо отворачиваюсь, начинаю бормотать что-то про занятость, прикидывая, как бы побыстрее уйти отсюда, но Лаура перехватывает меня за локоть, смеется:

– Господи, девственница-одуванчик! Ну чего ты напугалась?

– Зачем ты так? Они же подумают, что ты… Предлагаешь?

– Ну и что? – удивляется она, как всегда поражаясь моей закомплексованности, – почему нет? Вон тот – очень даже ничего… Спорим, у него…

– Хватит, – торопливо обрываю я ее, по опыту зная, что, если не прекратить вовремя, то меня ждет очередная бесстыдная история ее похождений.

Нет, Лаура – хорошая девушка, она весёлая, общительная и добрая. Но, как и многие местные девчонки, слишком… Легкая на общение с парнями.

Или это я – слишком сложная.

Но мне по-другому никак, воспитание такое.

Папа и так с трудом поддался на мои и мамины уговоры, и отпустил меня учиться в университет, находящийся на другом конце Стокгольма. Он бы с большим удовольствием вообще не разрешал мне получать высшее образования, искренне считая, что женщине оно ни к чему. Школу закончила – и молодец. Читать, писать, считать, шить, знать основы домоводства, немного владеть компьютером, исключительно, чтоб разбираться в новомодных программах для настройки бытовой техники… И хватит. Большего девочке и не требуется.

Иногда я поражалась тому, как, при настолько закостенелых взглядах, его еще принимают в компании, где он работает начальником склада, да еще и считают отличным специалистом.

Похоже, все свои средневековые замашки он оставляет для семьи. Мама, вышедшая за него замуж по обычаям нашего народа еще в шестнадцать лет, настолько привыкла полностью подчиняться его словам и действиям, что даже переезд с Родины в другую страну не изменил ее нисколько.

А вот я, с пяти лет ходившая сначала в начальную школу в Стокгольме, потом в среднюю и, наконец, в старшую, уже мыслила по-другому.

Конечно, отец старался воспитывать меня в духе обычаев Родины, и я соблюдала их дома.

Но за порогом меня встречал другой мир.

И я не могла не замечать, насколько он отличается от того, что происходит под крышей родного дома.

К тому же отец все-таки понимал, что нельзя перегибать, если хочет оставаться на хорошем счету в европейской компании. Необходимо быть толерантным. По крайней мере, создавать видимость этого.

Потому я одевалась по-европейски, просто более закрыто, не допуская обтягивающей одежды, джинсов, коротких юбок, косметики и распущенных волос.

В целом, совершенно не отличалась от множества других своих сверстниц.

И никому особенно не распространялась об обычаях, царивших у нас в доме.

Потому Лаура, уже изучив за первый год обучения мои привычки и характер, все еще простодушно удивлялась стойкому нежеланию разговаривать и знакомиться с парнями. Для нее, легкой и веселой, это было странным и противоестественным.

Она меняла привязанности практически каждую неделю, с каждым новым приятелем проходила все от поцелуев и до… Всего того, что бывает между мужчиной и женщиной. И нисколько не считала, что делает что-то не так.

Периодически она пыталась меня знакомить с кем-то, тащить в новую компанию, но я была непреклонна.

Домой я возвращалась всегда в одно и то же время, если задерживалась в библиотеке или на консультации, обязательно предупреждала отца.

В семье я была единственным ребенком, и меня оберегали, как зеницу ока.

– Слушай, ну отпросись у своих, поехали со мной на Ибицу! – опять начинает канючить Лаура, не забывая строить глазки оживленно болтающим парням, – хорошо завершили год, ты, вон, вообще все экзамены сдала на высший балл! Должны же тебя поощрить родители?

– Они и поощрят, – коротко отвечаю я, выуживая из сумки нервно звенящий телефон, – обещали автомобиль.

– Да зачем тебе эта консервная банка? – злится Лаура, отбирая у меня телефон и выключая его.

– Эй! – я тянусь за гаджетом, испуганная, что сейчас отец позвонит снова, а я не отвечу! Дома влетит!

– И в конце концов, ты уже совершеннолетняя! – Лаура прыгает, укорачиваясь от меня и высоко задирая руку с моим телефоном.

Я никак не могу достать. У нас слишком разные весовые категории!

Лаура – шведка, она высокая, длинноногая блондинка, а я – маленькая, худенькая брюнетка ростом ей по плечо.

Попробуй допрыгни!

– Я тебе одолжу денег, Нэй! Поехали! Хватит уже киснуть здесь целое лето! Повеселимся, оторвемся, в море искупаешься! Там такие отвязные вечеринки! Это же Ибица! Давай!

– Отдай телефон! Отдай! – прыгаю я за ее рукой, с ужасом замечая, что телефон опять звонит! Это точно отец! Ой, что будет!

– Это что тут еще? – знакомый мужской голос прерывает веселье Лауры и мое бессильное прыгание вокруг нее.

Я разворачиваюсь к единственному парню, с которым нормально могу общаться в группе, и умоляюще складываю руки на груди:

– Скотт, помоги мне! Отец звонит, а она телефон забрала!

– Потому что эта тихоня отказывается ехать со мной на Ибицу, – отвечает Лаура, надувая губы.

Скотт легко отбирает у нее телефон, благо, ростом он повыше Лауры будет, такой же, как и она, светловолосый и крепкий, отдает мне.

Я торопливо хватаю гаджет, смотрю на экран, облегченно выдыхаю. Мама. Конечно, она тоже будет ругать, но тут есть шанс договориться.

– Алло, мама! – отвечаю ей, предусмотрительно отходя в сторону.

– Ты почему так долго не отвечала? – предсказуемо ругает она меня, – я уже хотела отцу звонить!

– Не надо! – испуганно оглядываюсь на друзей и перехожу на родной язык, – я просто сначала телефон долго в сумке искала, случайно нажала на отбой, и потом не могла включить никак, экран не реагировал на отпечаток…

– Говорила я, что все эти новомодные телефоны до добра не доведут, ворчит она, – надо было, как у меня, покупать простой, с большими кнопками… Сразу все видно и понятно, что куда нажимать…

Я не поддерживаю этот разговор, бессмысленная трата времени. Мама безнадежно застряла во временах даже не своей молодости, а молодости моей бабушки. А та – своей бабушки. Поколениями женщины в нашей семье жили именно так: презирая все новое и думая только о семье. Такие понятия, как эмансипация, права женщин и прочее они воспринимали происками шайтана.

Я не осуждала. Это тоже точка зрения, и она имеет право на уважение.