– Это правда!

Кадмил дёрнулся всем телом. Оглянулся.

Фимения смотрела на Акриона, ломая руки. Эвника комкала в ладони пучок оливковых листьев, оборванных с ветки, лицо её было острым и некрасивым, и она тоже смотрела на Акриона, щурясь, как против сильного морского ветра. Акрион же глядел спокойно, только грудь вздымалась часто, словно он только что трижды обежал вокруг палестры.

«Молчи, – мысленно взмолился Кадмил, – ради пневмы, молчи, остолоп!»

– Это правда, – повторил Акрион. – Приведите его сюда, пусть расскажет, что видел.

Советники расступились. Стражники провели человека в сером гиматии по перистилю, толкнули наземь. Тот, потеряв равновесие, упал на колени. Обритое темя оказалось прямо под прицелом змеиных голов, венчавших жезл в опущенной руке Кадмила.

– Назови себя, – потребовал Кадмил, отчаянно борясь с желанием нажать на спусковую клавишу.

– Я знаю, кто он, – проговорил Акрион, становясь рядом. – Отцовский вольник, каламистр. Сегодня делал мне причёску. И сёстрам тоже. Ты – Вилий, так?

– Так, господин, – Вилий склонил голову, не поднимаясь с колен.

– Говори, – сказал Акрион. – Да погромче говори, чтобы все слышали.

«Двадцать советников, – подумал Кадмил со спокойствием отчаяния. – Десять стражей, Горгий, трое девок с музыкой и этот проклятый Вилий. В жезле хватит заряда ещё на полсотни выстрелов. Перебить всех, что ли? Скажу потом, что были заодно с Семелой…»

– В пятую ночь таргелиона… – начал Вилий.

– Громче! – рявкнул Акрион. Вилий вскинулся.

– В пятую ночь таргелиона я был в дворцовой башне, – начал он, возвысив хриплый голос. – Возвращался от… От порне. Моя комната – рядом со спальней покойного царя. Он рано вставал и любил, чтобы я причёсывал его сразу после пробуждения. Так что в ту ночь я поспешил к себе, как только закончил дела в городе. Когда шёл мимо опочивальни Ликандра, увидел свет. И там… Там были вы, господин. С мечом в руке. И царь, мёртвый… Уже.

В перистиле стояла знойная тишина. Только высоко вверху, под самым солнцем, разливалась песня невидимого с земли жаворонка.

«Семела, наверное, всё предусмотрела в ту ночь, – горько подумал Кадмил. – Убрала с пути Акриона стражников, велела рабам сидеть по каморкам и не высовываться. Но этого шлюхохода упустила из виду… Странно, почему я его тогда не заметил? И потом, Акрион не стоял над трупом с мечом в руке. Меч засел в груди Ликандра, точно помню. Стоп, да этот засранец врёт! Его там не было!»

Кадмил нахмурился, готовясь к обличительной речи, но Акрион снова опередил.

– Я убил царя, – сказал он отчётливо и звонко.

Послышался общий возглас: полувскрик, полувздох.

– Я убил собственного отца, – продолжал Акрион, – но не по своей воле. В ту ночь мной завладело колдовство. Не знал, где нахожусь, думал, что играю роль в спектакле. Что Ликандр – такой же актёр. А меч, ненастоящий, не причинит ему вреда. И, не ведая, что делаю, погубил родителя.

«Дурак, – подумал Кадмил. – Честный, правдивый дурак. Теперь не миновать суда. Созовут ареопаг, раструбят весть на всю Элладу. Весь народ будет знать, что царский сын – отцеубийца».

– С того дня мне нет покоя, – сказал Акрион, и голос его дрогнул. – Не могу спать, не могу радоваться. Каждую ночь вижу эриний. Готов принять любую кару за то, что сделал. Лишь бы искупить вину. Лишь бы не мучиться так…

Собравшиеся загомонили. Озабоченно переговаривались советники, бормотали что-то друг другу стражи, Горгий подозвал кого-то из подопечных и забубнил ему на ухо. Даже музыкантши принялись шушукаться, закрываясь ладонями и оглядываясь на Кадмила. Молчали только Фимения, Эвника и Акрион. И Вилий, проклятый лжец, тоже хранил молчание. Вот бы и вовсе ему не раскрывать рта…

«Ну, довольно», – решил Кадмил. Он перевёл жезл в режим огня и пустил вверх широкую, ревущую струю пламени. Старики разом пригнулись, защищая лысины от жара. Кто-то взвизгнул и повалился ничком. Шум стих. Эх, выручай, счастливая шляпа…

– Справедливости и милосердия жажду! – воскликнул Кадмил, взлетая над перистилем и широко распахивая руки. – Справедливости и милосердия!

При звуках «золотой речи» все, как один, выпрямились и замерли. Вытянулись в струнку стражники. Застыли столбами, выпятив бороды, советники. Позади стои оцепенели девушки – три Хариты в прозрачной одежде. Царские дети также не двигались, только смотрели, запрокинув головы, на вестника-Гермеса. С болью на искажённом лице глядел Акрион, с горестной надеждой – Эвника, со страхом – Фимения.

– Увы, увы! Сей муж порфироносный изведал зла от козней колдовских! – проревел Кадмил, указывая жезлом на Акриона. – Слепым орудьем стал преступной воли. Обагрилась рука безвинная безвинной кровью. Горе! Послушный чарам матери, искусной в ведовстве, сын поразил отца. Преступник? Да. Злодей? О, тысячу раз нет! Пускай глаза души сверкают, зоркие, пусть милосердие и справедливость торжествуют.

Советники таращились на него, как козье стадо. «Почти готовы», – мелькнуло в голове Кадмила. Он глянул на Акриона. Тот внимал словам божественного посланника с прежней гримасой страдания на лице. «Не успокоится ведь, пока не получит, чего хотел, – раздражённо подумал Кадмил. – Ох и трудно с ним будет. Хотя, впрочем…»

– О мудрые, внемлите! – завёл он с новой силой. – Хоть чародейки гнусной замысел всему виной, преступника не можно безнаказанным оставить. Сим повелеваю: пусть во искупленье подвиг совершит. Пусть статую добудет Аполлона в эфесском храме. Ту, что девяносто Олимпиад тому назад похитили лидийцы из Пирея, из храма покровителя морей, Дельфиния. Бесстрашный Акрион на родину пускай вернёт священный курос. Тем он докажет нрава благородство и храбрость духа. И, возвратившись, станет первым среди вас, очищенный и, значит, невиновный!

Перистиль взорвался криками. «Да! Да!» «Подвиг! Подвиг во искупление!» «Проклятие ведьме!» «Акрион!» «Честь Гермесу мудрейшему!» «Акрион! Акрион!» «Эвое!» (Далось же ему это «эвое», старому пьянице). «Не виновен! Не виновен!» «Гермес-покровитель!» «Пелониды, радуйтесь!» «Акрион!»

И, все вместе:

– Ак-ри-он! Ак-ри-он! Ак-ри-он!!!

«Вот так-то, – думал Кадмил, медленно пролетая над толпой. – Все любят, когда решения принимает кто-нибудь другой. Тут и обычный ритор бы справился, а уж с моими способностями и вовсе легко получилось».

– Ступайте же к афинянам, мужи! – напутствовал он старцев. – Несите весть отрадную: нашелся сегодня царский сын! Поведайте, что долгом своим он счел вернуть пирейскую святыню. И что престол займёт, лишь только волю горнюю исполнит.

Кадмил завис над аркой, ведущей во дворец. Сделал паузу, убедился, что все глаза обращены к нему.

– Но более – ни слова! – прошипел он, погрозив для вящей убедительности жезлом.

Советники, обрадованные, напуганные и всё ещё обалдевшие от «золотой речи», направились к выходу. Кадмил подождал, пока старцы покинут перистиль, и, подлетев к стое, приземлился рядом с Акрионом и его сёстрами.

Тут же был Вилий: всё так же стоял на коленях, не решаясь подняться.

– Горгий, – весело позвал Кадмил начальника стражи, – поди сюда, верный ты пёс.

Горгий выпучил глаза и, печатая шаг, приблизился.

– Славься, о Долий, Крониона сын… – начал он, сбился и глотнул воздух. – То бишь… Вестник, рожденный… Благостный…

– Ну-ну, дружище, – хлопнул его по шлему Кадмил. – К чему церемонии. Небось, не первый день видимся.

На самом деле, так близко Горгий стоял к Кадмилу впервые. Но он действительно командовал почётным караулом всякий раз, когда царская семья удостаивалась божественного визита, так что лицезреть Гермеса было для него не в новинку.

– Вот что, воин, – сказал Кадмил. – На сегодня служба закончилась. Иди в казарму, да забери своих бравых ребят. И девочкам скажи, что свободны. Музыки больше не будет.

Горгий по-армейски вскинул ладонь, салютуя.

– Блистательный Гермес, – он понизил голос, – а с этим что делать? Может, того… в темницу? На всякий случай?