– Так или иначе, мне не место на Олимпе, – закончил Акрион. – Но я… Я хочу говорить с Аидом.

– С Аидом? – Гермес отчего-то перевёл взгляд поверх головы Акриона. Всмотрелся вдаль. – Владыка Аид не разговаривает со смертными.

– Я должен его увидеть, – обмирая от собственной наглости, настаивал Акрион. – Хочу просить за отца и мать.

Гермес развёл руками:

– Бессмысленно. Хозяин царства мёртвых не знает жалости. Не умеет он жалеть.

– Всё равно, – упрямо сказал Акрион. – Нужно попытаться. Хотя бы попытаться. Можешь провести к нему? Прошу, тебя ведь недаром зовут Душеводителем!

Гермес закинул сумку с лирой за спину. Вздохнул.

– Не знаешь ты, о чём просишь, – сказал он. – Но да, я помогу.

Они принялись спускаться вниз по течению Ахерона, оставив позади Ликандра и Семелу. Временами на пути попадались другие души, и для каждой была уготована своя пытка. Тут был человек, облепленный ядовитыми мухами, которые прогрызали кожу и откладывали яйца в плоть. Был другой, наполовину обращённый в дерево, чьи ноги-корни гнили, погруженные в болото нечистот. Были прочие – те, кто горели, задыхались, утопали, и не могли сгореть, задохнуться или нахлебаться воды так, чтобы умереть, наконец, окончательно и получить покой.

Но больше всего Акриона поразила участь неведомого старца, который сидел перед мешком соломы и плёл из неё бесполезную хрупкую верёвку. Распухшие, покрытые волдырями руки двигались механически, взгляд был рассеянным и обращённым в себя. Позади старца стоял отвратительного вида осёл и пожирал только что сплетённую верёвку, ненасытно жуя и скаля острые, загнутые, совершенно не ослиные зубы. Когда Акрион проходил мимо, то услышал, как мученик бормочет под нос. «Леокадия, Леокадия, – всхлипывал он. – Родная, душа моя, прости, прости!» Кем приходилась старцу та Леокадия, отчего он молил о прощении, зачем тут была верёвка с чудовищным ослом? Неведомо это было и пугало оттого ещё сильней.

Река становилась шире и полноводней, души встречались всё реже, а почва утратила влагу; напротив, при каждом шаге поднимались облачка пыли, и казалось, что это тени путников оживают, пытаясь следовать за ними. Затем стали попадаться каменные осыпи, большие и малые, и вскоре земля исчезла под покровом гранитных обломков, которые коварно подстилались под ногу, с тем чтобы в последний момент вывернуться. Скалы по берегам вздымались выше и выше, порой оставляя взору только узкую полоску серой пустоты над головой. Пустота эта отражалась в речной морщинистой глади, и казалось, что скалы, несмотря на свою жестокость, безопаснее, чем две полосы небытия, что слепо таращились на Акриона сверху и снизу.

Гермес шёл впереди, не оборачиваясь, безошибочно выбирая дорогу между россыпей валунов. Золотые крылья талариев сверкали перед глазами – единственные яркие пятна в этом бесцветном краю. Акрион не знал, сколько времени уже шагает по камням, и не смел спросить, долго ли ещё идти, помня прежний Гермесов ответ: «столько, сколько нужно». Усталости не было; да и как может устать тот, чьё сердце не бьётся? Но нарастало с каждым шагом муторное томление, и одолевала всё сильней неизбывная, мертвящая тоска.

Внезапно Гермес остановился. Акрион, зазевавшись, едва не толкнулся ему в спину: неловко оступился на вёртком камне, шатнулся назад, взмахнул руками, ловя равновесие, и чудом устоял. Божий вестник, не замечая этой суеты, глядел вверх. Придерживал рукой кожаный петас – старый, исцарапанный, с пятнами на тулье – другой же рукой подтягивал норовивший соскользнуть с плеча ремень сумки.

Акрион тоже поднял взгляд. И застыл, ошеломлённый.

Над ними поднималась исполинская скала. Человек был рядом с ней как пылинка. Каждая трещина, каждая складка на теле этого гранитного чудовища могла вместить сотню таких, как Акрион. Если бы каменная твердыня простёрлась на земле, то пришлось бы идти несколько часов, чтобы достигнуть вершины.

А у подножия покоилась груда валунов – громадная, с Акрополь размером.

– Аид, повелитель царства мёртвых! – закричал Гермес в небесную мглу. – Я привёл к тебе смертного!

Земля дрогнула, издала низкий стон. В лицо дохнуло воздухом, жарким, спёртым. Валуны пришли в движение, вздыбились, словно ожившая лавина.

С рокотом и гулом лавина двинулась вперёд. Очертания её текли, менялись, складываясь в нечто узнаваемое – и бесконечно жуткое. Мгновение спустя Акрион понял, что это – огромный пёс. Трёхглавый пёс.

Кербер.

Над Акрионом склонилась оскаленная морда, составленная из камней. Раскрылась пасть, окрашенная багровым отсветом. Повеяло жаром. В глубине глотки рдела зернистая лава.

Он заслонился от пекла рукой. Крикнул, глядя вверх – мимо псовой головы, туда, где терялась в пустоте вершина скалы:

– Владыка Аид! Молю, выслушай! Я пришёл просить за родителей, которые терпят муку в твоём царстве!

Головы Кербера загородили небо с трёх сторон. Раздался рык: Акрион не слышал его – ощущал всем телом, как множественные удары. Пёс не хотел, чтобы хозяина беспокоила смертная букашка. Пёс хотел крови.

– Владыка Аид! – От жара трещали волосы. – Отпусти отца и мать! Они уже настрадались, заплатили за то, что сделали! Отец всю жизнь испытывал припадки гнева. Но это из-за родового проклятия! А мать помешалась от горя и сбилась с доброго пути! Пожалуйста, они не виноваты, отпусти их в Элизиум!

Кербер разинул пасти. Раскалённые валуны его тела надвинулись, готовые раздавить Акриона. Казалось, вот-вот расплавится нагрудник брони, вспыхнет кожа, вытекут глаза. И Акрион, зажмурившись от страха, закричал – закричал то, что нашёптывал даймоний.

– Это я должен быть там вместо них! Я убил отца, из-за меня погибла мать! Я верил, что исполнял волю богов, а сам только делал то, что считал нужным! Чтобы утолить гордость! Чтобы стать царём! Чтобы оставить имя в веках! Я хуже их! Прошу, казни меня вместо родителей! Я плохой человек! Отпусти их! Возьми меня!

Жар растаял. Акрион упал на колени, хватая ртом ледяной, сладкий воздух. Самому не верилось: неужели только что назначил себя в жертву Аиду?! Но, кроме себя, больше жертвовать было нечего. Да и как бы он мог провести здесь вечность, зная, что рядом мучаются мать и отец?

Затем нечто снизошло с неимоверной высоты. Оно было, как гром; но не гром, а его противоположность. Оглушительное, всеобъемлющее безмолвие. Незримая гигантская рука тишины опустилась сверху и накрыла царство мёртвых на пару мгновений.

И всё закончилось.

Кербер снова лежал неподвижной осыпью камней у подножия исполинской скалы. Воды Ахерона текли прочь с тяжёлым плеском.

– Он ответил тебе, – сказал Гермес спокойно, но с лёгким удивлением. – Клянусь, дитя, ты сумел до него докричаться. Аид согласен. Он отпускает твоих родителей... И берёт тебя вместо них.

Акрион поднялся с колен, тяжело дыша. Как ни странно, на теле не осталось ожогов, и волосы были целы.

Гермес тронул за плечо:

– Пойдём.

Они двинулись обратно, вверх по течению реки. Под ногами по-прежнему ворочались камни, подставляли острые обломки, выщёлкивались из-под ступней. Но Акриону было всё равно. В ушах звучало эхо собственных слов. Жертва. Он принёс себя в жертву. Навсегда… Это должно было повергать в отчаяние, однако почему-то, наоборот, приносило спокойствие. «Так правильно, – думал он, чувствуя, как внутри что-то укладывается, оседает. – Так справедливо. Единственное, что осталось сделать. После всего, что уже сделано». Временами накатывала ледяная волна ужаса перед муками, которые ожидали впереди, но этот ужас был извне, он приходил и уходил, словно ветер на поверхности моря, а в глубине души царил покой.

Впервые за всё время, что прошло с того дня, когда Акрион убил отца.

Вскоре каменистая земля сменилась землёй выжженной и пустынной, а затем – влажной и топкой. Скалы больше не громоздились двумя неприступными стенами по берегам реки. Вновь показались страждущие души. Старец, что плёл бесконечную и бесполезную верёвку. Мученик, пожираемый ядовитыми мухами. Тот, чьи ноги превратились в корни и гнили в болоте. И прочие, прочие, кому не было числа, и не было конца их страданиям.