Элиза была в саду. Он сразу увидел грациозную фигурку в струящемся кипенно-белом платье, скрытую кружевом сочной листвы, ожившей после проливного весеннего дождя, после которого теперь в воздухе изумительно пахло прохладной свежестью, звенящим благоуханием водяных лилий и свежескошенной травой. Золотисто-прозрачные солнечные брызги подрагивали на шершавой коре раскидистого старинного вяза, на омытых небесной влагой пышных древесных кронах, подсвечивали завитки темных волос, отливающих бронзой и небрежно струящихся по тонкой спине. Элизабет, погруженная в тягучую задумчивость, прислонялась к толстому, нагретому солнцем стволу, обхватив себя руками. Плечи небрежно покрывал воздушный шифоновый палантин, и тонкие пальцы беспокойно перебирали шелковые кисточки. Дарси замер на несколько секунд, ослепленный нежной красотой Элизабет. Он словно видел ее впервые, как несколько лет назад на том самом балу, только в этот миг она была непривычно задумчивой и словно бы строгой.

Ветка, неосторожно переломленная, слишком громко хрустнула под сапогом Дарси, и Элизабет немедленно вскинула голову. Было блаженством наблюдать, как рассеянность в ее глазах сменяется сперва неверием, а затем самой искренней и почти детской радостью. Их разделяла разлука в пять дней и двадцать ярдов лесной тропинки, поросшей пышной травой и дикими фиалками. Элизабет, окруженная перламутровым сиянием летнего солнца и полная утонченной притягательности, казалась почти неземной. Молодая женщина, улыбаясь самой светлой, восторженной и прелестной улыбкой, бросилась к мужу, который едва успел сделать несколько шагов навстречу. Через пару секунд Дарси радостно кружил в бережных объятиях Элизабет, обхватившую его за плечи тонкими руками, и оба заливались счастливым смехом, который разнесся в чутком июньском воздухе искрящейся вуалью упоения. Дарси со всей крепостью, какой только позволяла ему хрупкость супруги, сжимал гибкую талию и узкую спину, прикрыв глаза в нахлынувшей волне сладостного умиротворения. Тонкий аромат диких медовых цветов, который источала мягкая, тронутая поцелуями солнца кожа, растекся по венам терпким вином. Элизабет чуть отстранилась, обмякнув в кольце рук супруга, и опьяняющий блеск ее чутких, наполненных звездными искрами глаз согревал едва ли не лучше, чем солнечное тепло. Лилейную нежность точеного лица оттеняли еле уловимые блики загара, каштановые соболиные брови подчеркивали красоту темных глаз, а на изящно очерченных шелково-розовых губах цвела счастливая улыбка. Они смотрели друг другу в глаза, и не требовалось больше никаких слов. Дарси, не выдержав, стал трепетно покрывать поцелуями скулы, виски и губы, при этом шепча бессвязную нелепицу, которая отозвалась в сердце Элизабет всполохом безумной радости. Она не смела выразить человеческой речью, что для нее значит один только нежный взгляд Дарси. И в этот прекрасный миг ее бесконечные чувства воздушным потоком разливались в жемчужно-золотистом свете, льющемся с распахнутого настежь вечернего неба.

Но было в глазах Элизабет что-то новое, что-то таинственно притягательное и волшебное, и в любящем сердце Дарси щемяще дрогнула струна неведомого счастья. Длинные черные ресницы легко подрагивали, оттеняя шоколадную тягучесть ласкового взгляда, и в нем мерцали согревающие карамельные огоньки. Во всем облике было это, то, что вызвало у Дарси прилив такой радости, о которой не могли написать даже Шекспир или Пушкин, и он почувствовал, как в горле встал странный жаркий ком. Элизабет улыбалась особенно солнечно и мягко, хотя и чуть устало, но была, бесспорно, еще более очаровательной. Догадка, в которой Дарси не сомневался, отразилась в его глазах, на щеках Элизабет моментально расцвел бархатистый персиковый румянец, и ее лучистый взгляд наполнился обжигающим сиянием. По коже Дарси пронесся бешеный импульс мурашек, отозвавшийся нервным холодом в руках; в сердце словно бы раскрылся бутон огненного цветка, опалившего все внутренности пламенем тысячи вспышек.

Дарси, пребывая в странном состоянии пронзительного счастья, коснулся ладонью нежной щеки, клеймя каждую черточку родного лица горящим восторженным взором. Элизабет, улыбаясь сквозь пелену хрустальных счастливых слез, коснулась воздушными пальцами шероховатой руки супруга и поднесла ее к губам, оставляя на его ладони долгий, полный щемящей томительной нежности поцелуй.

— Ты осчастливила меня, хотя кажется, что больше и невозможно… —Дарси привлек молодую женщину и, уткнувшись в ее прохладные волосы, пахнущие ландышем и дождем, ощутил ее губы на своей щеке.

С переплетающихся ветвей старых лип, образующих над головами супругов живой зеленый шатер, слетали искрящиеся водяные капли; благоухание белого шиповника еще сильнее кружило голову, а сладостная мелодия скворца отзывалось в сердце певучим эхом. Элизабет чуть отстранилась, с улыбкой взирая на осколки акварельного неба, подернутого жемчужно-розовой закатной дымкой; на ее щеках мерцали слезы счастья.

***

Пронзительные женские крики, заглушенные массивными дубовыми дверьми спальни, рассекали тишину особняка мучительным хлыстом. Давно уже февральские вельветовые сумерки неприветливой чернотой сгустились над Англией, но в нескольких окнах поместья все еще горел свет.

На столе в кабинете мистера Дарси уныло мерцал огарок парафиновой свечи, и тусклый отблеск пламени мрачно подрагивал на бледном лице хозяина. Темные широкие брови его были сведены к переносице в выражении тягостных дум, в отстраненных глазах, казалось, разрастался обжигающий голубой лед, а тонкие губы были сжаты в практически незаметную суровую линию. Черный фрак был небрежно брошен на софу, от лоска, присущего мистеру Дарси, осталось лишь слабое напоминание — так вымучен был молодой мужчина, осунувшийся и необычайно бледный. Под скулами залегли серые тени, на лбу пульсировала жилка, а руки, изрытые набухшими венами, подрагивали. Ни чтение, ни просмотр документов, ни созерцание зимнего пейзажа были не в силах отвлечь нервное внимание Дарси от отдаленных криков, доносящихся со второго этажа. Крылья длинного носа трепетали, свинцовые веки прикрывали холодные безразличные глаза, а в опухшем мозгу пульсировало лишь: «Элизабет, Элизабет…».

На протяжении полутора суток Дарси не может успокоиться ни на секунду. Малейшая тень мысли о том, что Лиз сейчас невыносимо страдает, доставляла ни с чем не сравнимую боль, словно сердце пронзали раскаленным железом и тут же посыпали солью. Все месяцы, которые они с Элизабет ждали появления на свет первенца, протекали безмятежно, покойно и счастливо. Вчера на рассвете, едва только Лиз почувствовала себя плохо, к ней сбежались личные служанки и старая целительница Пемберли, которая хлопотала еще над мальчишкой Фицуильямом. Дарси был вежливо, но настойчиво выпровожен, и потекли часы мучительного ожидания. Спустя почти сутки криков, терзающих бессильного Дарси, прибежала бестолковая горничная, дрожащим голосом сообщившая, что происходит что-то неясное и требуется врач из города. Побелевший от гнева и душевной боли хозяин сию же секунду послал за опытным лекарем из Уинстоуна, едва не срываясь на ругань. Через три четверти часа, пробившись через безжалостные снежные заносы и колючую пургу, прибыл сухой мрачный старик, без лишних слов поспешивший к пациентке. После короткого осмотра он вышел к Дарси, хмуро буркнул, что все очень плохо, и, пообещав сделать все, что в его силах, вернулся в спальню. Так прошло еще несколько часов.

Дарси подумал, что его начинает сковывать тяжелая дремота, когда крики медленно утихали, а вскоре и вовсе прекратились. Раздался беспокойный топот, радостный говор и новые, более пронзительные и незнакомые рыдания. Дарси подорвался с места, едва не смахнув рукой затухающую свечу, и через секунду после короткого стука дверь его кабинета открылась. Старая целительница, изнуренная, в грязном переднике, беззубо улыбалась своему господину.

— Сэр, — прошамкала она, поблескивая бесцветными глазами, — Поздравляю, у вас…

Дарси, не дослушав, выскочил из кабинета и, перескакивая через ступеньку, взбежал на второй этаж. Внутри все полыхало безумным огнем.