— Моя милая, в большей степени это ваша заслуга, — Элизабет лукаво блеснула теплыми и добрыми, похожими на насыщенный кофе глазами, а ее супруг смотрел на нее с самым искренним восхищением, которое не исчезнет ни через год, ни через пять лет, ни через двадцать. — Одна только Лили сумела бы уговорить меня на это безрассудство, по меньшей мере, через два месяца.
Элизабет поднялась с дивана, на котором сидела последние четверть часа, и легкой поступью подошла к Дарси, опустившись на пушистый персидский ковер у ножек кресла, обитого вельветом в шоколадно-красную клетку. Молодая женщина положила подбородок на мягкий подлокотник и обхватила тонкими прохладными пальцами ладонь Дарси, который взирал на супругу с тенью досады и неловкостью.
— Лиз, дорогая… — он не закончил. Элизабет прижалась бархатистой щекой к его шершавой суховатой руке, пахнущей пергаментом и бергамотом, и прикрыла глаза. Солнечный свет играл на загнутых черных ресницах, очерчивал тонкий профиль и линию изящных скул. Нежная молочная кожа с персиковым румянцем, заливающим щеки, казалась полупрозрачной и словно чуть мерцала. Дарси знал каждую черточку родного лица, помнил особенно непослушный завиток у левого уха и бархатную родинку на точеной шее. — Элиза… — он с трепетной аккуратностью касался шелковистых волос, чуть выбившихся из незамысловатой прически, худеньких плеч, мягкой ласковой руки. Ее имя вызывало бурю ни с чем не сравнимых чувств, обжигающих, едва ли не болезненных и вынуждающих забыть обо всем.
Элизабет подняла на него глаза, полные невыразимой светлой печали. Ее пальцы продолжали покоиться на его ладони, и невозможность ее изящной красоты с каждой секундой все больше пленила сердце Дарси. Он действительно безумно любил свою жену.
— Знаешь, я иногда думаю о прошлом… Да и просто. Мне бесконечно больно вспоминать о наших размолвках, моем упрямстве и глупости… Мне порой кажется, что я не заслуживаю…
— Лиз! — воскликнул Дарси, оборвав растерянную супругу на полуслове, и с мягкой настойчивостью вынудил ее встать с пола и поднялся сам, сжимая ее прохладные и шелковистые, словно отполированный мрамор, руки. — Послушай, ты даже не осознаешь, сколько ты сделала для меня! Ты самое прекрасное, что только есть в моей жизни, ты, вы… — Дарси понял, что забылся, обращаясь к Элизабет на «ты». Если она еще могла разговаривать с ним так, то сам Фицуильям позволял себе подобную вольность только за дверьми супружеской спальни. — Сердце мое!.. — Дарси жадно и невесомо провел ладонью по ясному лицу, и Элизабет инстинктивно прижалась к его раскрытой руке, подавшись вперед. Молодая женщина не смела поднять глаз, ощущая в груди болезненную остроту всепоглощающего чувства. Дарси был для нее всем в этой жизни.
Элизабет уткнулась в плечо супруга, прикрывая глаза и обхватывая тонкими руками его широкую спину. Дарси вдохнул чудесный запах темно-ореховых волос, поглаживая спину молодой женщины. Как много они говорили друг другу за эти годы! Они, бесспорно, одни из самых счастливых людей на свете, потому что каждый есть у другого. Они имеют двух самых прекрасных детей, безраздельно обожаемых и долгожданных. Но все же…
Солнце продолжало заливать лимонным светом кабинет хозяина Пемберли, игривый летний ветер раздувал шторы и наполнял комнату свежим запахом диких трав и водяных лилий, росших в тенистом пруду, Лили и Уильям продолжали радостно забавляться с пушистыми друзьями. А мистер и миссис Дарси продолжали недвижно стоять, сжимая друг друга в трепетных объятиях и ощущая всем существом всю бесконечную сладость и нежную тоску тихого момента.
С тех пор минуло тринадцать лет. Теперь Лили уже семнадцать, но она все так же обожает возиться с кроликами и кошками, тоскует по брату, готова часами секретничать с матерью и буквально боготворит отца. Теперь она еще и жена, но мысль эта кажется мистеру Дарси слишком чужой. Отныне все питомцы переехали в Уилтшир (супруг Лили, влюбленный в нее без памяти, был готов на любые безумства ради улыбки молодой жены), в Пемберли остались только три кошки и старый пес Мэйсон, любимец Элизабет. В памяти Дарси возник дорогой образ дочери: светлая, хрупкая, напоминающая собой первый подснежник, расцветший среди ажурного льда. У Лили удивительная улыбка, ясная, чуть неловкая, но полная очаровательной искренности, и смех для мистера Дарси подобен целительному бальзаму. У Лили мягкие белокурые волосы, вьющиеся, как и у матери, которые дочка всегда убирает в вечно растрепанный плетеный узел. У Лили большие, распахнутые, как у лесной лани глаза, кристально-голубые, очерченные пушистыми каштановыми ресницами. Лили — воплощение нежности, изысканности и чистосердечности. Полгода назад она взаимно влюбилась в дальнего родственника Бингли, сына хозяина богатого поместья в Уилтшире. Юноша оказался весьма приятным молодым человеком, он пришелся по душе и проницательному мистеру Дарси, и требовательной миссис Дарси, не собирающейся отдать дочь какому-нибудь прохвосту. Теперь дом совсем опустел, под его кровом осталась лишь чета Дарси. Двадцать один год назад молодой хозяин ввел под сень старинного особняка новую хозяйку; оба были бесконечно влюбленными, окрыленными планами на будущее и опьяненными обществом друг друга. Прошли годы, бурная плотская страсть утихла, уступив место самой прочной и прекрасной любви — духовной, когда души находятся в совершенном слиянии друг с другом. Физическое влечение несколько ослабело, но это нисколько не повлияло на трепетность и пламенность между супругами Дарси. Они вновь оказались наедине друг с другом и теперь в полной мере могли погрузиться в минуты тихого созерцания.
Дарси оперся подбородком о подставленную ладонь и, утонув в неге упоительной тишины, смотрел на большого старого пса с вечно лохматой черной шерстью, который посапывал в зарослях цветущей жимолости и темно-лиловых бархатных ирисов. Нежные янтарные лучи льются на садовую дорожку, вымощенную цветным булыжником, и путаются в густом ковре ярко-зеленой травы. Он с тихой улыбкой подумал о том, что любит своих детей так сильно еще и потому, что их мать — именно Элизабет, единственная, самая удивительная и не перестающая вызывать томительный жар в сердце. Дарси был бесконечно привязан в равной степени и к сыну, и к дочери, и был горд и спокоен за то, что дети стали одними из самых благовоспитанных, разумных и порядочных людей в современном обществе.
Дарси вспомнил первые три года супружеской жизни, которые они с Элизабет потратили исключительно друг на друга. Они были молоды и до краев наполнены любовью и страстью, не нуждаясь в ком-то еще, кто бы повлиял на неразрывное сплетение их душ. Злопыхатели и великосветские острословы, категорически отказывающиеся принимать «безродную дерзкую девчонку» в качестве миссис Дарси, ехидно подтрунивали над ее незавидной судьбой: надоест она своему высокородному супругу, пройдет великая любовь, и вернется она с бездетным позором в отчий дом. Но молодая пара была вполне довольна друг другом и лишь посмеивалась в ответ на предсказания почтенных пожилых аристократок. Точнее, посмеивалась только Элизабет, а Дарси тонко улыбался насмешливым комментариям своей супруги.
Но через несколько лет оба осознали, что хотели бы разделить свою чистую и светлую любовь с собственными чадами, к которым и молодая Элизабет была готова. Дарси с самых первых дней брака в глубине души мечтал о детях от своей милой Элизы, но нахлынувшие с новой силой чувства и глубокое уважение к желаниям жены отодвинули такого рода грезы в дальние закоулки памяти.
Дарси терзался и ощущал почти физическую острую боль, когда не видел Элизабет по нескольку дней, уезжая в Лондон по делам поместья и просьбам знакомых. Но как прекрасны и неповторимы были встречи после этих мучительных разлук!.. Дарси с нежностью осознавал, что радостная искрящаяся улыбка на ясном лице и обжигающая бездонность любимых глаз способны заглушить самую страшную боль и исцелить кровоточащую язву. Прикосновения изящных, словно высеченных из горного хрусталя рук, теплая шаль трепетных объятий и удивительный аромат зеленой ландышевой прохлады шелковистых волос — ради всего этого Дарси был готов спуститься в преисподнюю.
