Солнце уже было совсем высоко в небе, слышался слабый треск горящих поленьев и веток; трава щекотала босые ноги, к которым приклеилось всё, что только могло, после воды — сосновые иголки, песок и мелкие щепки. Потрясающее утро, всё стало лучше, чем прекрасно.

— Бери вилку и кушай, — мама поставила перед ним тарелку с салатом.

*

День наступил ожидаемо и неожиданно одновременно. Впервые чувствовалось, что утро слишком затянулось, будто весь мир уже стремительно приближается к вечеру, а именно здесь, в палаточном городке, время бессовестно остановилось с рассветом. Но всё же конец однажды наступает, будь то счастье, страдания или даже временные отрезки, в один миг настаёт финал. Но боль пускает корни глубже, намного ниже, чем то, что можно спасти движением.

Свежесть сменилась постоянной теплотой, новые краски раскинулись в этой чудесной долине. Больше не хотелось терпеть на себе более одного слоя одежды, лёгкие порывы ветра уже не щипали прохладой кожу, а сладко ласкали её. Наступала жара, стремящаяся выгнать всех из палаток, будто пытаясь показать, как всё вокруг оживает.

Мальчишки, переодевшись в футболки и шорты, столпились около стола.

— О, — подал знак присутствия дядя Лёша, восставший из мира пьяных, и задержал дыхание, оглядев всех расфокусированным взглядом, — ребятня, все тут. Ну как вы, уже позавтракали?

Он окинул раскрасневшимися глазами место ночной посиделки: бардак, конечно, всё ещё был, но было заметно, что мальчики с утра успели похозяйничать. В пластиковых дорожных чашках виднелись следы от чёрного чая, разделочные доски были мокрыми оттого, что на них нарезали овощи, и полностью усыпаны хлебными крошками. Пачки печенья и крекеров лежали уже на столе, волшебной детской силой переместившись из ящиков для хранения продуктов. Беспорядок полный, но, как отметил в своей голове дядя Лёша, дети сыты и, что немаловажно, живы.

— Вы молодцы, — он присел на корточки, начав в первый попавшийся стаканчик накачивать питьевую воду из бутыля.

Жажда убивала, в организме распростёрлась самая настоящая Сахара, а в голове всё ещё кружила и пульсировала боль. А глаза у дяди Лёши были такими красными, что его можно было принять за наркомана. Он взъерошил и без того растрёпанные волосы, следуя рукой к щетине на лице, и лениво почесал подбородок.

— Даже боюсь узнать, во сколько вы спать легли, — Алек, используя максимально безразличный тон, чтобы обозначить своё отношение к пьющим людям, всё-таки задал весьма очевидный вопрос.

— Утром… вроде бы… Светало уже.

Вслед за дядей Лёшей очнулся весь палаточный городок, правда, выглядело это как нашествие зомби, а не торжественное пробуждение отдохнувших. Неловкость ребят разбавилась громкими разговорами взрослых, запахом табака и постоянными движениями вокруг. У каждого было своё занятие, однако в конечном итоге никто и не был чем-то занят. Отдых же именно таким должен быть, верно?

Но труднее всего в этой суматохе было Алеку, который метался от места к месту, чтобы быть полезным. А если точнее — он сильно нуждался во внимании. Присев у стола, он в который раз убедился, что в этом месте не ловит связь, и убрал ставший бесполезным телефон в карман. Ни одного шанса на контакт с внешним миром, будто заперты в лесу.

Алек осмотрелся вокруг — деревья, трава, земля, снова деревья, — стало не по себе, тесно и страшно.

— И что вы тут делаете? — спросил он шёпотом, встав за спиной отца. Ярослав стоял чуть поодаль остальных взрослых.

— Костёр разжигаем, — он подхватил сына под руку, — кофе сейчас варить будем. Ну что, мелкий, нравится тебе тут?

— Да, тут очень красиво. Ну, пап, всё, отпусти меня, — Алек оттолкнулся и отбился от очередной попытки поймать его, вновь заполучив свою свободу. Кажется, стало легче, всё на своих местах.

Отец и сын снова оказались по разные стороны баррикады, но противник всё равно был общим — трудная жизнь. Алек всегда замечал беспокойство отца, от его внимания никогда не ускользало, как Ярослав неожиданно уходил в свои мысли, почёсывая при этом указательным пальцем седеющую короткую бородку. Странно было замечать, как на его лице появляется всё больше и больше морщин, а щетина с каждым разом на вид кажется ещё более жёсткой и грубой…

Ярослав видел, как его сын, взрослея, всё чаще норовил наступить на грабли, любезно кинутые жизнью под ноги. И как же ему хотелось оградить своего мальчика от этого, предупредить, что его путь может привести к поражению. Он искренне хотел, чтобы Алек никогда не почувствовал ту неопределённость, которую испытал он. Но Ярослав и сам страдал, не в силах отпустить свою боль: его супруга умерла не так давно, но она остыла к нему ещё задолго до своей смерти.

— Пойду прогуляюсь, — Алек развернулся, сунув руки в карманы, прекрасно зная, что его не услышали. Отец, задумавшись, мысленно витал в тяжёлых облаках, почти грозовых.

Ярослав сидел сгорбившись, уронив голову на ладонь. Пустым взглядом он уставился на бутылку, на дне которой виднелись остатки эликсира, способного ввести в забытьё, в условный экстаз. Ко дну прилип песок, свидетельствующий, что её ранее забыли где-то на земле. Глаза медленно перешли к столу: куча трещин, подтёков, ржавые болты, державшие такое же железное обрамление столешницы. Он пережил столько, что уже и не сказать, какого цвета был этот стол.

Хлебные крошки, доски, ножи; тарелки в разводах от кетчупа и с остатками жира; походные чашки с чёрными разводами внутри и ложки, перепачканные кофейной гущей; тюбики с соусами, пакеты, ошмётки зелени, салфетки, капли воды… Так много деталей, мелькающих перед глазами.

Детали. Они всегда были фундаментом для будущего. Кажущиеся незначительными, но в них всегда кроется правда. Ярослав часто думал о том, мог ли он уберечь свою жену, самого любимого человека, если бы всё происходило чуть иначе? Может, тогда бы он смог отгородить сына от внешних проблем, если не та ссора? А если копать ещё глубже, в самых тернистых местах, что бы он мог тогда предпринять?

А что, если можно было поступить иначе? Ведь тогда бы многое могло пойти по-другому.

— Пошёл вон из моей квартиры!

— Тогда следующая наша встреча состоится в адвокатской конторе!

— С меня хватит! Завтра же еду к маме!

Телефонный звонок, затем срочный выпуск новостей, в котором детально показали, что случилось, в каком месте, во сколько, при каких обстоятельствах она умерла.

— Новое столкновение на трассе E40, случившееся в 12:33. На кадрах с видеокамер видно, как в один момент водитель встречного грузовика на перекрёстке теряет управление. Лобовое столкновение с пассажирским автобусом. Места для манёвра не было. В вызванном ДТП пожаре сгорели все пассажиры в передней части «Спринтера». Остальные увезены в реанимацию.

Ярослава вызвали в морг на опознание. Только опознавать было нечего, буквально. На железной перевозке лежало мёртвое тело, обтянутое обуглившейся кожей, тонкое и страшное, с прожжённой дырой на щеке. Череп, голый и чёрный, был изуродован до неузнаваемости; абсолютно пустые, безжизненные открытые глаза. Были видны переломы коленей, несмотря на то, что ноги медики уложили ровно. Это была она, сомнений не было, но как же она не была похожа на ту роскошную девушку, которая родила их любимого сына. Она уже ни на кого не была похожа.

В эту минуту в голове Ярослава пронеслось имя сына, а затем осознание: да, Алек мог уже увидеть новости, но всё равно именно ему, отцу, придётся сказать, что произошло. Сказать, что мать была в этом злополучном автобусе, и что он только что видел её обгоревший труп.

В день похорон у Ярослава будто сломалось что-то внутри: истерика охватила его, он рыдал, бил кулаками по закрытой деревянной крышке, бил себя в грудь, ненавидя каждую секунду, прожитую после той злополучной ссоры. Он не смог уберечь её, не смог уберечь сына от ранних похорон матери.

Алек стоял в чёрной одежде, в точно такой же, в какой ходил всегда, и ничего не понимал. В нём не надломился внутренний стержень, либо же он просто был уже стёрт в пепел. И Ярославу не удалось сразу понять, что второй вариант оказался реальностью.