Он все знал. Осознание пришло внезапно, и Мадаленна остановилась около своего стула. Отец все знал, даже то, что она сама постаралась задвинуть в свой самый дальний угол памяти — как одним вечером ее посадили в самую холодную комнату дома и оставили там в полной темноте на всю ночь. Она, кажется, разбила нечаянно вазу. Дедушки тогда уже не было, и Бабушка налилась вся красным, схватила ее за руку и поволокла за собой. Мадаленне было больно, но она изо всех силах кусала губы и молчала. Мама тогда кричала, чуть ли не стояла на коленях, упрашивая Хильду оставить дочку в покое, но тяжелая дверь захлопнулась, и она осталась одна. С темнотой. Тогда она и поняла, что монстров из сказок не было, они спокойно жили днем. Больше темноты она не боялась.

— Ты была здесь счастлива? — папа внезапно нарушил тишину.

Отец все знал, но у него было сил догадаться. Что бы ему принесло осознание, как издеваются над его близкими людьми там, в далеком и жарком Египте? Он бы все равно не смог бы приехать, не смог бы спасти. А если чудо даже и произошло, и Эдвард как-то оказался здесь, то Бабушка стала бы такой елейной, что во всех грехах стали бы виноваты они.

— Нет, не была.

В этом соврать она не смогла. Здесь были ее худшие дни, здесь в ней просыпалась ужасная жестокость и желание рвать и метать. Не такой она была, когда свою Мадаленну качал на руках Эдмунд. С его уходом закончилось ее детство, и начался ад — взрослая жизнь.

— Мне жаль. — прошептал отец. — Я не должен был тогда уезжать, не должен был постоянно оставлять. Но я не мог. — он вдруг вскочил и дернул себя за волосы так, что она едва не вскрикнула. — Мне страшно подумать, как ты справлялась здесь одна. Как жила Аньеза. Как, — он осекся и посмотрел на дубовый стул. — Как все здесь было без меня.

— Я знаю. — она осторожно его обняла. — Но ведь сейчас все не так уж и плохо. Мы снова вместе.

— Его только нет. — Эдвард кивнул в сторону комнаты Эдмунда, и Мадаленна почувствовала, как спазм сдавил горло. — Я так тогда и не успел.

— Папа, не надо, пожалуйста. — смогла она выдавить, и он резко обернулся к ней.

— Прости, прости, пожалуйста. — Эдвард сжимал ее в объятиях так, словно ей снова было восемь. — Я и забыл, что все это проходило на твоих глазах. Так не должно было быть, прости меня.

— Мистер Эдвард! — сзади них послышался голос Полли, и Мадаленна выглянула из-за плеча отца. — Мистер Эдвард!

Старая служанка бежала со всех ног к дорогому мистеру Стоунбруку, мальчику, которого она так хорошо помнила, который так сильно был похож на старого хозяина. Полли чуть не запнулась о выступившую плитку, и отец подхватил ее.

— Мистер Эдвард, как хорошо, что вы приехали! Мы вас так долго ждали! И Мисс Мадаленна, и миссис Аньеза так измучились, пока… — Поли осеклась, когда увидела, как Мадаленна приложила палец к губам. — Все соскучились по вам!

— Я тоже, Полли. — улыбнулся Эдвард. — И по тебе, и по Фарберу. Как вы жили тут без меня?

— Хорошо, сэр. — с заминкой пробормотала горничная. — Все хорошо, не подумайте ничего дурного.

— Я и не думал. Полли, — после паузы продолжил он. — Могу я увидеть мою мать?

— Вашу матушку? — горничная пораженно уставилась на него. — Помилуйте, так разве вы с ней разминулись? Старая мадам уехала несколько часов назад в Лондон.

— Уехала? — воскликнул Эдвард.

— Да, сэр. — кивнула горничная. — Она сказала, что хоть и чувствует себя не так хорошо, хочет непременно вас увидеть, и чтобы вы не затруждали себя, отправится к вам навстречу.

Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не фыркнуть. Бабушка сама собралась в город, чтобы не утруждать сына. Прекрасная ложь, прекрасная, только вот она в это поверить не могла. Как всегда Хильда раздула вокруг себя огромный мыльный пузырь, такой прочный, что ни одна игла не могла его пробить, а если бы такой чудак и нашелся, то его бы со всех сторон облепила мыльная пена, и он задохнулся. Откровенная ложь, она всегда окружала Хильду, и Мадаленна надеялась, что отец это поймет, как-то сможет почувствовать, но тот только пораженно стоял на месте и прерывисто дышал. Бабушка снова одержала победу.

— Она себя плохо чувствовала, Полли? — выговорил он, стараясь казаться спокойным. — Я и не знал.

Мама всегда говорила, что отношения отца и Бабушки были слишком сложными, непонятными. Хильда клялась, что не любит никого, кроме «своего мальчика» и выгнала его из дома, она говорила, что хотела видеть его самым счастливым и не дала права на личный выбор Эдварда. Когда он привез сюда свою семью, она каждый день исходила злобой, пока отец не сбежал с первым кораблем. После этого Эдвард должен был навсегда забыть дорогу домой, забрать ее и Аньезу и уехать на другой континент, но он уехал и возвращался каждый год на несколько дней, целовал Бабушке руку, а потом Мадаленна слышала, как в соседней комнате он отчаянно шептал Аньезе, что больше не может жить около своей матери, что она ему портит жизнь. Он не мог ни отречься от нее навсегда, ни сказать, что она его мать, и он всем обязан ей. Эдвард стоял на перепутье уже двадцать лет, и никак не мог решить, какой дорогой ему пойти. Мадаленна видела это, но не могла понять, зачем отец притворялся перед ней и матерью, перед своими самыми близкими людьми.

— Нет, сэр, — забормотала старая горничная. — Старая мадам ни на что не жаловалась, но вот вчера сказала, что у нее была сильная мигрень. И сегодня тоже. Наверное, переволновалась.

— Наверное. — Эдвард развернулся на каблуках и невидящим взглядом посмотрел на Мадаленну. — С ней все отлично, просто как весгда шалят нервы.

— Конечно, сэр. — подхватила Полли. — Конечно. Это от большой радости!

— Разумеется.

Мадаленна промолчала.

— Вы останетесь на чай, сэр? Я могу все приготовить. — Полли засуетилась и было бросилась к двери, но отец покачал головой и резко дернул ручку двери.

— Нет, Полли, у нас еще много дел. Надо ехать.

— Я все понимаю, сэр. Конечно. Тогда я попрошу Герберта быстро ополоснуть ваш автомобиль, сейчас…

— Нет, Полли, мы доедем и так, иначе опоздаем. Выпьем чаю дома. — он обнял старую служанку и распахнул дверь. — Пойдем, дорогая, а то не успеем к мистеру Смитону.

Они вышли на порог, и Мадаленна с удовольствием вдохнула свежий воздух. В Лондоне она начала постепенно привыкать к немного душному запаху бензина, соседнего галантерейного магазина и кондитерской, однако ничто не могло сравниться с деревенской терпкостью, когда все смешивалось в одном — и пряный аромат душицы, и жженые листья, и свежесть дождя. На небе сгустились тучи, и земля под ногами стала скользкой. Ей хотелось рассказать отцу, как она прошлой осенью подскользнулась в его резиновых сапогах, но он шел впереди нее, и его спина была такой напряженной, что слова застыли в воздухе. Мадаленна могла поклясться, что не будь ее сейчас рядом с ним, Эдвард бы забыл о мистере Смитоне, и, не думая, рванул сразу в Лондон. Но она была около него, и ему приходилось притворяться; это обижало.

— Ну что, — с напускной веселостью произнес отец, когда они пристегнули ремни. — Теперь к нашему дорогому садовнику?

Она кивнула и постаралась улыбнуться ему в ответ, а когда Эдвард ударил по тормозам, закрыла глаза и перевела дыхание — это представление выкачало из нее больше сил, чем она предполагала. Шум машины не убаюкивал ее, как прежде, и она вдруг поймала себя на мысли, что на то желанное воссоединение с семьей будет куда сложнее, чем она себе предполагала.

***

— Мадаленна, просыпайся. — кто-то легко похлопал ее по плечу. — Просыпайся, дорогая, мы на месте.

Сонно озираясь, она приподнялась и выглянула в окно — они были уже около родной оранжереи, и даже в серый день она блестела как хрустальная. Мистер Смитон не щадил ни себя, ни других, только чтобы его детище выглядело великолепно. Мадаленна вышла из машины, и поежилась — сон был таким глубоким, что она сразу замерзла, стоило ей оказаться на воздухе. Это было странным — она никогда не спала по дороге к дорогому садовнику. Путь до его теплиц всегда занимал полчаса, и всю дорогу она смотрела в окно, читала книгу или думала, но не спала.