— Это очень занятно, мой дорогой пересмешник, но я вспомнил, что забыл тебе отдать твой подарок.

— Какой подарок? — изумилась Мадаленна; что можно было еще желать, если отец был рядом с ней.

— Сейчас узнаешь.

Эдвард, притормозил, осторожно достал с заднего сидения какой-то сверток, и, разгладив складки на пакете, вытащил и положил на колени Мадаленны. Большой, обернутый в сотню газетных бумажек, он был таким увесистым, что едва удерживался в руках. Она аккуратно его взвесила, и сквозь толщу оберток почувствовала острый угол. Книга Мертвых? Помнится, когда ей было десять лет, она сходила с ума по всей египетской мифологии и так упрашивала Аньезу купить ей новое издание, что Хильда чуть не упала в обморок, узнав, какой литературой увлекается ее внучка, а Эдварду пришлось смущенно прочесть ей целую лекцию, почему не стоит приобщаться к традициям Египта.

— Папа, спасибо, это замечательный подарок.

— Поверь, без кучи этих бумажек он выглядит еще лучше. — он потрепал ее по голове и кивнул. — Открывай.

— Папа, может подождать до дома? — она снова бережно приподняла сверток; только бы там не было упакованной вазы — одна неосторожная кочка, и вместо творения искусства можно было получить одни осколки. — Мало ли что.

— Ой, и в кого ты такая бережливая? — проворчал Эдвард и легко подтолкнул в бок. — Давай открывай, не бойся. Остатки мумии я положил в другой пакет.

Мадаленна укоризненно посмотрела на отца, но тот только сдавленно фыркнул и отвернулся в сторону, чтобы дочь не видела его улыбки. Свое чувство юмора он унаследовал явно не от Хильды, и она в который раз поблагодарила небеса за то, что ей достался характер отца — будь она хоть побольше похожа на Бабушку, тряслась бы сейчас на заднем сидении, готовясь устроить истерику. Аккуратно дернув за завязку, она отогнула коричневую бумагу так, чтобы та не порвалась. Если отец снова уедет, каждая мелочь будет дорога, как напоминание о нем.

— Мадаленна, хватит так церемониться с обычным пакетом, просто разорви его! — отец уже хотел забрать сверток обратно, но Мадаленна ловко его переложила в другую руку и погрозила пальцем.

Когда последняя бечевка была развязана, она закрыла глаза. Мадаленна всегда так делала в детстве, когда ей дарили подарок — старалась продлить те самые волнующий секунды гадания, какой сюрприз ей преподнесли на этот раз. Сейчас ей было все равно, что в пакете — даже если отец привез обычный камень с душного пляжа, она бы приняла этот подарок с радостью, потому что знала — папа не забыл о ней. На этот раз попалось что-то очень твердое, деревянное, и, неудачно махнув рукой, она ушибла запястье. От боли Мадаленна зашипела, а когда открыла глаза — ахнула. На коленях у нее лежал массивный ларец из темного дерева, весь изрезанный узорами, такими тонкими, что напоминали паутинку. Винного цвета, с двумя ящиками и миниатюрным серебряным замком, он вполне мог лежать на аляпистом трюмо Бабушки, но Мадаленна коснулась рукой чудного деревянного цветка и сразу вспомнила красный кленовый лист из Портсмутского леса. Тот лежал у нее между страниц «Ярмарки тщеславия» Теккерея, и она всегда с особым удовольствием открывала заветные страницы, откуда выглядывал небольшой стебелек.

— Папа, это чудесно. — ее голос внезапно дрогнул. — Правда, чудесно. Даже страшно подумать, сколько это стоит.

— Перестань, — отмахнулся Эдвард. — Не так уж и много. Но ты еще не все увидела. — он протянул ей небольшой ключ и улыбнулся. — Приоткрой крышку.

Когда ключ с треском повернулся в замочной скважине, Мадаленна вздрогнула — такой изящной была работа, что она боялась лишний раз тронуть выпуклый замок с выгравированной буквой «М». Та была красиво изогнутой, напоминавшей виноградную лозу. Лакированная крышка мягко поддалась, и когда Мадаленна приоткрыла ее, из ларца послышалась мелодия. «Жизнь в розовом свете» Эдит Пиаф. Аньеза так часто ставила эту пластинку, что она помнила все слова, а после фильма «Сабрина» с Одри Хепберн и вовсе тайком, когда ее никто не видел, напевала себе под нос и тихо вальсировала по комнате. Отец знал ее, понимал, как никто другой, и этот подарок в который раз подтвердил их особую связь.

— Ну, как тебе мой подарок?

Мадаленна ничего не ответила и обняла папу. Как было приятно чувствовать его родной запах — немного бензина, немного одеколона и чего-то такого пыльного, без чего Эдвард не был бы собой. Слезы сами по себе выступили небольшими каплями в уголках глаз, и она потерлась щекой о его пиджак.

— Где ты достал это чудо? — Эдвард снова надавил на газ, и машина поехала, но теперь медленнее. — Я всю жизнь мечтала о музыкальной шкатулке.

— Я заезжал в Париж. — он ловко вывернул руль, и Мадаленна подскочила на сиденье. — И в один вечер забрел в лавку одного мужчины, то ли сицилианца, то ли испанца. А там на витрине как раз стояло, как ты сказала, «это чудо». Почему-то сразу вспомнил о тебе, и вот… Теперь это твоя шкатулка секретов.

— С испанцами надо торговаться. — со знанием дела заявила она. — В Портсмуте есть один хозяин лавки антиквариата, так вот, с ним по-другому никак.

— Откуда такие познания?

— Я сама торговалась.

— Сама? — она допустила ошибку, и машина вильнула в сторону. — Как? Зачем? Разве мама тебе позволяла ходить в лавки?

— Но я же должна знать, как вести хозяйство. — нашлась Мадаленна. — Должна понимать, как правильно распределять бюджет.

— Ах, ты моя умница! — рассмеялся он и умудрился поцеловать ее в лоб.

Улыбка у отца изменилась. Она хорошо помнила его, когда он уезжал в первую свою поездку. Тогда папа смеялся, без умолку что-то рассказывал и улыбался; позже Мадаленна поняла, что это было из-за волнения, но даже и тогда, и на той фотографии, которая хранилась у нее в медальоне, его улыбка была другой. Более светящейся, более светлой, более мягкой, и из-за этого у него в глазах появлялось что-то непонятное, от чего Мадаленне становилось не по себе. Это был ее отец, но надо было принять, что она его не видела больше двух лет, а не знала уже целых десять. Им о многом стоило друг другу рассказать.

— Спасибо еще раз за подарок. — она тщательно завернула ларец обратно в бумагу. — Хильда как раз мне отдала твой опаловый гарнитур, а хранить такие сокровища в обычной чайной коробке как-то уж слишком неуважительно.

— Разве Бабушка не должна была отдать украшения к твоему первому выходу в свет? — меж бровей Эдварда пролегла складка.

Мадаленна попыталась сглотнуть, и вдруг поняла, как сильно ей хотелось пить. На лбу выступила испарина, хотя в автомобиле обогрева не было, а ветер за окном стал еще сильнее. Эти секреты выкачивали из нее все силы, как только Аньеза справлялась с этим столько лет.

— Да, так и есть. — наконец выговорила она. — Просто мы с мамой решили не спешить со светской жизнью, поэтому мой дебют случился в августе.

— В этом августе?

— Да.

На какое-то время в машине повисло молчание, был слышен только поскребывающий звук мотора. Мадаленна старалась предугадать следующую реплику отца, как делала всегда, но на этот раз все было покрыто черной тканью и наглухо заперто на кривой ключ. Эдвард всегда был для нее открытой книгой, как и она для него. Это с мамой приходилось долгие годы выстраивать доверительные отношения, чтобы никто не сомневался друг в друге, но папа был другим, связь была на подсознательном уровне. А сейчас она внезапно почувствовала пустоту.

— Я рад. — вдруг сказал отец, и у нее отлегло от сердца. — Нет, правда рад. Я боялся, что Хильда заставит тебя посещать все эти собрания, смотреть на напыщенных идиотов, а она проявила благоразумие.

И заявила, что не потерпит ни одной минуты позора, когда итальянское отродье вступит в высшее общество. Но отец не знал и этого.

— Кстати, — он откашлялся. — Хотел спросить, как Бабушка?

— Хорошо. Пока тебя не было, хозяйничала по дому, кричала на прислугу, устраивала приемы. Все как обычно.

— Да, это понятно. А что насчет, — он запнулся, и она заметила, как он сильнее вцепился в руль. — Ее…