— Что и говорить, соблазн велик. — она сцепила руки в замок и присмотрелась к полуоторванной пуговице на папке. — А какая тема доклада?

— Что-то связанное с Джорджоне. Я скажу вам позже, ехать все равно в конце февраля.

— Правда? — вырвалось у Мадаленны. — Забавно.

— Что такое? Разве Комо не прекрасно зимой?

— О, нет. Просто в как раз двадцатых числах у меня День Рождения.

— Вы никогда не говорили. — в его голосе послышалось странное тепло. — Успели до високосного года?

— Ровно за час. — улыбнулась она. — Двадцать восьмое февраля, одиннадцать ночи.

— Значит, пунктуальностью вы отличаетесь с самого рождения?

— Можно и так сказать.

Разбушевавшийся ветер подхватил ее листы, и те были готовы понестись вдоль по двору, как мистер Гилберт вскочил с места и через секунду те лежали снова на столе.

— Сэр, — начала Мадаленна. — Могу я дать ответ позже? Мне нужно будет многое обдумать.

— Конечно, у вас все равно есть два месяца в запасе. С вашего позволения, — он чиркнул спичкой и закурил.

— Мистер Гилберт, — она прервала молчание. — С чем вы туда поедете? С какой темой?

— Пока что не знаю. Наверное, будет что-то похожее на прошлый раз. — его лицо скрылось в серой дымке. — Честно говоря, меня это мало интересует.

— Зато меня это интересует. — выпалила она и помахала рукой, разгоняя табачную стену. — Сэр, вам досталась интереснейшая тема, лучший период, а вы даже не постарались сделать вид, что вас это хоть как-то занимает. Мистер Гилберт!

— Я просто предпочитаю себе не врать, в моем возрасте это уже бесполезно.

— Вы просто предпочитаете не работать. — рассердилась Мадаленна, прежде чем сама же испугалась своих слов.

— Именно. — он аккуратно ткнул ее в рукав трубкой. — Это просто работа, за это просто платят деньги, и мне, признаться честно, это надоело. Но вас можно понять, — он выдул еще одно кольцо дыма. — Вы молоды и считаете, что искусство — ваше призвание, то, чего ради нужно жить. Помнится, в первые дни нашего знакомства вы говорили то же самое.

— Это пошлость.

— Это жизнь. Ну если вы хоть сколько-то понимали меня, то знали, что это пустая трата времени. — он лениво растянулся на скамейке. — Когда вы станете похожи на меня, мисс Стоунбрук, а вы станете, потому что все ученики что-то берут от своего учителя…

— Спасибо, мистер Гилберт, — саркастично улыбнулась Мадаленна. — Но становиться прожженым циником я вовсе не собираюсь.

Он странно посмотрел на нее и вынул трубку. Она наверняка не имела права так с ним разговаривать, но смотреть на то, как талантливый человек медленно теряет интерес к тому, что когда-то было делом его жизни — это было выше ее сил. Мадаленна специально порылась в библиотеке и нашла столько статей с именем Эйдина Гилберта, что за два месяца не могла осилить и трети. Каждая его диссертация была открытием для всего мира искусства, его слог был таким чистым и профессиональным, что каждая научная работа проглатывалась ее за считанные часы. И теперь это умный, талантливый человек закапывал себя в яму, да так старательно, что комья летели в разные стороны. И к несчастью для него, одно из них попало на нее. Ну не мог он просто потерять к этому интерес, не мог, и Мадаленна собиралась его растормошить, даже не думая, дали ли она на этой ей право или нет.

— Вам действительно так интересно? — она кивнула, и он, помешкав, достал из сумки увесистую папку. — Пожалуйста.

Мадаленна открыла первую страница и сразу же заметила печатный заголовок: «Фламандское искусство середины 17 века. Проблематика. Основные причины симбиоза северного и южного.» Тема была сложной, явно не для ее курса, даже не для магистратуры, но кто еще кроме человека, так глубоко разбирающегося в искусстве, мог написать об этом? Нет, пусть потом мистер Гилберт рассорится с ней навсегда, но эту диссертацию он напишет.

— Я вижу, вы явно под впечатлением. — он иронично заломил бровь. — Как думаете, может ограничиться одним заголовком? Тогда комиссия будет в восторге.

— Ну что уж тут, — мрачно откликнулась Мадаленна. — Сдайте им и вовсе белые листы, тогда эффект точно будет гарантирован.

Эйдин невесело усмехнулся и протянул руку обратно за папкой, но она вдруг помедлила и спрятала диссертацию за спину. Эйдин от изумления чуть не упал. Оправдания ее поведению не было, Мадаленна и сама это знала, но ей вдруг стало страшно — что если профессору так не понравится свой труд, что он его выкинет или, что еще хуже, сожжет. Пусть она будет выглядеть невоспитанной, чем потеряет возможность послушать его доклад.

— И что сие обозначает?

Она ожидала увидеть в его глазах усталость, может быть даже злость, но вместо этого там снова был интерес, словно профессор наблюдал за интересным представлением, которого прежде не видел и не подозревал, чем все закончится.

— Сэр, — решительно проговорила Мадаленна. — Можете злиться на меня, но диссертацию я пока оставлю у себя. Мне хочется ее почитать.

— А вас не смущает, что мне нужно по ней работать?

— Когда у вас ближайшая проверка?

— Я сам ее проверяю.

— Ну вот, видите. Дня через два я вам ее отдам. Обещаю.

— Знаете, мисс Стоунбрук, — Эйдин заговорил после долгого молчания и, подперев щеку рукой, пристально посмотрел на нее. — Никто из моих студентов так себя никогда не вел.

— Не сомневаюсь, сэр. — отозвалась Мадаленна. — Но смею заметить, что я не одна из ваших студентов, точнее, — она поправилась. — Не только одна из ваших студентов. Я ваш хороший знакомый.

Он глядел на нее, и в синих глазах у него промелькнуло что-то до этого дня еще незнакомое, неуловимое, но от чего она смутилась, нахмурилась больше прежнего и отвернулась в сторону.

— Действительно. — медленно сказал он. — Вы абсолютно правы. — она хотела что-то добавить, но молчание было таким общим и понимающим, что ей даже не хотелось двигаться, чтобы не нарушать внезапно создавшуюся гармонию. Но Эйдин встрепенулся первым, и на лице показалась привычная улыбка. — Но, кстати говоря, о мисс Доусен; одно время у меня была мысль послать вас на один семинар, мне казалось, что в чем-то вы схожи. И, мисс Стоунбрук, если бы вы могли убивать взглядом, рядом с вами сидел бы сейчас не я, а холодный труп.

Сама того не желая, Мадаленна фыркнула и хотела рассмеяться в голос, когда рядом с их столом возникла фигура профессора Лойтона. Она и забыла, что сидела в университетском дворе рядом со своим преподавателем и смеялась; наверное, это было недозволительно. Но что поделать, если от той стеклянной стены, которую они воздвигли, не оставалось ни следа?

— Здравствуйте, мисс Стоунбрук. — она поздоровалась в ответ. — Эйдин, зайди ко мне в кабинет после лекции.

— Конечно. — он кивнул и проводил взглядом низкую фигуру. — Мне показалось, или вы рассмеялись?

— Вам не показалось, сэр.

— Вот как? Тогда можно считать, что моя миссия выполнена. — он вдруг осекся и посмотрел ей за плечо. — Должен сказать, мисс Стоунбрук, что какой-то джентльмен уже пятнадцать минут неотрывно смотрит на вас. Вы его знаете?

В ее руках были учебники, когда она повернулась к воротам, и через секунду они уже лежали на траве. Долгое чтение ночью играло с ней плохую шутку, или сама она медленно начала сходить с ума, но там, за воротами университета, стояла знакомая фигура. Такая знакомая, что у нее перехватило дыхание, и выступили слезы, стоило ей понять, что это правда.

— Мисс Стоунбрук, что с вами? — она едва слышала встревоженный голос.

— Извините, сэр.

Она встала, стараясь не бежать навстречу открытым объятиям. Сколько раз во сне она видела этот момент, а потом просыпалась со слезами обиды на щеках, понимая, что все это иллюзия, которая пропадала, стоило ей упасть в знакомые руки. Она старалась не бежать, старалась идти так, чтобы он видел перед собой взрослую девушку, но тот ребенок, который махал уходящему кораблю и плакал, вдруг проснулся в ней и закричал с такой силой, что заложило уши. Отец. Он был здесь. Она могла дотронуться до рукава его пиджака, могла потереться щекой о его свитер, и счастье перемешивалось с таким долгим отчаянием, что из горла вышел какой-то хрип.