- «Du liebes Kind, komm, geh mit mir! Gar schöne Spiele spiel ich mit dir; Manch bunte Blümen sind an dem Strand; Meine Mutter hat manch gulden Gewand.»

Ее голос глухо звучал, отталкиваясь от отштукатуренной стене, к которой была прижата скамейка, и вдруг сзади нее раздались шаги, а кто-то загробным голосом подхватил строки и продолжил за нее:

— «Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht, Was Erlenkönig mir leise verspricht? Sei ruhig, bleib ruhig, mein Kind! In durren Blättern sauselt der Wind.» Нет, пожалуй, я лучше остановлюсь. Если продолжу в таком же духе, наверное, кого-нибудь на беду призову. Вы позволите присесть, мисс Стоунбрук?

И не будь Мадаленна так сердита, обязательно бы не выдержала и улыбнулась. Но ветер менялся, и ее настроение было подобно наступающему ноябрю — таким же серым, мрачным, с редкими проблесками солнца. Но было в этой погоде что-то успокаивающее, приятное — пасмурное небо убаюкивало, и меланхолия становилась постепенно светлой. Она только кивнула, отодвинула сумку и перелистнула страницу. Мистер Гилберт сел рядом, и она заметила, как гладко лежала шерсть на его пальто — не было ни одной торчащей нитки. Либо у него был отличный портной, либо его жена не переставая следила за его вещами. Мадаленна не исключала ни того, ни другого.

— Призраки не появляются при свете дня, сэр. — подчеркивая карандашом сложную фразу, все же отозвалась Мадаленна.

— Согласен, они выжидают до ночи, а потом набрасываются. Мисс Стоунбрук, вы сегодня куда менее разговорчивее. Обычно вы хотя бы смотрели на своего собеседника.

Мадаленна было хмуро посмотрела на преподавателя, но у того был такой сияющий вид, что она позволила себе скупо улыбнуться. Она даже и не замечала, что у него появился новый шарф, серый, похожий на другой, но этот больше подходил к его глазам, немного холодным, изредка вспыхивающим. Мадаленна покраснела, подумав, что тепло Эйдина чаще всего предназначалось именно ей, но отбросила неподобающую мысль подальше и поежилась. Только Гете да Фицджеральд наводили на нее самую страшную хандру осенью.

— Вы не замерзли? —

— Нет, сэр.

— Профессор Беччи рассказал мне, как вы прекрасно прочитали «Лореляй». — он размотал шарф, и его бахрома коснулась рукава пальто Мадаленны. — Вы так грустны из-за того, что он послал вас на курсы декламации?

— Нет, сэр. Просто Гете слишком печален для осени.

— Помнится, мы с вами так и не поспорили о его гении?

— Обстановка не располагала к спорам, сэр.

Мистер Гилберт тихо рассмеялся и достал из портфеля какую-то папку. Мадаленна снова погрузилась в разбор стихотоворения, наконец весь посторонний мир ушел от нее прочь, даже звуки стали совсем тихими, будто она осела на дно колодца и теперь наблюдала за размытой реальностью. Она тихо читала про себя конец пятой строфы, как раз где Лесной Царь приготовился к ужасной миссии, как вдруг почувствовала, что Эйдин внимательно на нее посмотрел.

— Мисс Стоунбрук, я бы хотел вас послать на конференцию.

Сразу после этих слов всплыло довольное лицо Эффи, и Мадаленна почувствовала, как боль злым зверьком проснулась внутри, расправила лапы и раскрыла пошире пасть. Поехать на одну конференцию вместе с этой выскочкой, с этой глупой девчонкой, которая не знает ничего, да и еще после того, как Доусен пригласили первой, а ее просто за компанию! Никогда, даже если за эту поездку ее освободят от древнегреческого и латинского. Ни за что.

— Мистер Гилберт, — она сурово посмотрела на преподавателя. — Несмотря на все мое уважение к вам, на одну конференцию вместе с Доусен я не поеду. Даже под угрозой отчисления.

— Никто и не собирается вас отчислять, с чего вы решили? Да и вообще, причем здесь мисс Доусен? — простодушно посмотрел на нее профессор.

— Вы сказали, что хотите послать меня на конференцию, так?

— Так. Но кто вам сказал, что на ту же самую, куда едет ваша коллега?

Мадаленна медленно перевела взгляд с книги на преподавателя — тот не улыбался, но в глазах светилось такое лукавство, что она нахмурилась — может быть ее разыгрывали? Но мистер Гилберт неспеша разложил какие-то книги на столе, нарочито лениво снял колпачок с автоматической ручки и только потом взглянул на нее. Если это и был розыгрыш, то какой-то особенно жестокий. Эффи посылали в Ливерпуль, а ее, наверное, хотели отослать в дальний Корби, где из шедевров архитектуры значился только полуразрушенный хлев, в котором когда-то останавливался предок слуги одного из Ланкастеров. Что же, если так, то она напишет такое исследование, что Эффи потонет в своем Ливерпуле.

— И куда же мне ехать? В Бернли или в Престон?

— Берите южнее, arrabiata siniora (сердитая леди). — прищурился Эйдин.

Мадаленна непонимающе взглянула на него и вслушалась в знакомые слова. Последним, кто болтал с ней на итальянском, была бабушка Мария, а после ее ухода, звучный язык потух в гулком доме, даже Аньеза перебрасывалась с ней банальными фразами, и постепенно она стала забывать некоторые слова. Но это было что-то знакомое, приятное перекатывающееся на языке, как карамельная конфета. Аrrabiata… Мадаленна беспомощно посмотрела на траву, будто там мог появиться словарь итальянского языка. Конечно, можно было и спросить мистера Гилберта, но азарт обуял ее, и наконец правильный вариант вспомнился сам по себе: Аrrabi — так звали ее канарейку, которая всегда была такой нахохлившейся. Значит, он считал ее сердитой. Она недовольно посмотрела на преподавателя, но тот наблюдал за студентами и изредка усмехался. Но что он имел в виду, когда сказал: «Берите южнее…» Мадаленна невольно принялась крутить конец косы. Да и еще специально обратился к ней по-итальянски. Не могло же это значить, что…

— Сэр, вы хотите сказать., — но он перебил ее и с какой-то мальчишеской веселостью посмотрел на нее.

— Давно ли вы были на своей малой родине, мисс Стоунбрук?

Италия! Глаза Мадаленны мгновенно вспыхнули, и в памяти показались низкие виллы с мраморными полами и белыми стенами, где-то за окном шуршала вода, такая прозрачная, что были видны все острые камешки. Мадаленна всегда ходила плавать в резиновых тапочках, чтобы не поранить ноги, а когда она порезалась ракушкой, то отец нес ее на руках всю дорогу до дома. Италия. Разве она не хотела там оказаться, снова почувствовать теплый ветер, пахнущий солью и перезрелыми персиками. Снова ощутить присутствие Марии, доброй, радушной, ее настоящей бабушки. Это было бы так хорошо… Что не могло быть правдой. Теперь у Мадаленны была другая семья, которая не могла отпустить ее пять лет в Лондон, что уж говорить о другой стране. Но, святая Мария! Ей было двадцать лет, внезапно вскипела она и решительно расправила успевшие отсыреть листы бумаги. Разве не могла она сама решать хоть что-то в ее ближайшем будущем? К тому же конференции никогда долго не длились, самое большое — две недели. Мадаленна почти согласилась, когда осеклась. Надо было хотя бы предупредить маму, да и потом, ведь должен был приехать отец, и как-то следовало преподнести эту новость и ему. Он ведь даже еще не знал, что она собралась переезжать.

— А куда надо будет ехать, сэр?

— В Гарду. — он достал из кармана трубку и вытряхнул старый табак. — Это Ломбардия, если я не ошибаюсь.

— Пара часов езды. — пробормотала Мадаленна, и, заметив недоуменный взгляд, пояснила. — До Тосканы.

— У вас будет столько свободного времени, что вы сможете хоть каждый день кататься туда-сюда. — вкрадчиво проговорил мистер Гилберт. — Только представьте, вы снова увидите ваши родные стены, пройдетесь по знакомым улицам…

— Заблужусь на ночь глядя. — со смехом закончила Мадаленна. — Я была там слишком давно.

— Вот видите, — энергично кивнул Эйдин. — Самое время навестить родной город. К тому же, я буду рядом и вытащу вас из любой непроходимой чащи.

Ей почему-то захотелось, чтобы мистер Гилберт непременно увидел Сиену. Чтобы услышал прекрасную и трагичную историю любви ее бабушки и дедушки, чтобы его тень попала под неяркий свет фонаря в мощеном переулке, и чтобы он увидел, как медленно загорались огни внизу, обвивая весь город драгоценным ожерельем. Желание оказалось таким сильным, что она едва смогла посмотреть на него.