— Мама? — воскликнула Мадаленна, но ответа не последовало.

Они разбирали этот дом уже неделю, и все никак не могли закончить. Бабушке постоянно что-то не нравилось, она постоянно нервно кричала на всех, и бедная Полли вообще перестала появляться в парадных залах. Эту часть дома Мадаленна знала плохо, и все никак не могла научиться не теряться в длинных коридорах и потайных переходах. Каждое поколение Стоунбруков меняло свой дом под себя, начиная с семнадцатого века, как внезапно в 1853 надстраивать этажи запретили. Особняк оказался под строгим надзором королевы Виктории, и она потребовала абсолютной подлинности свидетеля старой доброй династии Стюартов. Стоунбруки погоревали, а потом решили, что если дом нельзя сделать выше, то шире уж точно можно. С тех пор особняк расширялся, расширялся и к тому моменту, как Эдмунд взял в жены Хильду, стал напоминать огромный кособокий камень. Аньеза и Мадаленна блуждали по пыльным комнатам, открывали двери, проветривали ковры и книги, а потом снова все закрывали и старались не потерять ключи. Половина дома была вечно закрытой, вечно сырой — на полное отопление не хватило бы даже спрятанного капитала Хильды, а потому с одной стороны особняк казался могучим и величественным, а с другой — все отсыревало и гнило. Мадаленна как-то подумала, что дом слишком сильно напоминал свою хозяйку, но мысль была откровенно злая, и она постаралась выбросить ее из головы.

— Мама! — снова крикнула она.

И постоянно в комнатах что-то падало, валилось с поломанных полок, высыпалось из открытых комодов, грозилось свалиться прямо на голову тому, кто неосторожно посмотрел бы наверх. Мадаленна чудом смогла отбежать от огромной мраморной статуи Дианы, которая выпала под своей тяжестью из открытого платяного шкафа.

Тишина. Аньеза не отвечала, и сипение стало только отчетливее.

Недолго думая, она вбежала на второй этаж и остановилась — тут были сотни комнат, и каждая из них была заперта на ключ. Она снова позвала Аньезу, но та не откликнулась, и Мадаленна пробормотала про себя сдавленное ругательство. Плохим слухам мама не отличалась, но временами могла так глубоко уйти в свои мысли, что не видела и не слышала ничего. Хорошо бы если так, Мадаленна принялась взволнованно дергать ручки всех дверей, но ведь если она действительно откуда-нибудь упала и теперь лежит на полу без сил… Ужасная картина в полной мере возникла перед ее глазами, и она с удвоенной силой задергала дверки, да так, что у одной, очень старинной, дверное кольцо в виде головы льва подозрительно скрипнуло и осталось в руке Мадаленны. С минуту она непонимающе смотрела на него, а потом сунула в карман брюк. Ничего страшного, если бабушка не досчитается одной семейно реликвии, у нее и так все комнаты были завалены подобным хламом. Мадаленна еще раз позвала маму, но в ответ ей только просипела тишина, а потом в конце коридора что-то с грохотом сползло на пол, и ее нервы взвились до предела.

— Мама! — гаркнула она во все горло и замолотила в первую попавшуюся дверь. — Мама! Что случилось?!

Внезапно рядом с ней что-то шумно распахнулось, и из-за алькова выглянула растрепанная голова Аньезы. Она вся была покрыта пылью, даже на кремовом свитере были серые отпечатки.

— Что ты так кричишь? — испуганно воскликнула мама и вышла на свет. — Господи, я уже подумала, что с тобой что-то случилось! Кстати, — улыбнулась Аньеза и поманила ее за собой. — Смотри, что я нашла.

— Мама, — Мадаленна едва переводила дыхание. — Что случилось?

— А что случилось? — подняла брови Аньеза. — Ничего не случилось. Что с тобой?

— Со мной? Это у тебя свалилось что-то огромное! Причем, я тебя позвала, два раза позвала, а ты мне не ответила. И что мне нужно было думать? — начала медленно закипать Мадаленна. — Хотя сама три дня назад отругала меня за то, что я, видите ли, что-то уронила и не отзывалась. Это честно?

— Перестань, — отмахнулась мама. — Просто сначала с полки упали книги, а потом за ними какой-то бюст. — мама отошла в сторону, и на полу показалось что-то белое. Раньше это было статуей кого-то очень важного, теперь это были осколки. Главное, чтобы Бабушка не узнала, как они убирались. — Думаю, Хильде об этом говорить не стоит.

— И об этом тоже.

Мадаленна разжала кулак и показала маме дверное кольцо. Аньеза сдавленно рассмеялась — акустика в этих комнатах была ужасающе слышной, и положила в карман передника. Там что-то звякнуло; видимо во время уборки пострадала не одна дверь.

— Ладно, хватит бубнить! — весело воскликнула мама и открыла дверь; в комнате было темно. — Лучше заходи сюда, я тут кое-что нашла.

Мадаленна разрывалась между желанием рассказать все, что она думала о безрассудном поступке мамы и любопытством, но в конце концов последнее победило, и она с интересом зашла в темную комнату. Здесь она никогда раньше не была, впрочем, как и в остальных комнатах, и она невольно остановилась на пороге. Света не было и пахло старыми книгами. Этот запах всегда наводил на нее тоску, она принималась думать о чем-то потерянном, ушедшем, и настроение портилось за одну секунду. Мадаленна уже хотела уйти, но вдруг лампочка с шипением вспыхнула, и она с удивлением огляделась вокруг. Комната была красивой, совсем не такой, какими были все осталтные в этом особняке. Огромная, с длинными окнами, в ней было светло даже в пасмурную погоду. Здесь кто-то точно жил; несмотря на затхлый запах, было ощущение, что этот человек только на секунду вышел из комнаты, и вот-вот должны были раздаться его шаги в коридоре. На письменном столе лежала раскрытая тетрадь с пером и чернилами, на кровати лежал чей-то костюм, немного помятый, как бывает после долгой носки, около зеркала лежала открытая помада, и откупоренные духи едва были ощутимы. Мадаленне внезапно стало страшно. Ей захотелось оказаться где угодно, но только не в этом подобии жизни, захотелось убежать со всех ног и от этой полуоткрытой постели, и чайного сервиза с коричневой кромкой от кофе, но Аньеза стояла тут же, улыбающаяся, с горящими глазами, и Мадаленна силой воли остановила себя. Это просто расшалившиеся нервы.

— Тут ровно так, как было десять лет назад. — прошептала она. — Помнишь, дорогая?

Мадаленна с трудом подавила в себе поднявшуюся мутноту и мотнула головой. Что конкретно она должна была помнить? То, что отец попросил ее заботиться о маме, так как у нее были слишком слабые нервы? То, что он попросил дать ей слово, что она не бросит Бабушку и дождется его приезда? То, что ее связали по рукам и ногам этой клятвой, от которой она страдала всю жизнь?

— Нет, не помню.

— Как же? — Аньеза словно очнулась ото сна и посмотрела на свою дочь. — Мы же тут жили три месяца после того как приехали из Италии. Господи, как же мы были тогда счастливы! — она закружилась по комнате, и Мадаленна подвинула тонкую вазу подальше от подола платья мамы. — Не трогай!

Громкий оклик заставил Мадаленну вздрогнуть и застыть на месте. Аньеза никогда на нее не повышала голос, и новый страх снова в ней взвился еще сильнее.

— Извини.

— Милая, — ринулась к ней мама. — Прости, я не хотела тебя пугать! Понимаешь…

— Ты меня и не напугала, — пожала плечами Мадаленна. — Просто неожиданно, вот и все.

— Понимаешь, в чем дело, — забормотала мама. — Я хочу, чтобы к приезду Эдварда здесь все было ровно так же, как и десять лет назад. Чтобы он попал…

— В колумбарий. — ляпнула Мадаленна и отвернулась.

Мама изумленно посмотрела на нее, но ее дочь упорно смотрела на какую-то статуэтку и старательно отводила взгляд. Мадаленна брякнула это не подумав, но брякнула правду. Говорят, дочери наследовали характер отцов. Она точно не могла этого знать, но была уверена в том, что их чувства и мысли во многом едины, и знала то, что отец почувствует ровно то же отвращение, какое почувствовала она. Ей были понятны чувства мамы — вот, казалось, те предметы, которые были рядом с тобой тогда, кода ты был счастлив; возьми их, положи рядом с собой, уткнись в них носом, пытаясь учуять старый запах, и тогда все встанет на свои места, близкие снова будут рядом, и поломанный дом восстановится. Только Аньеза не учла, что воспоминания всегда оставались воспоминаниями, а при столкновении с настоящей жизнью они бледнели, тускнели, а потом и вовсе рассыпались в прах. Оставалось только ужасное ощущение потери, которое сильно тянуло, от которого так хотелось расплакаться. Мадаленна это знала на себе, и не хотела, чтобы Аньеза мучилась.