— Вы не одиноки, сэр. У каждого из нас есть свои скелеты и своя тоска в колбе. — она мельком выглянула в окно и неожиданно протянула ему руку. — Напомните мне строки вашего соотечественника про розы.
— «Пройдемте в сад, я покажу вас розам.» Вы любите Шеридана? Это сюрприз.
— Приятный, надеюсь, сэр.
— Вне всяких сомнений.
— Ну, роз может у меня и нет, — усмехнулась Мадаленна. — Зато анютины глазки и незабудки точно есть.
***
В саду все так же играл небольшой оркестр, и редкие группы прогуливались мимо стриженых кустов. Темно-синее небо раскинулось над зеленой травой, и он с наслаждением вдыхал свежий воздух, которого так сильно не хватало в загазованном Лондоне. Этот прием стоило посетить хотя бы только ради доброго разговора и приятной прогулки. Сам сад красивым, но слишком вычищенным — ни одного лишнего деревца, ни одного неровного кустарника. Но Мадаленна будто бы этого и не замечала и шла дальше, что-то напевая про себя. Вокруг лился красноватый свет от шелковых китайских фонариков, и они болтались на ветру, то опускаясь до его головы, то поднимаясь вверх, становясь похожими на небольшие леденцы. Он вдруг подпрыгнул и ухватил один из них за кисточку. Фонарь недовольно дернулся и хлопнул его по руке мохнатым хвостом.
— Интересно, а их потом можно будет выпустить вверх? — Мадаленна не обернулась; в сумерках она старалась что-то найти.
— Наверное, только их мало кто замечает, потому они и висят тут до первого дождя.
— Ну, мой и ваш висеть не будут. — уверенно сказал Эйдин, и, подловчившись, снял два фонарика и вручил один из них Мадаленне. — Вот, проводнику от скромного спутника.
— Благодарю. — она улыбнулась и привязала фонарь к рукаву. — Осталось еще немного, сэр.
— Не беспокойтесь, я весь терпение.
Они вышли на какую-то поляну, и Гилберт заметил, что они снова оказались рядом с непарадной частью дома. Эта часть была гораздо оживленнее другой, чопорной и будто бы изысканной. Во всех комнатах двигались какие-то тени, звуки старого патефона смешивались с дружелюбным смехом и неразборчивым разговором. Там была настоящая жизнь, а не парад давно увядших восковых фигур.
— Кстати, мисс Стоунбрук, можно еще один откровенный вопрос?
— Пожалуйста.
Голос Мадаленны звучал глуховато, словно она была под какими-то деревьями, но в полумраке он ничего разглядеть не мог.
— Вот этот домик в доме, как он появился?
— Вы про кухню и все остальное? — на минуту она вынырнула из ночи, и послышался лязг ключей в замочной скважине. — Это дедушкина работа. Он хотел сделать такой подарок новобрачным, моим родителям, чтобы они жили и рядом с семьей, но и как будто в своем собственном доме. Бабушка возражала, но на этот раз дедушка настоял, и получился самый настоящий коттедж. Правда, потом он и сам туда переселился. Из-за… — на время повисла тишина, нарушаемая только поздними сверчками. — Из-за личных обстоятельств. А потом переехали туда и мы.
— Вам не нравится золото и черно-белая плитка?
— Полагаю, что и вам тоже.
— Правильно полагаете.
Наконец что-то в темноте распахнулось, и на рыжие волосы Мадаленны упал пылающий свет. Она молча пропустила его вперед, и он в удивлении остановился. Это был прекрасный сад. Зачарованный, немного растрепанный, и от этого еще более очаровательный, он приглашал к себе каждого, кто находил его. Эйдин прошел дальше и оказался в аллее, с каждой стороны росли раскидистые деревья, сейчас уже багряные. Сквозь тонкие листья уже начинали проглядывать корявые ветки, и, прикрыв один глаз, можно было подумать, что он оказался в разноцветном замке с решетчатыми окнами. Мадаленна ушла немного вперед, а он останавливался около каждого куста. Тут все еще росли последние цветы — доцветали анютины глазки, где-то вытягивались длинные подсолнухи, а иногда под руку попадались мягкие бархатцы. В конце аллеи оказалась маленькая беседка, внутри нее стоял старый чайный стол и стул с тремя ножками. Мисс Стоунбрук сидела на качелях и не могла сдержать мечтательной улыбки; это место только к этому и располагало.
— Значит, тут вы и пишите ваши эссе? — он с позволения уселся на покосившийся стул и с удовольствием огляделся. — Вполне понимаю. Будь у меня такой уголок лет двадцать назад…
— Спасибо за комплимент моему саду, но эссе я пишу только в своей комнате. Тут… Тут все настроено на другой лад. На рассказы… На опусы, одним словом.
— Интересно было бы взглянуть. — интерес в нем возрос еще сильнее, но Мадаленна покачала головой.
— Нет, сэр. Извините, но это видит только мой стол и изредка газета «Портсмутские новости».
Где-то совсем рядом раздался взрыв хохота, и он увидел, как быстро напряглась мисс Стоунбрук. Она словно заледенела от этого светского внезапного укола. Он и сам почти что забыл, что находится на важном приеме, с танцами и парадным ужином. С тех минут, как он зашел в кухню, его не покидало самое приятное и давно забытое ощущение, что он в гостях у своего хорошего друга. Где никто и никому ничего не должен, где беседа идет не вымученно, а плывет сама по себе, и тишина возникает не внезапно и неловко, а очень гармонично. Да, вот это слово. Гилберт чиркнул спичкой, и в свете огня лицо Мадаленны стало золотистым. Гармония, она была только внутри этого дома, причем на этот раз в самом прямом смысле. И маленькая печка в кухне, и сад, и деревянный, изрезанный карандашом и перочинным ножом, стол — во всем этом была давно ушедшая гармония. И ему на удивление было хорошо.
— Как родился этот сад? — он нарушил тишину первым.
— Бабушка никогда не любила настоящие цветы и повсюду ставила восковые, а меня они пугают, — Мадаленна едва заметно поежилась. — Они какие-то неживые. Но ведь от этого видеть подсолнухи и фиалки хотелось только больше, а теплиц мистера Смитона мне не хватало. Вот мы с мамой и посадили все тут, подальше от Бабушки.
— Целый таинственный сад. Как там у Теннисона… — он припомнил строчки старинной песни. — «И целый рой блестящих мотыльков стремится в сад тот, где…» Где, мисс Стоунбрук?
— «Где дева, что в серебряном обличье на шелковом холсте багровый вечер вьет».
— Вот сад, — он встал с табуретки, и та скрипнула. — Вот дева, и не хватает только злого волшебника.
Сзади них снова раздался смех, и Эйдин встал. Пошлость и вульгарность настоящего приема могли все испортить, и надо было уходить, пока кто-то еще не узнал про это место. Среди общего гомона раздался громкий голос Роберта. Он был уже порядочно пьян.
— Вот и ваш злой волшебник. — пробормотала Мадаленна и быстро взяла ключи со стола. — Сэр, нам лучше закрыть сад.
— Полностью согласен.
Они быстро прошли аллею, и Мадаленна оглянулась — не было ли где неровной тени, что могла увидеть их. Но поляна была чиста и пуста, и смех раздавался где-то слева. Ключ быстро повернулся в замке и спрятался в глубоком кармане передника.
— Кстати, пожалуйста, не принимайте слова Роберта на свой счет. Он мало что понимает и так, а когда напивается, так и вовсе перестает понимать, что несет.
— Вы защищаете его? Не знала, что он ваш друг.
— Они все мне не друзья. — и после паузы продолжил. — А для вас, как я понимаю, они и вовсе случайные люди. Так зачем обращать внимание на тех, кто для вас незначим?
— Вы правы, они для меня никто. — сурово кивнула Мадаленна. — Но у них нет права говорить о моем отце так. Они ничего не знают о его трудной работе. Как долго он стоит под палящим солнцем, обливается потом, чуть не лежит неделями с мигренью, и все только ради того, чтобы достать один черепок, который будет потом стоять в Национальном музее.
— И вы думаете, что им это можно объяснить?
— Нет. Но в этот дом они больше не войдут.
Мадаленна не сказала больше ни слова, и через несколько минут они снова очутились около парадного входа. Тут было пусто, стояли припаркованные машины, и было слышно редко хрипение машинного радио. Эйдин посмотрел на часы — было уже полдесятого, ему нужно было быть дома ровно через час. Разумеется, Линда еще не вернулась с приема, да и для Джейн совсем «детское время» — скорее всего, он снова будет с Бассетом. Или нет, он лучше заглянет в клуб. Сейчас ему меньше всего хотелось ехать в свой дом, который до ужаса напоминал парадные коридоры вдовы Хильды Стоунбрук. Решено, на это лето они отправятся в Италию, и никаких громоздких вилл и особняков, только скромный домик около залива.
