— Не поверите, — улыбнулся он, принимая тарелку. — Но в родительском доме была точно такая же скатерть. — Боги, как же вкусно! — воскликнул он, принимаясь за еду. — Как вы так умеете готовить?

— Я и Полли — это великая сила. — усмехнулась Мадаленна.

— Мисс Стоунбрук, считайте вы спасли голодающего странника.

— Вы так и не прижились в Лондоне? — внезапно спросила Мадаленна, и он от удивления отставил стакан с ежевичным соком.

Нет, он так и не прижился, и она была единственной, кроме Линды, кто это смог заметить. Лондон был неплохим городом, быстрым, современным, но в нем давно пропала душа, впрочем, как и из любой столицы. Он ходил по безликим улицам, видел безликих людей, да и сам он наверняка для других тоже стал безликим. Оживал он на природе, далеко от города, там, где чувствовался запах свежей земли и листьев.

— Нет. Мой дом в другом месте. А вы?

Мадаленна задумалась и принялась снова тыкать вилкой в картофелину. У них завязалась слишком личная беседа для теплого ужина.

— Впрочем…

— Нет, вы неправильно поняли мое молчание. — она сурово улыбнулась и отпила из стакана. — Я просто думаю над ответом, а не ем потому что еще слишком горячо. Видите ли, в чем дело, мистер Гилберт, у меня нет настоящего дома. Я родилась в Тоскане, потом мы спешно уехали сюда, но этот дом с трудом можно назвать моим любимым местом. Когда мне исполнилось шесть, мы снова переехали в Тоскану, к маме моей мамы — бабушке Марии, но через четыре года снова пришлось вернуться сюда. Я не знаю, где мой дом, я как репейник — меня переносит ветер с места на место. Но, наверное, — она замолчала и пристально посмотрела на темный сад. — Дом там, где мама. И отец.

— У вас была другая бабушка? — осторожно заметил Эйдин.

— Была. — коротко ответила Мадаленна; взгляд ее стал угрюмым, но в глазах слез не было — это тоска уже была немного отболевшей. — Ее не стало пять лет назад.

— Мне жаль.

Мадаленна быстро кивнула и подцепила вилкой кабачок. Ей хотелось что-то добавить, но она никак не решалась, и Эйдин рискнул.

— Она была похожа на вашу маму?

— Да. — улыбка вышла грустной. — Но мама говорит, что Мария была в тысячу раз краше ее. Дедушка выкрал ее из-под чужого венца, это был чудовищный скандал.

— Прямо как в романах.

— Да, очень романтично.

— А ваш другой дедушка, что с ним?

— Пропал на золотых приисках. — она взяла горбушку хлеба и медленно отломила кусочек. — Может быть он и жив, не знаю.

— Такое часто случалось, что те, кто пропадали на приисках, просто начинали другую жизнь. Это жестоко, но, — Эйдин развел руками, он не знал, что еще можно сказать.

— Все лучше, чем быть погибшим. Согласна. — спокойно ответила Мадаленна, и, немного помолчав, спросила. — А ваш дом, сэр, он в Ирландии?

Теперь настала его очередь для откровений, и он был даже рад.

— Да, — он с удовольствием откинулся на спинку стула. — В Гэлвее, вы ведь там никогда не были?

— Нет, но мистер Смитон показывал мне диафильм. Там очень красиво. Очень.

Мадаленна вдруг встала с места и направилась к раковине с горкой посуды в руках. Он какое-то время еще пребывал в блаженном состоянии, но потом его осенило, и он подскочил на месте. Гость, который сбегает с приема, врывается в личные покои, который просит его покормить, и за которым еще и моют посуду — это не гость, а самый настоящий эгоист, и вряд ли такого гостя еще раз позовут в милый дом. А ему, в глубине души, хотелось, чтобы его позвали. И не раз.

— Нет, нет, — он взял из рук Мадаленны несколько тарелок. — Нет, мисс Стоунбрук, это переходит все границы. Может я и наглый гость, но не бессовестный. Я вымою посуду.

— Нет! — она запротестовала и решительно забрала тарелки обратно. — Единственное, на что джентльмены неспособны, так это на мытье посуды. И не спорьте. — Мадаленна включила воду и принялась искать мыло. — Джон как-то пытался мне помочь с посудой, после чего пришлось заново покупать чайный сервиз.

— Но я не Джон.

— Логичное замечание.

— И посуду умею мыть не хуже вас.

— Не сомневаюсь. Однако, извините, сэр, за эти тарелки меня отругает Полли, а ее гнев гораздо страшнее Бабушки.

— Дайте я хотя бы буду перетирать ложки! — взмолился Эйдин и выхватил пару вилок.

Мадаленна подозрительно взглянула на него и на его руки, будто сомневаясь, что те сроду ничего, кроме пера и бумаги ничего не держали, но после минутной заминки все же отдала несколько ножей и тарелок.

— Хорошо. Если вам так хочется, пожалуйста. — он торжествующе взял полотенце и принялся ждать. — Вы остановились на Гэлвее.

— Да, я там вырос, там же встретил Линду, но потом переехал. Из-за работы. У родителей был прекрасный коттедж, но я был малолетним идиотом, и не ценил ни семейного очага, ни прекрасных статуэток слоников на каминной полке… Не подумайте, мисс Стоунбрук, — он улыбнулся. — Я не всегда так ужасно сентиментален, временами я вполне сносен.

— Вы слишком строги к себе. — серьезно вдруг сказала Мадаленна и внимательно на него посмотрела. — Мне интересно вас слушать, и вы зря полагаете, что слишком сентиментальны. В чужой компании действительно можно бояться, что секреты выйдут наружу, но здесь ваши тайны не уйдут дальше этой кухни.

— Это обнадеживает. — усмехнулся Эйдин, но ехидства в усмешке не было. — И я рад, что наконец встретил достойного собеседника. На чем я остановился?

— На фарфоровых слониках.

— Точно. Вы и правда меня слушаете, мисс Стоунбрук… Так вот, по глупости я рано сбежал из дома и очень мало успел сказать хороших слов родителям. Боюсь, хотя почему боюсь… Я рад, что вам этого не понять; у вас отличные отношения с мамой, да и вообще, вы куда более чуткая, чем я в ваши годы. — на лицо Мадаленны набежала тень, и он понял, что пересек запретную границу. — Хотя вы тщательно скрываетесь за маской мрачности.

— Это не маска.

— Ну тогда я буду вынужден сказать, что когда вы так хмуритесь, вы напоминаете мне ворона из поэмы По «Невермор». Да, да, — улыбнулся он, когда Мадаленна угрюмо посмотрела в его сторону. — Я определенно вижу сходство.

— Кем работал ваш отец, сэр?

— Учителем в школе. А мама — врачом.

— Хорошие профессии, — задумчиво проговорила Мадаленна. — Они помогали людям. То есть, — она осеклась. — Прошу прощения, помогают и…

— Нет, их уже нет. — немного резковато ответил Эйдин. Он ждал, что Мадаленна начнет говорить пустые слова соболезнования, но она промолчала и внезапно крепко пожала ему руку. А он вдруг добавил. — И Джеймса. Это мой старший брат. Он утонул, когда ему было тридцать семь.

Выговорить вслух оказалось труднее, чем он ожидал. Когда пришло известие, он не бился в истерике, не плакал, не твердил все время: «Это неправда, это неправда!». На удивление он спокойно воспринял это, кивнул и уехал в Гэйлвей, чтобы помочь тетке со всем разобраться — родителей на тот момент уже не было. Правда потом, в один из дней, за завтраком, ему показалось, что весь воздух из него вышел, и ему стало нечем дышать. Он помнил, что Линда его все трепала за плечо и спрашивала, что случилось, а вокруг него все плыло в белом свете, и он слышал голос брата. Джеймс. Он единственный, кто его поддержал, и разрешил уехать в Дублин, кто не отругал за дурацкий поступок, кто разрешил жить своей жизнью, а когда сам Джеймс подошел к разгару своей жизни, та для него закончилась. Забавно. Он никому не рассказывал об этом, все разговоры с Линдой гасились в тот же момент, но сейчас он сидел рядом с девушкой, которой он был старше вдвое, а то и больше, и говорил о том, чего и сам боялся. Почему? Он не знал. Может потому, что Мадаленна была гораздо закаленнее тех, с кем он привык общаться; может быть потому, что она знала, какую боль переживает человек при потери близкого и не может ни заплакать, ни броситься ничком. Ответ просился сам — она его понимала, и от этого становилось легче.

— Он поехал поплавать и не справился с течением. Хотя для него, такого крепкого… — захотелось кашлять, и перед ним мгновенно очутился стакан с водой. — Простите за мрачные воспоминания. — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.