Он старался разговорить Мадаленну, но волшебная шкатулка захлопнулась, и свет перестал литься. Не эта компания ей была нужна, с отчанияем подумал Гилберт, в этом мире она была похожа на цветок в пустыне, который усердно старался выжить, пока его засыпали с ног до головы песком и пылью. Нет, она бы не погибла, не для этого в ней были соединены итальянская горячность и английская прилежность, но сколько сил она потратила бы, пока вырывала себя из этой губительной почвы, стремясь перенестись в целебную землю?

— Милая, — ее снова кто-то затормошил, — А когда твой отец собирается возвращаться?

— Он пока не писал ничего точного, миссис Мэлливен.

— Тогда напишите ему еще, чтобы он обязательно привез нам те очаровательные шали!

— Сара, — вступил в разговор Эйдин. — Тебе не кажется, что это уже слишком?

— А что такого? — рассмеялась Сара. — Я знаю, что для душечки-Мэдди это ничего не стоит!

— Боюсь, что я не смогу исполнить вашу просьбу, миссис Мэлливен. Сейчас все письма к отцу пишет моя мама, думаю, с этим вам стоит обратиться к ней.

— Еще бы ему спешить домой! — гаркнул Роберт. — Возвращаться из такого края снова в свой дом, да к тому же от таких прелестных египтянок…

Он закатил глаза, и его по плечу хлопнул кто-то из дам, а потом все залились смехом. Мадаленна молчала, и Эйдин видел только, как она еще сильнее побледнела, и руки сжались в кулаки. И он вдруг понял, понял, почему ей так не хотелось, чтобы он приходил сюда. Стыд, в глазах у нее был только он один. Она страдала каждую минуту из-за того, что пустила этих людей сюда, в свой дом, чтобы они распускали подобные отвратительные слухи про ее собственного отца. Только ни ей, ни ее матери стыдиться было нечего — все это была огромная ошибка; они никогда не принадлежали к этому кругу, и грязь этого окружения не могла оставить на них ни следа. Мадаленна отвернулась от толпы, но он все еще мог видеть ее глаза; там плескалось отвращение, смешанное с ненавистью. Ему захотелось как следует дать по лицу Роберту. Но скандал… Это было первым табу на всех приемах, и даже он не мог не следовать этому правилу.

— Роберт, — он незаметно, будто желая поправить галстук, ткнул его под дых, но и этого хватило, чтобы тот выпучил глаза и уставился на него. — Следи за языком.

— Но…

— Мистер Сандерс, — внезапно произнесла Мадаленна, и ее голос звенел от гнева. — Мой отец усердно работает, все свое время он тратит на раскопки. Говоря такое про него, вы оскорбляете, но не его, а себя. Если вы еще раз так отзоветесь о моем отце, я попрошу дворецкого проводить вас до двери. — и резко кивнув, она вышла из зала.

Все загалдели, кто-то бросил укоризненный взгляд в сторону Роберта, кто-то сказал про «совсем расшатанные нервы бедной девочки», но никто не сказал Роберту, как он неприлично повел себя, ему не приказали извиниться, все просто пожали плечами и принялись поглядывать в сторону заветного гонга. Но в нем, Гилберте, кровь все еще бурлила, и он не мог просто так уйти. Одно дело — рассказывать вульгарные анекдоты и спускать это с рук, и совсем другое — оскорблять светлого и чистого человека. И в этот мир так просилась Джейн! Нет, он запрет ее на сто замков, и пусть она его возненавидит, но он ей не даст превратиться вот в это.

— Роберт, — он резко одернул своего знакомого, уже улыбающегося. — Ты подойдешь к мисс Стоунбрук в моем присутствии и извинишься.

— Что? — взбеленился Роберт. — С чего вдруг? Это просто безобидная шутка, и это ее беда, что она не привыкла к ним!

— Ее беда в том, — с едва сдерживаемым бешенством проговорил Эйдин. — Что она очутилась в этом пошлом обществе, среди нас. И ты извинишься.

Может быть в его глазах было что-то новое, но Роберт испуганно моргнул, посмотрел на окружающих его друзей, но те молчали и старательно рассматривали оливки в своих коктейлях. Эйдин давно не был в свете, но управлять этими людьми было так же просто, как и некоторыми наглыми студентами — побольше металла в голосе и яростного взгляда.

— Хорошо, хорошо, — суетливо согласился Роберт, поглядывая в сторону столовой. — Не знаю, что на тебя нашло, честное слово…

Эйдин ничего не ответил, лишь оправил на своем приятеле галстук и хлопнул его по плечу. В это время раздался удар гонга, и на пороге столовой появилась Хильда Стоунбрук.

— Дорогие гости, прошу вас.

***

Обед протекал спокойно, ровно так же, как и всегда. Скатерть хрустела от крахмала и чуть ли не рвалась от каждого лишнего движения — такими были тонкими кружева, на тарелках лежало что-то полуживое-полумертвое — то ли омары, то ли устрицы, над головами гостей опасно раскачивались люстры с горящими свечами, а где-то в стороне громыхал оркестр. Зачем надо было ставить два оркестра — и в саду, и в столовой, — Эйдин не знал, и, пожалуй, это было единственное новшевство на его опыте. Его посадили рядом с Хильдой, и он был вполне готов поддержать светскую беседу, не задев при этом самолюбие взбалмошной старухи, но разговор не задавался; то Хильда все время общалась с полуглухим бывшим министром, и успевала только приторно улыбнуться Эйдину, то бросала грозные взгляды на свою внучку, которая их не замечала. Мадаленна сидела как изваяние — белая и ледяная. Она редко с кем-то общалась, иногда только кивала своей соседке или соседу, или холодно улыбалась, и ничего не ела. Тарелка ее была наполнена едой, и по указанию Бабушки, официант каждый раз добавлял еще. Гилберт как-то заметил, что дворецкий Фарбер, проходя мимо, спрятал жирный кусок мяса в салфетку, а вместо вина налил воды. Но подобное провернуть удалось только один раз, и в следующую минуту рядом с Мадаленной бессменно стоял официант. Эйдин хотел с ней заговорить, но так и не придумал, что именно сказать и промолчал. Вокруг него шум нарастал все сильнее и сильнее, и ему захотелось уйти отсюда куда-нибудь подальше. Он с приятной тоской вспомнил о своем доме, о своем кабинете, и внезапное отторжение ко всем гостям и подобным приемам проснулось в нем. Чтобы он еще раз хоть кого-то из них пустил на порог! Все, можно считать, карьеру он сделал, теперь никому не надо говорить приятные слова и улыбаться фальшивыми улыбками. Теперь можно прогонять любого, кто ему придется не по вкусу. Свобода. Он попытался удобнее усесться в кресле, но то совсем не располагало к комфорту, и ему пришлось довольствоваться скрежетанием ножек стула по полу.

— Мадаленна! — воскликнула Адрианн; мисс Стоунбрук повезло оказаться с не по соседству. — Ты совсем ничего не ешь!

— Ничего страшного, — возразила громовым голосом Бабушка. — Она и так поправилась на пару фунтов, ей не помешает легкая диета.

Эйдин не хотел смотреть на Мадаленну, он знал, что его взгляд истолкуют неправильно, и все же посмотрел. Он хотел спросить, не нужна ли ей помощь. Он хотел спросить, как она может жить здесь так долго, в этом ужасном доме с этими ужасными людьми и не сойти при этом с ума. Он хотел о многом ее расспросить, хотел встать на ее защиту, но Аньеза пристально посмотрела на него, незаметно махнула вилкой, и он уселся обратно. Мадаленна нисколько не изменилась в лице, только нож в руке сжался сильнее.

— Как видите, Адрианн, мне нельзя съесть ни одной лишней крошки.

Шутка, по мнению Эйдина, вышла вовсе несмешной, но остальных это нисколько не смутило, и все дружно подхватили общий хохот. Постепенно внимание с внучки Хильда перенесла на своих соседей, но взгляды так и летели в ее сторону, а Мадаленна, не прекращая, смотрела на стену, то и дело, касаясь тонкого бериллового ожерелья на шее. Благородные камни красиво блестели, переливаясь под неровным светом, и резко контрастировали с кричащими изумрудами и сапфирами на головах и шеях других дам. Эйдин пытался представить, каково это — жить каждый день в подобном окружении, и никак не мог. Почему отец так редко появлялся в ее жизни, как он мог взять и бросить семью, а сам уехать в Египет на раскопки? Разве мало было той страшной войны, которая и так разделила всех близких, и некоторых навсегда? Хотя, Гилберт покосился в сторону Хильды, от такой матери кто бы не уехал. В конце концов ужин подошел к концу, и все начали разбредать по комнатам перед кофе, сигарами и танцами. Эйдину совсем не хотелось идти со всеми в очередные кабинеты, он куда охотнее посмотрел бы сад, но на все была воля хозяйки, а она пока никого наружу не звала. Он почти уже вышел из двери, когда его шнурок зацепился за дверь, и он остановился.