Странным было место этот высший свет. Билеты сюда можно было купить кому угодно, но бедного заблудшего путника все равно бы не пустили в самый центр, потому что его кровь была недостаточно чистой. Все эти люди в накрахмаленных жилетах, шелковых платьях и шалях были только лоскутами того света, который когда-то мог претендовать на звание высшего лишь только потому, что там действительно царили чистота и благородность, отличавшиеся от того, что можно было увидеть в лондонских трущобах. Но сейчас… Сейчас эти же благородные дамы и господа не имели ничего общего с чистотой и порядочностью, прикрывали свои пошлые связи, скрывали всю грязь, причем не всегда успешно, и надевали маски с такой быстротой, что никто не мог разглядеть их настоящие лица.

Эйдин не пересекался с Мадаленной с самого начала вечера. Он все еще помнил ее просьбу не приходить, но не обижался, а просто не понимал, из-за чего она вдруг решила его попросить об этом. Прием был как прием — ничего необычного. Но просьба была озвучена, и Гилберт пребывал в небольшом недоумении. Что такого хотела скрыть Мадаленна, из-за чего она так сильно не хотела его видеть — он старался не задаваться этим вопросом, и все равно разные версии всплывали в его голове в самый неподходящий момент. Он решил прогуляться по залу. В каждом углу он встречал своих знакомых. Кого-то он видел три года назад, кого-то он встречал каждый день в своем доме — Линда любила приглашать в гости всех своих знакомых. Но ни к кому он не испытывал личной симпатии, и даже с трудом мог вспомнить имена. А его помнили, и, наверное, часто обсуждали. Каждая компания встречала его с улыбкой, все стремились пожать ему руку, приобнять и спросить, как жизнь. Впрочем, сам ответ редко кого интересовал. Эйдин улыбался в ответ, вспоминал все, чему его учила Линда, и, тем не менее, не мог понять правила этой игры. Стоило кому-то завести настоящий, серьезный разговор, как другой намеренно перебивал его громким смехом, и диалог повисал в воздухе нелепым облаком, а потом все снова начинали смеяться и болтать о театре и музыке. Гилберт старался не смотреть в сторону мисс Стоунбрук, но его взгляд то и дело выхватывал ее строгую улыбку, будто она изо всех сил держалась и старалась не сбежать с этого праздника жизни. Временами, когда в очередной компании кто-то взрывался смехом от очередной не самой потребной шутки, в ней мелькало негодование и едва сдерживаемая ярость, но момент проходил, и на поверхности снова была спокойная прохлада.

— Дорогая, как поживает ваша мама?

— С ней все в порядке, благодарю.

Круг должен был вскоре замкнуться; Эйдин стоял рядом с компанией Мадаленны. Он старался изо всех сил не прислушиваться к чужому разговору, однако получалось это плохо. Его скучная знакомая отчаянно утверждала, что встречалась с ним на прошлом зимнем балу, а он старался поддержать светскую беседу.

— Дорогой мистер Гилберт, ну, неужели вы меня не помните?

— Разумеется, моя жена много рассказывала мне о вас.

— Ага! — ликующе воскликнула его собеседница, и он постарался присмотреть угол в глубине зала, где его никто не сможет найти. — А вы помните, где именно мы с вами встречались?

— Нет, к сожалению, не помню. — игра ему надоела, и он отступил. — Извините.

Идти больше было некуда, и он осторожно присоединился к компании около него. Он старался скрыть свое появление, специально выбрал момент, когда мелодия оркестра наберет свой темп, и его никто не заметит, но одна из подруг Линды вдруг повернулась, и за ней последовали все остальные. В этот момент он ненавидел всю компанию. Кто-то его сразу затормошил, начал обнимать и громогласно представлять «милочке мисс Стоунбрук». Эйдин заметил, как лицо Мадаленны подернулось небольшой судорогой, когда она услышала свое прозвище, и он невольно улыбнулся. Она непонимающе нахмурилась, однако дружеская признательность победила, и Гилберт заметил слабую улыбку в ответ — улыбались только ее глаза, но рот оставался таким же сурово сжатым.

— Мэдди, — начал один мужчина; его Эйдин знал не очень хорошо, помнил только его имя, фамилию, и то, что они каждый раз встречались на приеме у семьи Харриэт. — Хочу познакомить тебя с одним человеком. Он специфический, конечно, но в принципе неплохой. Эйдин, — он было махнул рукой, но Гилберт его остановил.

— Мы уже знакомы, Роберт, не старайся. Здравствуйте, мисс Стоунбрук.

— Здравствуйте, сэр.

Они пожали друг другу руки, и он в который раз удивился тому, каким по-мужски крепким выходило пожатие этих маленьких рук. Кто-то удивленно рассмеялся, и Эйдин понял, что сейчас будет клубиться новая сплетня. Мадаленна хотела было что-то сказать, но он вовремя вспомнил, что он джентльмен.

— Я преподаватель в группе мисс Стоунбрук. — он оглядел всю компанию и заметил несколько разочарованных лиц; сплетня распалась, не успев собраться. — Преподаю искусствоведение.

— Ничего нового. — вздохнул Роберт и потянулся за новой порцией джина. — Ты нисколько не меняешься, Эйдин. Вот возьми пример с меня, я постоянно говорю всем, что перемены — самая важная частьв нашей жизни, без них мы просто увязнем в колее нашей обычной рутины…

— Было бы хорошо, если бы твои разговоры не ограничивались одними словами.

— Боже мой, — картинно закатила глаза дама по имени Адрианн; в свет она попала случайно, но после того, как вышла замуж за мэра Ливерпуля, не приглашать ее на приемы равнялось самоубийству. — Как так можно, приглашать на приемы своих преподавателей! Мэдди, дорогая, вы должно быть умираете от скуки, только смотря на Эйдина.

— Мистер Гилберт — очень хороший преподаватель. — твердо произнесла Мадаленна, и Гилберт удивленно взглянул на нее. — Для меня большое удовольствие разговаривать с ним.

— Могу ответить тем же, мисс Стоунбрук. — Эйдин улыбнулся и отвесил небольшой поклон. — Очень рад, что в этом наши мнения сходятся.

В компании повисла тишина, и все неуверенно переглянулись. Мадаленну пытались вовлечь в разговор, однако она отвечала ровно столько, сколько было положено по правилам приличия, и ни словом больше. Она мало смеялась, не реагировала на низкие шутки, и временами на ее лицо падала тень, от которой весь ее облик казался еще торжественнее и мрачнее.

— О, Мэдди, как раз хотела сказать, — спохватилась одна брюнетка. — Как ты смотришь на то, чтобы завтра поехать с нами в Лондон? Тебе бы не помешало развеяться!

— Спасибо, но, боюсь, у меня много дел.

— Эйдин, — Адрианн игриво толкнула его в бок, и нелицеприятные слова чуть не сорвались. — Это твоя вина, так загоняешь своих студентов! Дай девушке хоть один выходной!

— Если у студента есть тяга к знаниям, грех противодействовать этому.

— Знаешь, Мэдди, он ведь не всегда был таким. — усмехнулась брюнетка; если он не ошибался, ее звали Мари Как-То-Там. — Да-да! Поверь мне, в твоем возрасте его было не узнать! Знаешь…

— Прошу прощения, миссис Кэррол. — вежливо прервала ее Мадаленна. — Я редко интересуюсь чужой личной жизнью.

— Вот как! Ну ладно. — Мари замолчала, и какое-то время Эйдин прислушивался к редкому гулу беседы. — А! — снова воскликнула она, и он заметил страдальческий взгляд Мадаленны. — Кстати, дорогая, я очень хотела бы, чтобы вы написали своему отцу, что наша компания скучает по нему. И чтобы он почаще нам выписывал красивые карточки из Египта, там говорят, прекрасные виды, не правда ли?

— Наверное, однако мой отец все время проводит на раскопках, и редко бывает в городе.

— Говорят, там вполне мило! Не так уж и жарко…

— Не уверена. Только по ночам температура опускается до двадцати градусов. Но, полагаю, что он справляется.

— Над чем он сейчас работает? — Эйдин подошел слегка ближе, чтобы не перекрикивать всех веселых личностей. — Над чем-то особенным?

— Да. Его экспедиция надеется, что они смогут перевести текст на остатках пирамиды Унаса.

— Неплохо. Я слышал, что это единственная пирамида, на котором текст сохранился в сохранности.

— Да, вы абсолютно правы.