— Ну, что ты стоишь? Поехали быстрее, разве ты не знаешь, что опаздывать — некрасиво?

***

— Мадаленна! Дорогая! — послышался голос Аньезы снизу.

— Я тут!

Мама поднималась к ней в комнату, и она слышала, как старые деревянные ступеньки скрипели под ее каждым шагом. Мадаленна сидела перед туалетным столиком, и битый час смотрела в свое отражение. Ей всегда нравилось наблюдать за тем, как в зеркальном мире все двигалось вслед за ней, и при этом оставалось какое-то ощущение потустороннего. Ее отражение жило собственной жизнью, не было зависимо от чьего-то мнения, и Мадаленна помнила, как в детстве задавалась вопросом, куда же оно девается, когда она отходит от зеркала. Не могло оно просто взять и исчезнуть. Но то было в детстве, а сейчас она смотрелась в зеркало редко, но всегда с удовольствием. Мадаленна была довольна своей внешностью; ей нравилась и белая кожа, доставшаяся от Аньезы, и большие, слегка навыкате глаза, доставшиеся от Эдварда, и прямой нос — это была черта дедушки. Возможно, рот был слишком миниатюрным, да и ростом она могла выйти повыше, и талия могла быть поуже, но все это не имело для нее никакого значения, и долго по этому поводу Мадаленна не горевала.

Она еще раз довольно присмотрелась к отражению, а потом настороженно к тюбикам около зеркала. В университете все ее однокурсницы уже вполне удачно справлялись с макияжем, и только одна она никак не могла осилить ни подводку, ни тушь. Мадаленна вполне умело пользовалась прозрачными помадами, даже с ярко-красной умела справляться, но вот ресницы она красить не умела, а когда пыталась подвести веко, чуть не попала себе в глаз. Аньеза говорила, что при ее внешности макияж был ей и не нужен, но вот Бабушка, на удивление, была другого мнения. Много лет, пока Мадаленне не исполнилось восемнадцать, она ругала всех ее приятельниц за «чудовищную краску на лице», но когда ее внучка стала взрослой, по ее мнению, девушкой, тогда приоритеты вдруг поменялись, и в одни день Хильда вручила изумленной Мадаленне шкатулку с банками и тюбиками, даже толком не объяснив, что и как нужно делать. Шкатулка наполовину так и стояла нетронутой, но по словам Хильды, тени и подводка долго не портились, и каждый год Бабушка заставляла Мадаленну краситься на прием.

— Ого! — воскликнула мама. — И как успехи?

Мадаленна состроила рожицу, и мама рассмеялась.

— Я не знаю, нужна ли мне пудра. — задумчиво произнесла Мадаленна, пытаясь найти среди всех банок нужную.

— Для лица нет, а для шеи нужна.

— Зачем для шеи пудра, — отмахнулась Мадаленна. — Все равно черное платье доходит до горла.

— Черное — да. — загадочно улыбнулась Аньеза, и только тогда Мадаленна увидела, что в руках у мамы был какой-то сверток. — Но для нового платья она тебе потребуется.

— Что значит новое платье?

— Вот! — ликующе воскликнула Аньеза и потрясла свертком.

Мадаленна непонимающе уставилась на серую бумагу и попыталась до нее дотронуться, но Аньеза погрозила пальцем и указала на стул.

— Сначала — прическа, и только потом платье.

— Ага. — язвительно протянула Мадаленна. — И что тогда будет с прической? Я ведь ее всю растреплю! Да и потом, зачем новое платье на прием? По мне вполне и черное сойдет.

— Так, — Аньеза усадила ее на стул и расплела косу. — Будь добра, не спорь с матерью и не закатывай глаза! Чтоб ты знала, не все платья надо натягивать через голову. — Мадаленна улыбнулась и хотела пожать плечами, но в тот же момент Аньеза легко стукнула по плечам расческу. — И потом, твое старое черное едва доходит тебе до икр, а вечернее либо должно быть в пол, либо до голени, но никак не старым и детским.

— Есть, мэм. — отсалютовала Мадаленна и заерзала на кресле: у нее уже затекла шея. — Только особо ничего не сооружай на голове, а то весь вечер буду ходить словно торт на свадьбе Бабушки.

— Ты не была на свадьбе.

— К несчастью, фотоаппарат тогда уже изобрели.

Они рассмеялись, и Аньеза с гордостью взглянула на длинные рыжие локоны Мадаленны; они струились по спине, изгибаясь волнами, и для прически ничего не нужно было придумывать — можно было все оставить так, и она выглядела бы словно средневековая принцесса. Задумчиво покрутив расческу, миссис Стоунбрук решительно отделила две пряди и скрепила их на затылке черепаховым гребнем — его Мадаленне подарила ее бабушка, мать Аньезы, завещав носить в самые счастливые моменты, и Аньеза решила, что он должен приносить удачу.

— Voila! — воскликнула Аньеза, и Мадаленна улыбнулась своему отражению. — А теперь платье.

Мадаленна бережно развернула протянутую упаковку и перед тем, как отогнуть последний лист мягкой бумаги, замерла. Ей хотелось на немного оттянуть момент, чтобы еще чуть-чуть попредставлять то, как на ее руки ляжет приятная ткань, а потом обовьет ее со всех сторон. Мадаленна прикрыла глаза и почувствовала знакомый запах — «Chanel No5». Этими духами Аньеза душилась очень-очень редко, всегда берегла, как довоенный подарок Эдварда. Не могло быть, чтобы… Мадаленна захлопала в ладоши и ринулась обнимать маму; это было оно — самое красивое платье из всех, о которых она могла только мечтать. Она часто его видела его в платяном шкафу мамы, но сама Аньеза надевала его очень редко. В памяти Мадаленны хорошо отпечатался один из беззаботных вечеров, когда ей было шесть — родители собирались в Оперу, и мама выходила из своего будуара в облаке пудры и тусклого света от турмалинового гарнитура, отец ждал ее около дверей в неизменном смокинге, а сама Мадаленна сидела на коленях бабушки Марии и восторженно смотрела на родителей. И теперь, это платье цвета серого жемчуга было ее. Оно стало пышнее, но в этом была виновата нижняя юбка, и по моде слегка приподнято над туфлями, так, чтобы был виден только аккуратное начало и небольшой каблук, но старое венецианское кружево на воротнике и отделка из песца на рукавах были на своих местах. У Мадаленны даже закружилась голова от такой роскоши. И как она могла его забрать себе?

— Мама, — она обняла Аньезу. — Оно чудесное. Оно восхитительное. Но я не могу.

— Что? Это еще почему?

— Оно слишком роскошное, — Мадаленна запнулась и погладила мамин рукав. — И оно твое.

— Чепуха! — фыркнула Аньеза и мягко подтолкнула дочь к шифоньеру. — Даже не думай! Слышала про преемственность? Так что, теперь оно твое.

Мадаленну долго уговаривать не пришлось, и, подумав, что она еще успеет подумать о том, что надо было отдать его обратно, она скрылась за ширмой. Нежный шелк приятно обвивал ее с ног до головы, и она потерлась щекой о мягкий мех. Отражение в зеркале удивленно взглянуло на свою подругу, изумленно моргнуло, а потом расплылось в довольной улыбке; она действительно выглядела прекрасно.

— А что ты наденешь? — крикнула Мадаленна, стараясь справиться с пуговицами на спине.

— Темно-зеленое бархатное. Ну то, помнишь, что сшила миссис Бэсфорд три года назад. У него еще такие милые бусины на подоле. Кстати, — откашлялась Аньеза после молчания. — Что насчет твоего профессора? Он придет?

За ширмой воцарилось молчание, нарушаемое только сопением. Мадаленна старалась изо всех сил сделать вид, что она застегивает пуговицы, но Аньеза знала, что так она всегда старалась скрыть свое смущение. Наконец она вышла на свет, и миссис Стоунбрук заметила, что щеки Мадаленны немного порозовели.

— Я не знаю. — она развела руками и принялась теребить рукав. — Я попросила его не приходить, но ничего объяснить не успела — приехала его жена. Я просто сбежала.

— Представляю, — рассмеялась Аньеза. — Бедный мистер Гилберт.

— Не думаю, что он бедный. — проворчала Мадаленна. — Полагаю, что он ничего не понял. Хотя, если бы мне тоже так что-нибудь объяснили, я бы не только ничего не поняла, но еще и обиделась.

Аньеза ничего не сказала, промолчала, улыбнулась и поправила брошку на поясе. Мадаленна как раз хотела проводить маму в комнату и заняться ее платьем, когда дверь распахнулась, и на пороге отказалась взволнованная Полли.