— Наверное. Оно только сегодня к нему должно было прийти.
— Тогда что такого, если он навестит нас?
— Стыд.
— За что тебе стыдно, дорогая? — изумленно спросила Аньеза. — У нас все вполне…
— Мама! — с отчаянием воскликнула Мадаленна. — Это не так! Что хорошего в том, что мы живем в том доме, где мы должны отрабатывать право находиться под крышей? Где нас с тобой не любят, а мы мечтаем только о том, чтобы сбежать?
— Мадаленна…
— И разве ты не знаешь эти приемы? Сначала кто-то отпустит шутку про то, что отец уже год не появляется дома, потом станут обсуждать меня и тебя, а потом выйдет Бабушка, и вот тогда идиллия станет окончательной! Он другой, и он не может прийти сюда.
— Мадаленна, — после долгого молчания спросила Аньеза. — Почему тебе так важно, что он о тебе подумает?
Мадаленна внимательно посмотрела на маму, но ее взгляд был непроницаемым, и в зеленых глазах была тщательно замаскированная пустота. Иногда ей было бы легче, если мама догадывалась обо всем тихо и молча, а не выводила ее на откровенную беседу. Она туже перевязала пальто и перевесила сумку.
— Потому что он один из немногих достойных людей, которых я знаю. И я не хочу опозориться.
Она поцеловала Аньезу в щеку, и, не дожидаясь ответа, пошла к городу. Знакомая, ироничная улыбка мелькнула перед глазами еще один раз и растаяла, когда она с силой потерла глаза. Другой причины не было.
***
Все занятие Мадаленна просидела рассеянно. Она слышала, что мистер Гилберт говорил что-то про Рафаэля Санти, даже один раз ответила на его вопрос, но все это ускользало от ее внимания. Она была запрограммированной машиной, которая выдавала ответ на интересующий ее вопрос, но сама никакого интереса не проявляла. Эффи несколько раз вскакивала со своего места и просила повторить, но и тогда Мадаленна машинально писала что-то в тетрадь, а потом закрывала ее и смотрела в окно. Если бы она проявила немного участия к занятию, она бы заметила настороженные взгляды профессора, но когда Дафни толкнула ее локтем, Мадаленна только мотнула головой и что-то прошептала в ответ. Единственной целью пребывания в этой аудитории было уговорить мистера Гилберта не приходить к ним на прием. Поступок был детским, иррациональным, даже в какой-то степени невежливым, но другого выхода не было. Людей всегда судили по их семье, и если знакомством с Аньезой она могла гордиться, то перспектива общения Эйдина с Бабушкой приводило в ужас. Сначала Мадаленна надеялась, что он и вовсе не получил приглашения, но когда из его портфеля выпал знакомый белый конверт с аляпистой монограммой в центре, она сурово свела брови и решила действовать.
План был простым — надо было поймать Эйдина где-то между второй и третьей парой и объяснить ему ситуацию. Только вот что конкретно она собиралась ему сказать, Мадаленна не знала. Все занятие она просчитывала различные ходы, и все они вели к капитуляции. Не было ни одной простой и понятной причины, почему Эйдину не стоило быть у них дома. Значит, придется импровизировать, вздохнула Мадаленна, и когда прозвенел звонок, начала неспешно собираться, чтобы успеть ровно к тому моменту, когда он завернет к второй арке. Эффи снова о чем-то его спрашивала и улыбалась, и Мадаленну это злило. Ее бывшая приятельница тратила драгоценное время на пустые распросы о том, что они уже проходили, и Мадаленна заметила, как время от времени мистер Гилберт поглядывал на дверь. В конце концов Доусен все же сдалась, и Мадаленна осталась в аудитории одна. Немного подождав, она быстро вышла за дверь и успела увидеть, как Эйдин завернул за угол. Она не собиралась бежать за ним, это было бы слишком, но он шел куда быстрее ее, и когда она почти поравнялась с ним, Мадаленна не удержалась и устало фыркнула. Мистер Гилберт обернулся.
— Мисс Стоунбрук… — он был явно удивлен. — Что-то случилось?
— Сэр, — Мадаленна старалась начать немного издалека, но Гилберт ее опередил.
— Вы совсем не слушали сегодня. Неужели лекция была настолько неинтересной?
Мадаленна непонимающе посмотрела на мистера Гилберта, но в его глазах не было недовольства, наоборот, он улыбался, и ей стало отчего-то стыдно. Она пристально посмотрела на стену; в голове крутились отдельные слова, которые никак не хотели складываться в слова, и Мадаленна недовольно выругалась про себя. Мало ей объяснений, почему ему не стоит приходить на прием, так придется придумывать достойную причину ее невнимательности. Она ждала, когда мистер Гилберт еще что-то скажет, но он улыбался и молчал.
— Сэр, я слушала вашу лекцию.
— Вот как? — он почти смеялся.
— Насколько я помню, я ответила на несколько вопросов.
— Да, тут вы полностью правы, и ответили абсолютно верно. Но ваши мысли были заняты чем-то совершенно другим. Впрочем, — спохватился он. — Возможно это меня не касается. У вас был какой-то вопрос ко мне, мисс Стоунбрук? — он выглянул в окно и посмотрел на часы. Видимо, он куда-то спешил, и Мадаленна решила действовать напрямик.
— Просьба.
— Что-то случилось?
Мадаленна кивнула.
— Мистер Гилберт, моя бабушка, миссис Хильда Стоунбрук, прислала вам приглашение на прием. Пожалуйста, не принимайте его.
Эйдин изумленно посмотрел на нее и выудил из кармана пиджака немного помятый конверт. Он протянул его ей, и Мадаленна едва не отпрянула от него. В этих четырех строчках заключался ее стыд и позор.
— Но почему? — во двор въехала черная машина, и Мадаленне показалось, что она уже где-то слышала этот переливчатый смех. — Что-то произошло?
— Сэр, я не могу вам объяснить всего. — разумеется, она отлично помнила этот смех — Линда Гилберт; у кого еще могли быть такие смоляные кудри и серебристый голос. — Но я прошу вас ради вас же самого, не приходите на это прием.
— Эйдин! — заливисто крикнула Линда, и несколько студентов обернулись в ее сторону. Мадаленне почему-то не хотелось видеть прекрасную жену мистера Гилберта.
— До свидания, сэр. Я не буду вас задерживать.
Мадаленна уже хотела уйти, когда Эйдин ее окликнул, и ей пришлось остановиться. Она чувствовала знакомые цветочные духи, и от них у нее начинала кружиться голова. Надо было уйти отсюда, прежде чем на священные плиты ступит та, которая ослепляла все своей красотой.
— Мисс Стоунбрук, если действительно что-то произошло, и я чем-то могу помочь, вы можете рассказать мне.
Эйдин глядел на нее очень серьезно, и во взгляде было такое понимание, что Мадаленне захотелось разрыдаться от того, как ей не хотелось, чтобы этот человек сталкивался с грубостью и безнравственностью Бабушки. Но Линда приближалась все быстрее, и время на эмоции не было. Мадаленна с силой сжала глаза, и лишь сказала:
— Я не смею вас больше задерживать, сэр.
***
— Милая! — воскликнул Эйдин. — Можешь помочь с галстуком?
Он стоял посреди их спальни, почти одетый, и только шелковая удавка никак не хотела завязываться аккуратным узлом. Эйдин попробовал засунуть конец в маленькую петлю, но попытка не увенчалась успехом, и он тихо выругался. Он все-таки шел на этот прием. Почему, сказать он не мог даже самому себе. Гилберт и так не жаловал великосветские встречи, где все разговаривали о том, сколько внебрачных детей появилось у очередного герцога или о размерах нового кадиллака, так еще и мисс Стоунбрук настойчиво попросила его не приходить. Он отчетливо помнил отчаяние, сквозившее в ее взгляде, и Эйдин сам не заметил, как чуть не взял ее за руку. Она была почти готова все ему рассказать, но потом появился его сверкающий ангел, и Мадаленна ускользнула. Светский прием и мисс Стоунбрук. Эйдин задумчиво замер около зеркала и принялся медленно натягивать жилетку. Как ни странно, но он не мог представить эту девушку в мраморной клетке, обрамленной золотом и бриллиантами. Ей это не шло. Странная, для северной Англии, внешность располагала к древним сказаниям о феях или лесных душах, которые не принимали никого в свои круги. И вместе с этим, она была наследницей рода Стоунбрук, о котором он так часто слышал, но не мог и подумать, что она принадлежала к этой взбалмошной семье. Ее мать и она были оторваны от света и его ценностей. Несомненно, в ее лице угадывались итальянские черты — смелые, точные, но при этом строгие мазки венецианского мастера — но только тогда, когда она улыбалась. А такое на время их знакомства было так редко, что он мог едва вспомнить, как выглядело ее лицо, озаренное улыбкой. Что-то наполненное светом, но больше ничего.
