— Мэдди! Что ты там копаешься? — Хильда снова крикнула, и на этот раз сварливее.

Мадаленна быстро застегнула платье, поправила гребень, будто так и должно было быть и принялась спускаться по лестнице. Эти дни перед самим праздником всегда были нервотрёпкой для всех обитателей дома, кроме старой миссис Стоунбрук. Она словно оживала и носилась по особняку с такой скоростью, что сложно было подумать — эта женщина перенесла два удара. Праздник вселял в Хильду новые силы, она молодела и отдавала приказания с новым рвением, а Полли с Фарбером мечтали о том, чтобы эта долгая неделя наконец подошла к концу, и надоедливые гости разъехались по домам.

— Мэдди, я тебя зову уже битый час!

— Прошло только десять минут, бабушка.

— Не пререкайся со мной! — воскликнула Хильда и повернулась к столовой.

Там уже было почти все готово — столовое серебро сияло и отбрасывало тени на кованый камин, зеленые портьеры подметали пол своими тяжелыми кистями, а подсвечники блестели бриллиантовыми подвесками. Не хватало только массы народа во фраках и вечерних платьях, которые ходили вокруг, трогали безделушки и полушепотом обсуждали — отравила ли Хильда своего мужа, или тот просто не выдержал жизни со своей женой. На таких разговорах Мадаленна обычно выступала безмолвным свидетелем, но ее взгляд был куда красноречивее любых слов. И когда гости замечали внучку Эдмунда Стоунбрука, то смущенно улыбались и отходили подальше от Мадаленны и тяжелых канделябров. Итальянская кровь могла неожиданно взять в ней верх, и кто знал, какими последствиями это обернется. Но Мадаленна не собиралась защищать бабушку, она просто не хотела, чтобы имя дедушки мешали с грязью.

— Что с китайскими фонариками? Их привезут?

— Их уже привезли, бабушка.

— Что? — завертелась на месте Хильда. — Почему я их не вижу?

— Я решила, что лучше их повесить во дворе.

— Ах, ты решила? — прищурилась старуха и сжала руку внучки. — А скажи по какому праву ты решила, что можешь распоряжаться чужими вещами?

— Вы же сами сказали, бабушка, чтобы я присмотрела за украшением дома. — Мадаленна спокойно высбодила руку и отошла немного в сторону. — Оказалось, что фонарики не подходят обстановке столовой и гостиной, и лучше смотрятся в саду.

— Ну уж позволь мне самой это решать, — язвительно улыбнулась Хильда и потрясла палкой. — Я хочу видеть фонарики в гостиной!

— Пожалуйста. — Мадаленна приоткрыла дверь, и пропустила бабушку вовнутрь.

Хильда торжествующе отдернула тяжелую портьеру, и уже собиралась что-то сказать, как замерла на месте и подозрительно покосилась в сторону Мадаленны. Та была невозмутима. Над потолком, расписанным под викторианский стиль, висели разноцветные набивные китайские фонари. Красные, желтые, синие и оранжевые; на каждом из них были нарисованы птицы и были нарисованы какие-то иероглифы — все вместе это смотрелось чудовищно, и Мадаленна едва сдерживала улыбку. Она знала, что Хильда обязательно будет брюзжать по любому поводу, и все решила поступить по-своему. И, судя по растерянному виду Бабушки, она не прогадала. Хильда кашлянула один раз, второй, а потом повернулась к внучке. Мадаленна видела, как в бабушке боролись ее чувства; старая миссис Стоунбрук и понимала, что ее внучка оказалась права, и отступать ей тоже не хотелось. Наконец решение нашлось.

— Что ж, — откашлялась Хильда. — Я с самого начала говорила, что фонарикам тут не место, но твоя мать настояла на доме. У нее отвратительное чувство стиля.

— У мамы отличный вкус. - твердо ответила Мадаленна и не отвернулась, когда Хильда сердито сверкнула на нее глазами.

— Мы сейчас говорим не об этом, не сбивай меня! Что с французским поваром?

— Он приедет ровно в двенадцать, чтобы все успеть.

— Почему не в десять?

— Потому что его рабочий день начинается в одиннадцать, и он не намерен его менять.

— Ох, — Хильда тяжело села в кресло и поманила Полли. — Как же тяжело, когда все лентяи. Ладно, что со списком подарков?

— Я написала магазину «Бэдфорд», и они пришлют несколько статуэток вашего герба.

— А… — но Мадаленна перебила бабушку и протянула счет.

— Все вышло ровно на пятьсот семьдесят фунтов. Я проследила.

— Проследила, как же. — проворчала Хильда и вырвала бумажку из рук Мадаленны. — Ну-ка, дай я проверю.

Часы медленно пробили семь утра, и Мадаленна незаметно повернулась к двери. Хильда все еще изучала счет, но ее внучка знала, что та только делает вид, и на самом деле просто смотрит на пустые цифры. Хильде нравилось нервировать Мадаленну, особенно перед уходом в университет, для нее это было особенное хобби.

— Бабушка, я должна идти. Что-то еще?

— Нет, ладно, — проворчала Хильда, но когда Мадаленна подошла к двери, вдруг ее окликнула. — Стой, я забыла тебе сказать. У нас будет еще пара новых гостей.

— Кто?

— Мистер Бинтсон из университета Лакшадоу, мистер и миссис Форней из Лондонской академии, — Хильда медленно перебирала карточки. — И мистер и миссис Гилберт. Я решила, что в этот раз стоит добавить академичности…

— Нет. — вырвалось у Мадаленны, и Бабушка оторопело посмотрела на нее.

— Что значит «нет»?

— Бабушка, не надо было приглашать мистера Гилберта.

— О, конечно! — саркастично рассмеялась Хильда. — Я-то все думала, что я забыла сделать! А оказывается, спросить тебя! Я уже отослала ему приглашение, и это не твое дело.

— Но он мой преподаватель!

— И что? — фыркнула бабушка. — Мне что из-за этого отменять половину приглашений? Да половина твоих профессоров была бы счастлива побывать здесь!

Мадаленне было наплевать на всех остальных профессоров, ей было все равно, кто еще придет на этот прием, самым главным было, чтобы на него не пришел мистер Гилберт. Мадаленна жила в мире пошлости, где ей приходилось краснеть за каждое слово Бабушки, за регулярные колкости и грубости, и это постепенно вошло в привычку. Но она не хотела, чтобы тот человек, который поверил в нее, вдруг увидел ее в подобной обстановке. Ей было стыдно, и она уже почти что чувствовала на себе недоуменный взгляд преподавателя, когда Хильда скажет нечто такое, отчего захочется провалиться в подвал дома и не выходить оттуда никогда. Только не он; она могла вытерпеть присутствие любого человека, но только не его — такого умного, мудрого и чистого.

— И если ты, Мэдди, бог невесть что о себе возомнила, то я тебе напомню о твоих правах в этом доме!..

— Что происходит? — из гостиной вышла Аньеза со счетами в руках. Она сняла очки и встревоженно посмотрела на дочь и Хильду. — Что-то случилось?

— Да, случилось! — сварливо ответила Бабушка. — Твоя полоумная дочь решила, что она может распоряжаться имуществом и домом! Решила мне указывать, кого приглашать, а кого — нет! — старуха не унималась, и гнев придавал ей еще больше сил. — Это все твое воспитание, Аньеза! Это все дурацкая итальянская кровь!..

Мадаленна еще стояла около двери, но когда услышала слова про свою кровь, резко развернулась и вышла наружу, хлопнув дверью. Кровь пульсировала у нее в висках, и на какое-то время ей показалось, что она упадет в обморок. Ее приятельницы из университета часто рассказывали, что так они знакомились с молодыми людьми: притворялись без чувств, а потом томно вздыхали и ждали, когда их отпоят бренди. Это была отвратительная игра, и Мадаленна в ней участия не принимала. Она никогда не падала в обмороки, не упадет и сейчас. Внутри дома послышался какой-то шум, и через секунду на крыльце появилась Аньеза с сумкой в руках.

— Ты забыла. — она протянула сумку дочери, и та небрежно перекинула ее через плечо.

— Что, очередной припадок?

— Нет, на этот раз обошлось. — усмехнулась Аньеза. — Слишком мало зрителей, Полли была на кухне, а Фарбер в сарае. Что случилось?

— Она пригласила мистера Гилберта на прием. — хмуро отозвалась Мадаленна и посильнее закуталась в пальто — бабье лето подошло к концу, и стало холодать.

— О, — Аньеза замолчала и дернула нитку на кардигане. — И он принял приглашение?