Но он появился, и догадка настигла Мадаленну ночью. Она помнила, что ей снился сон, странный. Был лес, и был туман. А еще был голос, приятный, зовущий, он обещал защищать ее всю жизнь, говорил, что может стать ее другом. И взамен просил только одного — быть честной, не с ним, а с самой собой. Она подумала, что это очередная ловушка и рванула в другую сторону, ожидая погони, но за ней никто не гнался, и голос растворился вдали. Одна в темном лесу. Ей было страшно, одиноко и холодно. «Мне не страшно!» — сказала Мадаленна. Ветки согнулись и зашумели, цепляясь за ее платье. «Мне не страшно!» — крикнула Мадаленна, и сквозь туман засветил странный месяц; он накренился в ее сторону и зацепил ее туфлю острым концом. «Мне не страшно!» — крикнула она, и, помолчав, добавила: «У меня есть друг!» Все зашлось кругом, но ночь отступила, и она увидела, как бледное солнце засияло за кромкой деревьев. «У нее есть друг.» — громко проговорил голос, и она вдохнула полной грудью. Она не была одинока, и у нее наконец-то появилась надежда. И когда ее таинственный друг был готов появиться, она проснулась. Не мучаясь от кошмаров, не стараясь выбраться из тягучей дремы; Мадаленна просто открыла глаза, и таинственный голос перестал быть тайной. Ей больше не было страшно, и чья-то забота не тяготила, а была в радость. Все это было странным, непохожим на то, что она чувствовала раньше, и она села в постели. Больше всего в жизни ей хотелось независимости, но где-то глубоко, там, куда не могла пробраться даже она сама, все еще жило желание найти верного и доброго друга, который поддерживал бы ее тогда, когда она была готова упасть. Она жила одна, но кто сказал, что именно это ей и было нужно.

— Нет! — выкрикнула Мадаленна, и от звука собственного голоса ей стало немного лучше.

Она жила сама по себе долгие десять лет и привыкла к этому. Даже научилась получать удовольствие от того, что могла позаботиться сама о себе, и ей вовсе не нужна была поддержка того, кто не знает ее, кто спорит с ней, кто… Но аргументы закончились, и она спросонья потерла глаза. В дверь кто-то тихо постучал, и через минуту на пороге показалась Аньеза. Мадаленна молча кивнула, и мама прошла в комнату и присела на кровать. Ее дочка была вся растрепанной, сонной, и миссис Стоунбрук впервые заметила небольшую морщинку на переносице. Как она и думала, ее дочь не спала, и постель была вся сбита. Но она хотя бы не плакала; ее слезы мама точно не смогла бы выдержать.

— Он сильно рассердился?

Мадаленна не могла смотреть на маму. Та ведь ее предупреждала, говорила, чем она рискует, но она уперлась и рискнула не поверить проницательности своего знакомого. Чувство стыда снова проснулось, и внутри все скорчилось, когда в памяти возникли его глаза. Он был разочарован. Удивлен. И при этом в нем была какая-то странная обреченность, словно произошло то, чего он и так ожидал. Ей тогда показалось, что она упадет. Прямо на пол, на грязно-серый паркет. Упадет и не встанет, потому что внезапно ей стало важно, чтобы именно этот человек верил в нее и в ее непогрешимость. Мадаленна и не подозревала, что еще остались подобные романтики.

— Хуже. Он будто бы разочаровался.

Аньеза нерешительно приобняла дочку. Разумеется, она еще скажет, что она же говорила, но не сейчас. Может в поступках Мадаленны была и ее вина. Не родись она в этом страшном доме, не думала бы только о деньгах. Повышенная стипендия, ради нее она-то и старалась учиться на одни «отлично» и редкие «хорошо». Аньеза как-то пробовала возразить, что эти деньги им не нужны, но Мадаленна только молча положила сто фунтов в ее расходную книгу и поцеловала. Девочка слишком рано узнала, что такое долги и работа за жизнь. Аньезе снова привиделся остров посреди голубой воды, и золотое солнце, но потом все накрылось черной тканью, и она открыла глаза. Марии не было давно, и надо было это принять. Как приняла Мадаленна, хотя, в глубине души, Аньеза знала, что ее дочь так и не свыклась с потерей любимой бабушки, просто не рассказывала об этом.

— И что ты сделала? — она аккуратно расправила дочери воротник халата и поцеловала в лоб. — Сдала второе?

— Да. — глухо ответила Мадаленна из ее объятий.

— Он принял?

— Сказал, что с моими способностями к писательству, меня можно посылыть на конференции каждый месяц.

Аньеза рассмеялась и погладила дочку по голове. Черствый прагматизм Хильды еще не до конца пробрался в милую головку Мадаленны, и гордая дочь Италии пообещала себе, что по приезду Эдварда сразу отправит ее в Лондон на вольную жизнь. Ее дочка будет жить в просторной квартире, дружить с хорошими людьми и жить так, как всегда мечтала. Больше не будет никакой грозной Бабушки, больше она никогда не будет хмуриться. Надо только дождаться.

— Я еще спросила, не обижается ли он на меня? — прошептала Мадаленна, прижимаясь к маме, и Аньеза почувствовала, как ее щеки коснулось что-то мокрое.

— И? Что он ответил?

— Сказал, что не обижается. — Мадаленна не вытирала слезы, бегущие по горячим щекам. — Сказал и улыбнулся. Я слышала, как он улыбнулся.

— Значит, все хорошо? — прошептала Аньеза.

— Да.

— С тобой еще посидеть?

— Нет, мама, — она поцеловала ее в щеку и поудобнее устроилась около окна. — Я должна побыть одна. Немного. Хорошо?

— Конечно. — Аньеза обняла ее еще раз и присмотрелась в утомленное лицо. — Только не думай слишком долго, а то тебе рано вставать.

Мадаленна кивнула матери и посмотрела в окно. Она не знала, сколько было времени, но на востоке солнце еще не встало, и небо было темным. Радость; странно, но в ее сердце поселилась радость, и она задумчиво дотронулась до воротника халата. Мадаленне всегда было интересно узнать, каким было это чувство. В книгах всегда его описывали каким-то буйным цветом, словно это был ураган, нечто, сметающее все преграды, и это пугало ее. Ей казалось, что радость не может быть только одной на все события жизни. Не может быть такого, чтобы человеку было одинаково радостно и от куска заветного пирога и от долгожданной встречи с родным человеком. Когда пришла телеграмма от отца, она была счастлива, но это было другое — это была долгожданная радость. Каждый день она знала, что этот момент придет, и немного болезненное, тянущее ощущение близкого счастья стало уже привычным для нее. Но тот факт, что мистер Гилберт не был до конца разочарован в ней, что он еще верил в нее, все это поселило неведанную до этого тихую благодать. Мадаленна была рада; рада, что смогла себя оправдать, рада, что не обидела этого человека, только не его. Это было странно, но ей казалось, что за несколько дней в ней что-то поменялось. Случись это месяц назад, и она обязательно бы думала только о том, что посмела себя унизить просьбой. Она бы лелеяла свое эго и не задумывалась о том, что поступила некрасиво, обманув доверие человека, достойного человека. Нужно было признать — они действительно познакомились при интересных обстоятельствах, и в университете их общение стало более необычным, но они уже знали друг друга, и Мадаленна в глубине души все равно восхищалась умом Эйдина и его добротой. Сейчас шла речь не о ее гордыни, а том, что она не могла врать такому человеку — интелигеннтному, глубокому, мыслящему. Не тому, кто заметил ее, кто завел разговор, хотя мог просто улыбнуться и пройти мимо. Такое общение следовало ценить, и она была глубоко благодарна тому, что мистер Гилберт выделял ее из всех остальных. Она могла его стесняться, она могла быть нелюдимой, но не уважать его она не могла.

Спокойная улыбка вспомнилась внезапно, и Мадаленна улыбнулась в ответ. Ночь была спокойной, тихой, она закрыла глаза, положила руку под подушку и с облегчением вздохнула. Теперь кошмары ее не мучили.

***

— Мэдди! — голос Бабушки раздавался по всему дому, и Мадаленна выглянула из-за дверцы платяного шкафа.

Этим утром все шло как-то наперекосяк: и на платье оторвались пуговицы, и в волосах застрял гребень, но плохого предчувствия не было, и Мадаленна была весела, чуть ли не пела. Ей было хорошо, на сердце будто бы не было тяжелого камня, и она с удовольствием вдохнула осенний воздух. С соседнего поля тянуло сгоревшей травой, а из города свежей сдобой, и Мадаленна мысленно отметила про себя новые сентябрьские запахи этого года. Если бы она могла еще их и поместить в стеклянные колбы с шелковыми лентами, и открывать их в любое время…