— Я не знал, где ты была все эти дни, — медленно говоря, он осторожно подошел к ней, но руки она ему больше не дала. — Я не знал, что с тобой, где ты, как ты. Я не знал, что мне думать.

— И подумали самое отвратительное! И вы правильно сделали, — болезненная улыбка исказила ее черты. — Я устала быть такой, в какую верили все: родители, мистер Смитон, вы! Сколько счастья я получила в ответ? Нисколько. Теперь я буду как Хильда, и это наконец принесет мне и гармонию, и мир, и какого-нибудь мужа, с которым я проживу всю жизнь.

Еще немного, и тогда бы Мадаленна сорвалась окончательно. Ей нужно было уйти, а заявление она напишет после. Только бы добраться до дома, запереться и не слышать и не видеть ничего и никого. Она обошла Гилберта стороной и открыла дверь, когда вспомнила, что оставила исписанные листы на столе. Мадаленна потянулась к ним, как Эйдин в одну секунду оказался рядом с ней и взял листы. Она только вытянула руку, чтобы забрать, как Эйдин разорвал первый на два лоскута, и те опустились на стол. Мадаленна пораженно смотрела на то, как и вторая бумажка превращалась в лоскуты в его руках, и тогда возмущение поднялось в ней с большей силой.

— Что вы делаете?

— Я не намерен прощаться со своим лучшим студентом и надеждой всего университета, — она спокойно дорвал их на мелкие куски и, не смущаясь, посмотрел прямо на нее. — Вы слишком нужны нам.

— Значит, вот так, да? Вы — провокатор! Вы сами сказали, что не станете препятствовать решению студента выбрать другую специальность!

— Я наговорил массу глупостей.

— Ах так? Хорошо, я напишу еще одно. И еще одно. Столько, сколько угодно!

— И всех их будет ждать такая же судьба. Я не могу вас отпустить.

Это было невыносимо. Как можно было быть таким жестоким, как можно было смотреть на нее с такой мягкостью после всего, что произошло? Почему он не мог раньше сказать этого? Все напряжение прошлых недель наконец прорвалось; Мадаленна почувствовала, как злые слезы потекли по ее лицу, и она даже не успевала их вытирать. Она сорвалась с места и почти успела выхватить стопку бумаг, как ее осторожно перехватили, и она снова оказалась в чьих-то руках. Нельзя было так на нее смотреть, нельзя было показывать, будто ему было больно; для этого было столько недель. Она отвела поддерживающие объятия и сделала шаг назад.

— Вы — авантюрист!

Шаг назад; его голос звучал слишком мягко.

— Конечно, — кивнул он.

— Наглый, бессердечный человек!

Еще один шаг назад.

— Разумеется.

— В вас нет ничего хорошего, ничего!

— Конечно.

— Я ненавижу вас и никогда не любила!

— Я знаю.

Она мало что помнила, после того, как его руки обвились вокруг нее. Помнила спасительное тепло, нежность, заботу — все, на что так надеялась, к чему так успела привыкнуть, все это на короткое мгновение вернулось к ней, и Мадаленна вдруг забыла, что этих ужасных дней не было. Был поцелуй, внезапный, втайне желанный, болезненный — она старалась отвернуться, надеясь, что ее все же поцелуют, что она сможет снова почувствовать приятную горячую волну внутри, как было всегда, когда она чувствовала его прикосновение. Эйдин целовал ее, и теперь Мадаленна понимала, о какой страсти говорила Линда; не было робости, не было застенчивости; теперь он обнимал ее так, будто ее могли отобрать у него. А потом вспомнился холод, Линда. Голубая глыба встала перед ней, и наваждение пропало, осталось только отчаяние и воспоминание, как она сидела у потухшего камина, смотря на фотографию в газете.

Звук пощечины гулко разнесся по кабинету, и Мадаленна отошла назад. Она ожидала, что снова увидит прохладу в голубых глазах, но там не было ничего, кроме неуемной радости. Она любила его, это правда, но страдать и вспоминать больше не собиралась.

— Спасибо, — Гилберт улыбнулся и поклонился. — Это лучший подарок. Даже лучше того шарфа.

Мадаленна неспеша сложила обрывки листов и взяла из стопки новые. Она не собиралась менять своего решения.

— Я все равно уйду, сэр. Если не отпустите меня вы, я пойду к декану Ройтону. И все равно уйду.

Мадаленна видела, как тень пробежала по его лицу; прежде чем закрылась дверь, она услышала его голос:

— Я люблю тебя, Мадаленна. Я скучаю по тебе.

Дверь громко хлопнула, и Мадаленна сбежала вниз по лестнице, не оборачиваясь. У нее было ощущение, будто она попала в странную книгу, и та никак не могла закончиться.

***

Она влетела в дом так быстро, что прищемила себе жакет дверью. Она же от всего отказалась, она же сделала все, что от нее просили. Так почему теперь ее душу снова начинали растравливать, причем с такой изощренностью. Нет, мотала головой Мадаленна, нет, больше такого волнения она не допустит. Она уедет, уплывет, сделает все что угодно, но вот этого не допустит. Она ходила из угла в угол, стараясь не касаться рукой губ. Какую надо было иметь наглость, чтобы сначала встать перед ней на колени, разорвать все ее заявления, а потом еще и поцеловать! Если Гилберт думал, что она не уйдет после всего этого, то он плохо знал ее. Мадаленна фыркнула и отогнала воспоминание о теплых объятиях.

В дверь постучали, но она не обратила на это внимания. Как он мог вообще подойти к ней после всего, что наговорил? После того, как отвратительно-холодно смотрел на нее? Он скучал по ней! Но Мадаленне было все равно. Она так старалась отогнать все воспоминания, она внушала себе, что теперь она одна, и никто не должен помогать ей. Она столько раз теряла всех, кого любила, и ведь Эйдин знал это, она рассказывала ему обо всем, но он решил поговорить об этом тогда, когда ему было удобно об этом говорить. Наплевать, что она любит его; наплевать, что всю жизнь хотела заниматься искусством. Теперь ее мечта — цветы и теплицы. В дверь снова застучали еще настойчивее, и Мадаленна воскликнула:

— Да что вам от меня всем нужно?!

Ругаясь, Мадаленна подошла к двери. Больше всего она желала, чтобы на пороге ее встретил призрак мистера Смитона или дедушки, вот тогда она с ними с удовольствием бы поговорила. Она рывком потянула тяжелую дверь на себя и застыла. Это были не призраки, это был не Джон, это даже были не акционеры из Бабушкиного клуба. На пороге стояла девушка в широкополой шляпе и нервно мяла в руках платок. Мадаленна подумала, что это была родственница мистера Смитона, но когда гостья подняла голову, Мадаленна отшатнулась — это была Джейн Гилберт. Еще немного, и в ее доме могло собраться полное семейство Эйдина; с какой-то стороны это было даже забавно. В любое другое время она бы посмеялась и пригласила бы девушку на чай, чтобы обсудить сложившееся положение, но сейчас — с Мадаленны было довольно всего того, что произошло за этот день, не хватало только нежданных визитов. Мадаленна оперлась на косяк и неприветливо посмотрела на Джейн.

— Мисс Гилберт, чем обязана?

Джейн сняла шляпу и возмущенно посмотрела на Мадаленну. Вероятно, этот взгляд должен был прожечь дыру в Мадаленне, но она сама была готова поджечь что угодно и кого угодно вокруг, поэтому осталась безучастной и только посмотрела за спину гостьи — после дождя старая бочка совсем расщепилась, и Фарбер забыл ее покрасить.

— Как вы могли? — гневно выпалила Джейн, и Мадаленна почувствовала отголоски прошлого возмущения — опять вопросы, опять обвинения, как же ей все это надоело!

— Что вы имеете в виду?

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю! Как вы могли так поступить с моей семьей, как вы могли забрать моего отца?! Он же вам самой годится в отцы!

Мир сошел с ума — другого объяснения не было, иначе она не могла понять, почему все приходили к ней с обвинениями, даже после того, как она сделала все, что требовалось от нее. Мадаленна ощущала, как раздражение, медленно копившееся в ней, постепенно все нарастало, и в конце грозило вылиться в большой скандал. И упаси Небеса всех, кто мог попасться ей под руку.

— Мисс Гилберт, вашего отца здесь нет, его нет за дверью, его нет в коридоре и нет в кухне, — гаркнула Мадаленна, и, раскрыв дверь, обвела холл рукой. — Так почему вы решили, что я вообще его забрала? И что это за странная привычка говорить о людях, как о вещах? Почему вы говорите о нем так, будто он — чемодан или шляпа? Как я вообще могла забрать то, что мне не принадлежит?