Мадаленна наклонила напольное зеркало на себя и вгляделась в свое отражение. Если улыбаться у нее получалось, то тогда она сможет быть второй Хильдой Стоунбрук. Падать ниже уже все равно было некуда, так почему не обратиться к родственным связям? Она тихо, стараясь, чтобы в столовой ее не услышали, открыла дверь и пробралась в комнату отца. Где-то у него в альбомах должна была храниться фотография Бабушки в молодости. Дверь легко поддалась, и она оказалась в темной спальне. Постель отца была нетронута, вероятно, он так не зашел в эти дни домой, и Мадаленна осторожно взбила подушку и наполнила водой графин — он все же мог вернуться, и она не хотела, чтобы Эдвард снова ушел. Ей его не хватало. Она поняла, что сейчас могла спросить только у него, как сильно обидела Гилберта, и была ли у нее возможность все восстановить. Отец тоже не особо обрадовался, что его дочь колесила по Италии с женатым мужчиной, но Мадаленна помнила, как он спросил, счастлива ли она с ним. Мама сразу же заговорила о чести и достоинстве и даже не поинтересовалась чувствами дочери. На книжных полках не было пыли, Фарбер по-хозяйски следил за спальней своего хозяина, и она заметила, что книги, которые отец всегда раскидывал после прочтения, стояли ровно в ряд, разделенные по алфавиту. Но где-то еще должны были быть альбомы. Мадаленна пододвинула лестницу и, забравшись на последнюю перекладину, принялась возить рукой по полке. Наткнувшись на кожаные переплеты, она стащила несколько альбомов, и, чудом не упав, сползла обратно на пол.
Где-то должны были быть фотографии молодой Хильды. Теперь Мадаленна как-то даже упивалась ощущением сходства с Бабушкой. А почему она должна была вообще быть доброй, милосердной и все понимающей, когда ничто из этого не принесло ей в итоге счастья? Почему она должна была радоваться тому, что жертвовала своим счастьем и смотрела на то, как та, которая была этого недостойна, жила с тем, кого любила Мадаленна? Хильда всю жизнь прожила так, как сама того желала, вышла замуж за того, кого сочла нужным, и ни разу не пожалела о своем поведении. То, что она все-таки оказалась в санатории, больше похожем на клинику для сумасшедших, еще ни о чем не говорило. Зная упорство и характер Бабушки, та должна была выйти оттуда всего через несколько месяцев. Мадаленна листала быстро картонные страницы с квадратными снимками малышей, мужчин в сюртуках и фраках, женщин в парадных платьях, в шелках и бархате; на одной из страниц она заметила даже Лили Элси рядом с красивой женщиной, отдаленно напоминавшею Эдварда — это оказалась сестра Эдмунда. Мадаленна задумалась — дедушка никогда не упоминал о том, что он был не один в семье. Наконец она долистала до страницы, на которой большими цифрами было написано «1920-е». Где-то здесь должны были быть фотокарточки Хильды. Листать пришлось недолго — на второй странице Мадаленна увидела знакомое лицо и поднесла альбом поближе, стараясь рассмотреть Бабушку в том возрасте, когда она еще не превратилась в старую ведьму.
На нее смотрело нежное лицо, такое обычно называли «лепесток розы». Даже на черно-белой фотографии было видно, какими яркими были у Хильды глаза — со временем они перестали быть серо-голубыми и потускнели. Завитые волосы спадали на виски, обрамляя лицо мелкими волнами. Нос, идеально курносый, был немного вздернут, отчего лицо уже тогда казалось высокомерным. Тяжелый характер выдавал нежно очерченный рот, сурово сжатый, и взгляд, направленный не в сторону, а прямо на фотографа. Хильда улыбалась, но в улыбке чувствовалась знакомая сталь, в ней не было тепла и ничего искреннего. Хильда улыбалась потому, что знала — эта улыбка принесет ей миллионы и Эдмунда Стоунбрука. Мадаленна была уверена, что после того фотограф щелкнул затвором камеры, Бабушка презрительно огляделась вокруг и обозвала всех присутствующих дураками. Бабушка была и оставалась отвратительным человеком, любившим только себя, тиранящей всех, кто не прислушивался к ее мнению, и все же она жила и была счастлива. И считала, что Мадаленна была похожа на нее. В этом заключалось одна из многочисленных странностей поведения Хильды — она постоянно утверждала, что ее внучка недостойна так называться, и все же приблизила ее настолько, что та отвечала за весь дом и, в особенности, ее покой. Так, может Мадаленна и в самом деле была похожа на нее? Может, мистер Смитон и мистер Гилберт просто ошибались на ее счет? Мадаленна поправила халат и посмотрелась в зеркало отца — на нее смотрела девушка, во многом походившая на Хильду Стоунбрук. Гилберт сказал, что она напоминала Марию, но просто польстил ей. На самом деле она была Хильдой Стоунбрук. Она не страдала, она закрыла сердце ото всех в раннем возрасте и добилась всего, чего желала. Так, почему ей нельзя было стать такой же?
Дверь в спальню отца распахнулась, и в комнату вошла Аньеза. Она тихо прошла вглубь и остановилась около дочери. Мадаленна понимала, что мама чувствовала вину, но внутри все еще так болело, что она не могла просто улыбнуться и сказать, что с ней все хорошо. Она и сама не знала, что с ней. Ей не хотелось, чтобы Аньеза не волновалась, но и не желала, чтобы она думала, будто отчаяние дочери не имело к ней никакого отношения. Мадаленна осознавала, что бьет по самому больному, но что бы на это ответила Хильда? Внутри все похолодело, когда она спокойно задала этот вопрос. Всю сознательную жизнь она ненавидела Бабушку и считала самым большим оскорблением, когда кто-то говорил, что она похожа на нее, но сейчас больше всего ей хотелось стать такой же холодной и бездушной. Аньеза присела рядом с ней на ковер, но Мадаленна не пододвинулась к ней и не обняла.
— Хильда в молодости была очень красивой. — произнесла Мадаленна, и мама кивнула. — Я не удивлена, что дедушка заинтересовался ей.
— И кто же знал, что у нее такая ужасная душа. — покачала головой Аньеза, рассматривая портрет свекрови.
— Душа? — Мадаленне захотелось язвительно улыбнуться; она так и сделала. — А зачем нужна эта душа? Разве она может принести много счастья?
— Мадаленна, — настороженно посмотрела на нее мама. — Не надо так говорить. Я понимаю, что ты страдаешь…
— Я не страдаю. — отрезала она и резко встала с пола. — Не хватало еще слезы лить. Ушло и ушло. Мне все равно.
— Дорогая, — мама встала за ней и поправила воротник халата; Мадаленна отстранилась. — Я все понимаю, но тебе будет гораздо легче, если…
— Ты говорила мне, что станет гораздо легче, если я отпущу Гилберта, — прямо посмотрела на нее ее дочь. — Но мне не стало. Ты говорила, что моим утешением станет то, что я поступила правильно. Это меня не утешило. Я больше не верю чужому опыту, только своему.
— И решила во всем подражать Хильде? — вышла из себя Аньеза. — Хочешь стать такой же, как она?
Мадаленна остановилась у порога комнаты и посмотрела в окно. В комнате должна была остаться ее бледная тень, а из дома выйти настоящая внучка Хильды Стоунбрук. Бабушка, наверное, упала бы, если услышала, как Мадаленна оспаривала ее право на подобное поведение.
— Она — моя Бабушка, — Мадаленна прошла в свою комнату, Аньеза направилась за ней. — Ты сама всегда говорила, что я на нее слишком похожа.
— Я лишь говорила, что ты похожа характером на своего отца, а тот пошел в Хильду!
— По-моему, — Мадаленна зашла за дверку шкафа. — Это одно и то же.
— Мадаленна, — твердо начала Аньеза. — Ты росла с Хильдой, ты видела, как ужасно она ведет себя со всеми, даже с теми, кого любит! Как ты можешь вообще равняться на нее?
— И ведь она получала то, что желала и была счастлива, да?
Аньеза замолчала и пораженно посмотрела на нее. Мадаленна пожала плечами и посмотрела на платья. Серое, черное, белое — нет, она не собирается выглядеть как несчастный призрак! Ей не о чем жалеть, ей не о чем рыдать, она все равно будет счастливой! В глазах что-то защипало, и Мадаленна решительно ткнула пальцем в красный шерстяной костюм. На улице было не так тепло для апреля, и жакет с юбкой спокойно можно было надеть без пальто. Она помнила, как отец привез ей этот наряд после того, как вернулся из командировки. После Египта он останавливался в Марокко и Париже, и из последнего привез Аньезе колье из изумрудов, а Мадаленне как раз этот костюм. Тогда она его отложила, решила, что тот слишком яркий для нее, но сейчас его время пришло. Мадаленна смело сняла его с вешалки и принялась стаскивать халат. Аньеза с удивлением смотрела на то, как ее дочь с исступлением закрывала пуговицы на пиджаке, но ничего не сказала, только покачала головой и махнула рукой, когда Мадаленна дернула заевшую молнию.
