— Не надо. Тут достаточно светло.
— Я боялся, что ты уехала, — помолчав, произнес Гилберт и прошел внутрь, пропустив луч света в кабинет. — Боялся, что так и не увижу тебя.
— Фактически, вы меня и сейчас не особо видите. — усмехнулась Мадаленна, но он промолчал.
— Я не хотел, чтобы ты слышала все, что они говорили. Извини меня.
— Это не ваша вина, и я на вас совсем не сержусь.
— Я не думал, что Линда придет, — он сделал шаг в темноту, и Мадаленна удержалась, чтобы не взять его за руку. — Отвратительная комедия.
— Я знала, — брякнула она, прежде чем вспомнила, что разговор остался в тайне.
— Откуда?
— Она же ваша жена, — нашлась она. — А женам пристало появляться на таких вечерах.
— Это временно. Через месяц у нее таких прав уже не будет.
Мадаленне захотелось заплакать — так близко он был с ней, и, при этом, с каждой минутой становился все более далеким. Ощутить напоследок родные объятия, дать возможность любить и быть любимым человеком; как можно было от всего этого отказаться? И как после этого можно было перенести холод? Мадаленна позволила себе первой взять его за руку и потянуть к себе. Эйдин не сопротивлялся и присел на стул; теперь она видела его лицо немного в тени, видела, как в глазах у него вспыхивали знакомые огоньки, от которых с ней творилось непонятное. Мадаленна провела рукой по его щеке и пригладила успевшие растрепаться волосы; на такую смелость в обычное время она бы и не решилась, однако это было прощание, и она понимала, что после своего отказа, скорее всего, даже не разрешит смотреть в его сторону. Мадаленна улыбнулась, почувствовав знакомое прикосновение губ к запястью.
— Я разрушу твою карьеру.
— Все равно. — прошептал он.
— Рассорю с твоей дочерью. — она изо всех сил пыталась придать голосу твердость.
— Она поймет.
— Поставлю крест на всем, к чему ты так долго шел. И в конце ты меня возненавидишь.
— Что за глупости? — Мадаленна услышала, как его голос стал сердитым. — В чем дело?
— Здесь немного прохладно, — она хотела встать, но Гилберт крепко взял ее за руку. — В прошлом году апрель был теплее.
В прошлом году она сидела в теплицах и учила историю средневековой архитектуры, уныло думая о том, что на место мистера Флинна придет новый преподаватель. Она его заранее ненавидела, придумывала десятки причин, почему он должен был быть хуже Флинна, так кто же знал, что все обернется этим? Аньеза. Она с самого начала все поняла, но предупредила, когда процесс стал необратимым.
— Мадаленна, — в тоне голоса не было ни намека на веселье. — Я не слепой и не глухой, в чем дело? Это все из-за этих дурацких разговоров? — он пододвинул стул поближе и заглянул ей в глаза. — Не обращай на них внимания, они — циники и лицемеры, если хоть один вечер послушать их, можно стать полным дураком! Так это из-за них?
В глазах защипало, но это было из-за дыма от машины; окно было открыто, и Мадаленна чувствовала запах бензина. В чем дело? Она могла рассказать ему все, могла сказать, что Линда приходила и пригрозила раздуть отвратительный скандал, могла рассказать, что очень боится потерять его, а так и будет, потому что Мадаленна всегда теряла тех, к кому привязывалась, могла наконец сказать, что не сможет перенести, если он ее тихо возненавидит. Она многое могла сказать ему, и Эйдин наверняка бы сразу же обнял ее, поцеловал и сказал бы, что все обязательно будет хорошо, что он не позволит ей страдать и никогда не обидит. Однако когда Мадаленна открыла рот, чтобы все это сказать, то почувствовала странный звон внутри себя, будто что-то сломалось, и вся выверенное, надежное, сильное поканчнулось и обрушилось со страшной силой. Она не перенесет, если уйдет и Эйдин, лучше она сама первой оттолкнет протянутую руку. «А что бы на это сказал мистер Смитон?» — кто-то робко спросил ее, и она затрясла головой. Мистер Смитон был мертв, и больше было некому учить ее смелости. Она очень устала.
— Да, это из-за них. — повторила она, глядя на Эйдина — она очень хотела запомнить его лицо, чтобы потом вспоминать его с закрытыми глазами. — Жалко, что мы не сфотографировались в Италии.
— В Сиене?
— В той гостинице.
— И чем же примечательна та гостиница? — улыбнулся Эйдин и обнял ее.
— Там родилась и умерла миссис Гатри.
Гилберт вдруг приподнял ее аккуратно за подбородок и пристально посмотрел на нее. Мадаленна думала, что он ее поцелует, но в его глазах показалась тревога, и он легко провел рукой по ее щеке, глазам, шее, словно пытаясь снять тень. Она и забыла, что Эйдин всегда чувствовал, когда с ней что-то было не так.
— Ты мне так и не рассказала.
— Что не рассказала? — улыбка вышла ненавязчивой и жуткой.
— О том, что тебя мучает. — Гилберт не отводил от нее взгляда и врать было трудно. — Что-то случилось, я знаю.
— Мои родители решили развестись, — делано усмехнулась Мадаленна. — Вот я и пытаюсь понять, как мне быть.
— Это не то, — решительно покачал он головой. — Я знаю, что ты мне что-то недоговариваешь. Пожалуйста, скажи мне, я постараюсь помочь.
— Ты же знаешь, что я потеряла мистера Смитона, — предприняла еще одну попытку Мадаленна.
— Это не из-за него, не только. Любимая моя, — он нежно притянул ее. — Что произошло?
Мадаленна не отвернулась от него и почувствовала, как по шеи скатилось что-то теплое; теперь виновата была не дымящая машина. Она думала, что сложнее всего будет перетерпеть его холодность, но, оказалось, что и от нежности можно было задохнуться. Чувствуя, что она сможет сорваться, Мадаленна вывернулась из объятий и в темноте вытерла глаза рукавом.
— Это все платье.
— Какое платье? — недоуменно спросил Гилберт.
— Вот это платье, — она ткнула себя пальцем в спину. — Дурацкие пуговицы не застегнулись, пришлось накинуть палантин. Неудобно.
Эйдин молчал. Мадаленна слышала его дыхание и знала, что он не поверил ей. Она пыталась выдумать подходящую причину, но в голове снова была пустота; если он спросит еще раз, что случилось, она не выдержит и расскажет все. Как ей хотелось, чтобы Гилберт не спрашивал, как ей хотелось, чтобы он спросил. Но Эйдин только вздохнул и спросил:
— Может, я могу помочь?
— Я была бы очень рада, — она сбросила покрывало и показала рукой на две пуговицы посередине лифа. — Они такие маленькие, все никак не могли залезть в петлю.
Мадаленна почувствовала тепло его рук, и по спине пронеслась дрожь. Эйдин тихо рассмеялся, и Мадаленна силой воли заставила себя не повернуться к нему. Этого прикосновения она ждала так долго, этого тепла она искала всю жизнь. Ни Джон, ни кто-то другой не мог с такой лаской и бережностью касаться ее, и она знала, что никогда не позволит кому-то другому такую вольность. Это было минутным делом, но пуговицы в его руках, как нарочно, путались, и Мадаленна чувствовала мягкость его рубашки, когда та касалась чуть выше спины. Последнаяя перламутровая пуговица бал застегнута, и Гилберт старательно разгладил складки на платье. Когда она повернулась, в кабинете было так темно, что Мадаленна едва видела очертания его лица. Она обняла его первой; с отчаянием подалась к нему, так крепко прижимаясь, будто кто-то невидимый хотел перетянуть его на себя. Она целовала лоб, щеки, глаза так быстро, стремительно, что не заметила ответных объятий, стараясь успеть, прежде чем его отняли у нее. Последний поцелуй был горьким; Мадаленна нерешительно коснулась его губ, и вот тогда почувствовала, как объятия стали еще крепче. Нежность все же успела превратиться в страсть, и она почувствовала, как теплая волна поднялась в ней; дышать стало трудно, но еще хуже было бы отвернуться от него. Это был последний поцелуй, и Мадаленна ответила на него.
В коридоре раздались шаги, и она застыла. Еще чуть-чуть, и она не уйдет от него никогда. Гилберт все еще держал ее в объятиях, когда дверь открылась, и на пороге появилась Линда. Мадаленна вздрогнула, но Гилберт ничего не сказал; он только вышел вперед и загородил ее собой. Линда хотела что-то сказать, но вместо этого быстро смахнула что-то с глаз и ядовито улыбнулась. Дверь закрылась, в коридоре послышался звонкий голос миссис Гилберт, и Мадаленна отстранилась. Она лихорадочно провела рукой по волосам и сдержала крик. Гилберт убрал выбившийся локон с ее щеки и снова поцеловал. Они могли выйти и рассказать всем, что любят друг друга и хотят быть вместе. Она почти видела это, но призрак Линды возник перед ней, и она вздрогнула. Мадаленна Гатри не была трусихой, но фамилия Стоунбрук позволяла это.
