— На это может уйти вся жизнь.

— И пусть, — Мадаленна чувствовала, что на них смотрят, но она чувствовала знакомую лихорадку и была готова отстаивать одно утверждение хоть весь вечер. — В этом и есть вся суть искусства, оно жестоко, но каждый, кто вносит свою лепту, становится бессмертным. Понимаете, — она скрестила руки на груди. — Произведения всего Возрождения настолько чисты, настолько гармоничны, что найти ответ на нужный вопрос — настоящее испытание. Даже если взять Да Винчи и его знаменитую «Джоконду», все равно по-настоящему неизвестно, что это была за женщина, и почему он ее нарисовал. Но этот вопрос вкупе с гениальностью и заставляют размышлять над ним уже который век. Тайна — важная состаяляющая искусства, это некоторое таинство…

Мадаленна слышала, что шум в библиотеке стал меньше, она чувствовала, что на их группу смотрят, и она чувствовала взгляд любимого человека. Она знала, что на нее смотрит Линда и старалась удержаться от торжествующей улыбки — хоть на минуту она смогла ее победить, хоть на минуту та поняла, что они с Гилбертом из одного мира и могут понимать друг друга с полуслова.

— Так это, — она услышала сзади себя голос. — И есть та самая мисс Стоунбрук, мистер Гилберт, о которой вы нам рассказывали?

— Она, мистер Дитерли.

Мадаленна слышала неприкрытое одобрение и восхищение в голосе, но смотреть на него боялась — кто знал, что она могла выкинуть, пока ее сознание полностью ей не подчинялось. Она смело посмотрела на мистера Дитерли и с облегчением услышала, как гомон снова стал нарастать. Профессор серьезно посмотрел на нее, Мадаленна ответила ему тем же, и он все-таки улыбнулся.

— Похвально, мисс Стоунбрук, неплохие речи. Даже удивительно, — он обернулся к Гилберту. — Что с таким преподавателем остались такие в хорошем смысле консервативные ученики.

— Мисс Стоунбрук, — Гилберт обошел ее и встал за ее спиной. — Наверное, самый независимый студент, из всех кого я знаю.

— Я позволю себе сказать, сэр, что в споре рождается истина.

Мадаленна чувствовала знакомое тепло и еловый одеколон, и, несмотря на всю боль, ощутила знакомую радость, которую чувствовала всегда, когда начинала разговор с Эйдином. Он был ее главным собеседником.

— И правильно сказали, — удовлетворенно кивнул Дитерли. — Он, кстати, мисс Стоунбрук всегда со мной спорил, и, вот, посмотрите, идет на звание академика. Ты рад? — обратился он к Гилберту; Мадаленна вздрогнула.

— Очень рад. — улыбнулся Эйдин.

Мадаленна сжала палантин в руках и сдержанно улыбнулась в ответ. Она знала, что Линда улыбается ей и не могла посмотреть на нее в ответ. Она, Мадаленна Стоунбрук, все испортит. Она, а не Линда. Она возьмет и разрушит все, к чему Эйдин так долго стремился, и никакая любовь не сможет этого исправить? И с чего она вообще взяла, что это была любовь? Эйдин прожил с Линдой столько лет, это не могло пройти просто так, в конце концов все замкнулось бы снова на ней. А этого бы Мадаленна уже не перенесла бы. Лучше самой признаться в ошибке, чем потом терпеть вынужденную жалость. Но ведь он сказал, что любит ее! Он не мог соврать, не мог так жестоко подшутить. Она почувствовала, как ноги начали медленно увязать в полу. А что, если ему просто показалось?

— Да, Линда, твой муж скоро станет академиком!

— Я знаю, — проворковала миссис Гилберт и обняла Эйдина.

Мадаленна почувствовала, как ревность начала вить из нее веревки. Ей было невыносимо смотреть на это, хотелось закричать, топнуть ногой, но все это было так глупо. Она хотела отойти к окну, когда почувствовала, как ее бережно взяли за руку, и Мадаленна остановилась. Когда объятия Линды стали крепкими, Эйдин вдруг отодвинулся и подошел к Мадаленне. Это было уже слишком откровенно, и она, не глядя на него, всунула в руки какую-то книгу, принявшись тыкать в страницы.

— Так что, мисс Стоунбрук, цените вашего преподавателя, — профессор снова оказался рядом, и она улыбнулась.

— Поверьте, сэр, я ценю. Мы все ценим. И любим.

— Вот как? — плутовато посмотрел на нее Дитерли и подмигнул Линде. — На вашем месте, миссис Гилберт, я бы присматривал за мужем!

— О, в этом нет нужды, поверьте, — рассмеялась Линда и взяла под руку Эйдина. — Мой муж удивительно равнодушен к чарам всех девушек. Даже самых умных, — она улыбнулась Мадаленне, и та почувствовала, как ее снова замутило.

— У вас просто замечательный брак. Самый крепкий в нашем кругу.

— Да, это так! — с сияющим видом подтвердила Линда, и Эйдин аккуратно снял ее руку.

— Как говорится, ничто не вечно под луной. — он усмехнулся, и Мадаленна отчаянно замотала головой.

Только не здесь, только не сейчас, когда все его так хвалили!

— О, нет, милый мой, — замахал руками другой профессор. — Только не развод.

— На самом деле мы давно решили развестись, — пошутила Линда. — Но за завтраком все как-то само решается.

Хотя нет, пусть здесь и сейчас. Пусть они всем объявят то, что любят друг друга, и будь что будет!

— Так вот, насчет развода, — продолжил мужчина. — Был у меня один знакомый Эдуард Барни, Эйдин, ты его помнишь, ну, которого еще в Оксфорд определили, а он оттуда сбежал. — Гилберт кивнул. — Так вот, что вы думаете, развелся год назад и женился на девушке, которая на пятнадцать лет его младше, да еще к тому же сестра его студентки!

— И что же? — вырвалось у Мадаленны.

— Конечно, вы и сами понимаете, что это означает, — развел руками профессор. — По голове его никто за это не погладил, да пока что особо дел иметь не хотят. Ну, сами подумайте, вроде бы умный мужчина, и вдруг такое! И, главное, такой хороший был брак, столько лет они прожили мирно и хорошо, и на тебе!

— А что, — язвительно отозвался Эйдин. — Лучше было бы, если девушка оставалась любовницей? Лучше встречаться с ней в ресторанах, в мотелях, не уважать ее, себя? Так?

— Эйдин! Не при дамах будет сказано, — Дитерли указал взглядом на Линду, и снова раздался серебристый смех. — Но при нашем положении должны быть жены…

— И любовницы! — закончила миссис Гилберт, и все рассмеялись. — Пожалуйста, дорогой, — она обвила его шею руками. — Пока ты академик, можешь встречаться с кем угодно и когда угодно.

Эйдин снова отшатнулся от нее, но Мадаленна это уже смутно видела. Ей очень нужно было на воздух и в темноту, чтобы никого не видеть и ничего не слышать. Почему все они говорили не об искусстве, не о картинах и Италии, а том, что никак к конференции не относилось? Почему все почести отдавались женам, а о любви никто ничего не спрашивал? Почему Линда оказывалась права, не позволяя Мадаленне быть счастливым человеком? Тут не было другого решения — соглашаясь на отношения с ней, Эйдин терял все, а она не могла этого допустить. Она не могла быть настолько смелой, не могла победить в себе последний страх. «Извините меня, мистер Смитон,» — она посмотрела наверх. — «Но я не могу.» Пятясь к выходу, Мадаленна выскочила за дверь и глубоко вдохнула. Это был обычный принцип в действии — она всегда теряла всех, кого любила, а сражаться больше не было сил. Если бы только мистер Смитон был, если бы она могла выплакаться у него на коленях, если бы она не чувствовала, как счастье уплывает из ее рук, а она не могла его схватить. Мадаленна стояла, оперевшись о колонну, когда дверь библиотеки распахнулась, и в коридоре послышался звук каблуков. Те стучали неторопливо, звонко, а потом остановились около нее.

— Вы все еще уверены, что вашей любви ему хватит? — ласково спросила Линда. — Одно мое слово, один намек на вас и его… — она взмахнула рукавом золотого платья, и Мадаленна показалось, что на пол посыпались искры. — Подумайте, Мадаленна, может ваше чувство далеко не так чисто и благородно, если вы готовы допустить это.

Мадаленна ненавидела Линду, но прежде чем успела что-то сказать, смех поплыл по коридору, и, что-то весело напевая, миссис Гилберт снова вошла в библиотеку. Можно было закрыть уши, но смех все еще звенел в голове, и, понимая, что она больше не вынесет ни секунды, Мадаленна сорвалась с места и понеслась по коридору, не думая, что ее кто-то увидит. Она бежала от Линды, а та преследовала ее серебристыми колокольчиками, пока дверь какого-то кабинета не закрылась за ней, и она не очутилась в полутемной аудитории. В полвосьмого вечера уже начинало темнеть, и Мадаленна видела только очертания доски и столов. Это было прощание. Она больше никогда его не увидит, она больше никогда никого не полюбит. Она провела ладонями по лицу и невольно улыбнулась, когда вспомнила лицо Эйдина: милое, доброе, любимое; — теперь она понимала, почему Бабушка вышла замуж без любви — это было проклятие. Надо было уходить из университета, но, остановилась она на пороге, нужно было последний раз увидеть его и последний раз поцеловать. Мадаленна собиралась открыть дверь, когда услышала шаги в коридоре и отошла назад, облокотившись о стол. Дверная ручка осторожно скрипнула, и в проеме она увидела Гилберта. Он осматривался по сторонам, пытаясь найти ее, и когда он чуть не нажал на выключатель света, Мадаленна сказала: