— Почему? — негромко спросил он.

— Вы — мой друг. — с трудом сказала она; сказать это оказалось труднее, чем она думала. — Я очень дорожу вами и вашей дружбой. Мне было бы больно видеть вас потерянным.

Она снова почувствовала прикосновение губ к своей руке, теплая волна поднялась в ней внутри. Мадаленна должна была отвернуться, начать другой разговор, но она не желала. Нечто новое родилось между ними, но признать подобное означало разрушить все старое и начать отстраивать новое. Надо было только немного подождать. Мадаленна осторожно накрыла его руку своей и выдержала его взгляд, не залившись краской.

— Знаете, — она сменила тему. — Я все-таки испугалась.

— Чего? — он с готовностью подхватил.

— Рафаэля. Не смогла выдержать испытание вечностью. — он улыбнулся, но она мрачно посмотрела в сторону мастера. — Я не смогла себе представить, что этот человек спокойно жил и…

— Существовал?

— Да.

— Странно представлять его обыкновенным человеком, правда? — Эйдин взял ее за руку и повел по коридорам. — Кажется, что он не имеет права думать ни о чем другом, кроме как об искусстве. А ведь он мог вообще не понимать, что его работы гениальны.

— Это невозможно. — покачала головой Мадаленна.

— Почему? — возразил Гилберт. — Ведь это и отличает скульптура от плотника. — лукавая улыбка быстро мелькнула, и Мадаленна улыбнулась в ответ. — Мастер творит, не задумываясь о похвальбе, он творит потому, что не может жить без каждодневного труда, и каждый день приносит ему разочарование, потому что надо работать лучше и больше. Гений никогда не доволен своим результатом.

— Печально. — сказала Мадаленна, смотря на проплывавших мимо нее Тициана и Больдини. — Гений даже не узнает о своей гениальности.

— Такова плата за дар. И потом, — он повернулся к ней. — Ради искусства можно перетерпеть все.

— Вы повторяете слова другого. — проворчала Мадаленна.

— И даже не собираюсь этого отрицать, мне слишком нравится их автор. — Гилберт вдруг аккуратно ее развернул за плечи и прошептал. — Теперь смотрите.

Они стояли у «Тайной вечери» Тициана. Гениальность во плоти смотрела на них спокойно, так, как смотрел тысячелетний мудрец на очередного путника. Сколько лиц видело это полотно, сколько трагедий разворачивалось перед ним и сколько радостей, и оно смотрело на все с невозмутимостью и отрешенностью. Теперь она понимала — как можно было беседовать с тишиной, и как та могла раскрывать свои тайны. Мадаленна молчала, и на этот раз не чувствовала тревоги.

— Первый раз я увидела эту картину в журнале мистера Смитона. Я и подумать не могла, что буду стоять так рядом с ней.

— И все же вы здесь.

— Да, я здесь. — повторила Мадаленна. — Спасибо вам.

— Это вам спасибо. — помолчав, ответил Эйдин. — Я… У меня… — он смешался, но через секунду продожил. — У меня никогда не было такого человека, как вы. Я очень счастлив, что встретил вас, Мадаленна.

Она повернулась к нему; в воздухе произошло какое-то движение, и в минуту у нее в руках оказалась небольшая коробочка. Мадаленна недоуменно повертела ее в руках, но мистер Гилберт с таким предвкушением смотрел на нее, что она даже смутилась.

— Что это?

— Откройте и узнаете. — улыбнулся он.

Маленькая голубая крышка легко поддалась, и, потянув за бант, Мадаленна увидела на бархатной подушечке небольшой серебряный брелок в виде башмака. Башмак был очаровательный — изящно отлитый, при этом специально состаренный и такой аккуратный, что она смогла увидеть даже развязанные шнурки. Голос матери, строго говоривший, что нельзя принимать подобные подарки, потух где-то вдали.

— Мистер Гилберт, это очень красиво, но, боюсь, что я не могу принять его.

— Конечно можете. Это же подарок от всего сердца. В Ирландии есть традиция, — он расправил цепочку и отогнул небольшой карабин. — Что старый башмак обязательно принесет удачу. Так что, это вам. Я ведь так и не поздравил вас с днем Рождения.

— Спасибо, мистер Гилберт.

Отец не поздравил ее; мама ограничилась одной-единственной телеграммой, она была одна, но все это стоило того, чтобы ее любимый, дорогой человек вспомнил об ее Дне Рождении и поздравил. Отчего-то хотелось заплакать, запрыгать на одном месте, и теплая волна так надавила на сердце, что она едва смогла сдержаться. Он хотел что-то сказать, но снова раздались шаги, и Мадаленна увидела сеньору Бекаре.

— Мадаленна, вот вы где! — она подбежала к ней и быстро всунула в руку какой-то буклет. — Вот, вам выступать через пятнадцать минут, не опаздывайте!

— Спасибо. — пробормотала Мадаленна. — Я сейчас подойду.

Она подождала, пока сеньора исчезнет за поворотом и кивнула в ответ на улыбку Гилберта. Ей надо было идти, надо было говорить о Джорджоне, но она не могла просто так взять и уйти. Не могла! Мадаленна остановилась около высокой двери и посмотрела на Эйдина — он все так же стоял около Тициана, скрестив руки, и смотрел на картину. Взгляд его был отстраненным, но не холодным. Осторожно ступая, стараясь не наступить на скрипучую половицу, Мадаленна подошла к Гилберту и мягко коснулась его плеча рукой. Он повернулся, и прежде чем она увидела удивление на его лице, прежде чем разум успел возразить, она обвила руки вокруг него и крепко обняла, потому что не было человека ближе, чем он. Она почувствовала, как Эйдин напрягся, а потом вдруг подался вперед, и она оказалась в желаемых объятиях. Пилигрим нашел свое сокровище. Мадаленна отстранилась первой, но не убежала, а внимательно посмотрела и улыбнулась — нужно было только немного подождать. Она спокойно добралась до библиотеки, и прежде чем открыть дверь глубоко вдохнула — нужные слова нашлись сами по себе, и все года не путались друг с другом. Она была готова.

— Поприветствуйте нашего участника конференции, студентку Гринвичского университета Лондона мисс Мадаленну Стоунбрук.

Волнения больше не было, и, оправив юбку, Мадаленна невозмутимо прошла к кафедре и раскрыла папку ровно на третье странице.

— Добрый день, дамы и господа. Прежде всего я хотела бы поблагодарить вас за такую возможность — выступать в сердце искусства Возрождения. Мой доклад посвящен великому мастеру Реннесаннса — Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, более известному, как Джорджоне. Если вас не затруднит, — она кивнула ассистенту. — Не могли бы выключить свет, и тогда мы бы посмотрели на экран.

На белой простыне показались кадры их прожектора, и Мадаленна почувствовала приятное покалывание сзади — она наконец коснулась искусства.

***

— Ну, Эйдин поздравляю! Замечательное выступление!

— Да, давно такого не слышали, словно лет на десять назад вернулись!

— Поздравляю! Мне, кстати, еще понравился пассаж про современное искусство у Беллами, так аккуратно прошелся, что сразу и не было понятно.

Отзвучала конференция, и теперь все сидели в небольшом зале ресторана при пинакотеке, бурно обсуждая свои и чужие выступления. Сначала она хотела отказаться и попыталась убежать, но неуловимый Рикардо поймал ее на одной из лестниц и вернул обратно в зал. Оказалось, ее выступление понравилось многим, некоторые даже желали выписать из ее доклада пару фраз, и в скором времени Мадаленна завертелась в шумной толпе, где все друг друга знали, а если не знали, то сразу знакомились. Ей казалось, что подобное общество должно было быть похоже на очередные приемы Хильды, но она была неправа. Тут было лучше — никакой напыщенности, никаких сплетен, никто не обсуждал ничью личную жизнь, и все разговоры сводились исключительно к искусству. Ей нравилось сидеть в этом полутемном помещении, за небольшим столиком с голубоватой лампой, от которой по стенам и полу расходились прохладные тени. Синий мраморный пол удивительным образом гармонировал с темно-коричневыми стенами и синей обивкой диванов. Мадаленне было так хорошо, что она даже позабыла привычно подумать о мистере Смитоне и матери.

— Вы ведь сами выбрали тему? — допытывалась ее одна брюнетка. — Надо сказать, что Джорджоне достаточно сложный для разбора.