Вся гостиница еще спала, и только отдаленно она слышала тихие звуки у большой стойки метрдотеля. Отец так и не позвонил. Мадаленна ждала его звонка всю ночь, когда они только заехали и весь прошлый день, пока они всей группой ходили по экскурсиям и даже сегодняшнюю ночь она прислушивалась к шагам у двери своего номера, ожидая, что кто-нибудь тихо остановится и скажет, что: «синьорину ожидает звонок из Лондона». Но ничего не было; ни звонка, ни записки, что ей звонили, даже телеграммы не было. Не позвонила и мама, только прислала ей телеграмму, что она в Париже и надеется, что ее дочь открыла подарок. Мадаленна подарок не открыла, она даже не стала гадать, что лежало в бархатном мешочке. Если отец считал, что можно так поступить, она не собиралась обращать внимание на его подарки. Она спускалась по ступеням, стараясь не шуметь и не стучать каблуками, и когда вышла в холл, зажмурилась — все пространство было залито солнечными лучами. Белый мрамор сверкал на солнце, отражаясь в старинных зеркалах и натертом до блеска полу. Несколько консьержей негромко болтали на итальянском, и она смогла различить что-то про старую машину и какую-то красотку. Стало неловко, ведь она вовсе не старалась подслушивать, а просто нечаянно и с какой-то детской радостью переводила все слова. Мадаленна улыбнулась, когда подошла к столу метрдотеля, и тот предупредительно кивнул ей в ответ.

— Доброе утро, мисс.

— Buongiorno, signore. («Доброе утро, сэр».) — вежливо начала Мадаленна. Метрдотель просиял, но продолжил по-английски.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь, мисс?

— Вы не против, если я буду говорить с вами по-итальянски?

— О, нет! — воскликнул метрдотель. — Я буду только рад. La signorina conosce l’italiano? («Мисс знает итальянский?»)

— Un po’. L’italiano è la lingua madre di mia madre, e sarebbe felice se continuassi a parlare in Italia nella mia lingua madre. («Немного. Итальянский — родной язык моей матери, и она была бы рада, если я продолжила в Италии говорить на моем родном языке.)

— Molto bene! La signora ha un’ottima pronuncia. («Очень хорошо! У синьорины замечательное произношение.») — восхищенно поклонился метрдотель, и Мадаленна благодарно улыбнулась в ответ.

— Grazie. Mi chiedevo se qualcuno avesse ordinato una chiamata a nome di Madalenna Stonebrook. («Благодарю. Я хотела спросить, не заказывал ли кто-нибудь звонок на имя Мадаленны Стоунбрук?»)

— Un attimo, signorina. («Секунду, сеньорина.») — живо отозвался мужчина и нырнул куда-то под стол, а через секунду разочарованный вынырнул обратно. — No, signora, sfortunatamente no. Ma se ti chiamano, le dirò dov’è. («Нет, сеньорина, к сожалению, нет. Но если вам позвонят, я обязательно передам вам, где бы вы не находились.»)

— Grazie. — через силу улыбнулась Мадаленна и отошла к полке с книгами об Италии.

Значит, отец так и не позвонил. Но он не мог просто так взять и забыть о своей родной дочери. Видимо, что-то произошло. С побелевшим лицом Мадаленна повернулась к крутящейся двери и принялась вспоминать, не числилось ли за отцом каких-то болезней, о которых знала, но не придавала значения. Временами у него не в порядке была печень, но ничего страшного, способного вызвать острый приступ, она вспомнить не могла. И потом, там всегда был Фарбер и целый набор прислуги, которые обязательно бы сообщили о любом происшествии Аньезе, а та, разумеется, сказала бы об этом Мадаленне. Но ни звонка, ни телеграммы, ничего. Конечно, она могла позвонить и сама, но у нее тоже была гордость и звонить туда, где она никому не была нужна, вовсе не хотелось. То сжимая, то расжимая руки, она медленно ходила по холлу, машинально рассматривая колонны, пока на ее пути не возникла какая-то фигура, и, пробормотав на итальянском извинения, она хотела пройти дальше. И услышала мужской смех.

— У вас действительно прекрасное произношение!

Мадаленна нахмурилась и повернулась. Около нее стоял молодой человек, лет двадцати пяти, не больше. Он явно был итальянцем, это было видно и в его черных кудрявых волосах, и в больших глазах и смугловатой коже, темнее той привычной английской бледности. Это лицо ей было смутно знакомо, однако она никак не могла вспомнить, как звали молодого человека. Однако ее нового знакомого нисколько не смущало, и он без всякой робости рассматривал ее, однако когда Мадаленна сурово посмотрела на него, молодой человек потупил взгляд, а когда вновь посмотрел на нее, улыбка была уже не такой вызывающей.

— Прошу прощения, мы с вами знакомы? — спросила Мадаленна по-английски.

— Лично нет, мы вчера не успели с вами познакомиться. — усмехнулся молодой человек и подошел поближе. — Я — Рикардо Бруно, один из студентов Миланского университета, факультета искусств. Я с моей группой вчера проводил вам экскурсию по Миланскому собору.

Мадаленна начинала припоминать. Действительно, вчера они познакомились, однако она не запомнила ни имя, ни фамилию, ни даже то, как выглядел молодой человек. Все вчера ускользало от нее, мыслями она была в далеком Лондоне, и единственное, что удерживало ее в Милане — поддерживающая рука Эйдина, когда волнение на ее лице становилось слишком явным. Она кивнула Рикардо и пожала ему руку в ответ.

— Прошу прощения, однако вчера я была немного рассеянной, мне очень жаль, что я показалась невежливой.

— Ох уж это английское воспитание! — рассмеялся Рикардо, и брови Мадаленна снова сошлись на переносице. — Англичане всегда слишком вежливы. Другое дело, мы — итальянцы! Искренность важнее всего! Вы ведь итальянка? — спросил он, всматриваясь в ее лицо. — Вы точно должны быть итальянкой с таким прекрасным лицом.

— Только по моей матери. — сдержанно ответила Мадаленна, искренность ее собеседника обескураживала. — По отцу я англичанка.

— О, Англия! Интересная страна. — кивнул Рикардо. — Я был там несколько раз в прошлом году, но слишком холодная.

— К холоду можно привыкнуть.

— Ко всему можно привыкнуть. — сверкнул улыбкой ее собеседник. — Только вопрос: зачем? А откуда ваша матушка? — быстро переменил он тему.

— Из Тосканы.

— Неплохое место, — подтвердил Бруни. — Но Ломбардия все равно лучше.

— Я с вами поспорю. — улыбнулась Мадаленна.

— Зачем? — раскинул руки Рикардо, и она слегка отшатнулась — ее собеседник очень естественно нарушал личное пространство, и она очень естественно пугалась этого. — Оставайтесь здесь, в Ломбардии лучше всего. Лучшие цветы, лучшее вино, лучшая любовь.

— Боюсь, родственные связи сильнее всех ваших соблазнов.

Мадаленне было как-то неудобно. Она привыкла общаться с молодыми людьми, как с товарищами, исключение составлял только Джон, и все молодые люди его возраста и положения машинально относились к его же категории, иногда случались исключения, но они были слишком редкими. Рикардо, наверное, мог быть неплохим человеком, но краткость их знакомства и его неустанные попытки завязать более личную беседу настораживали Мадаленну. Она слышала достаточно об эмоциональности итальянцев, и, быть может, она просто отвыкла от такой искренности, и подобное поведение было обыкновенным, но ее это вводило в ступор.

— А вы одна приехали в Италию? — поинтересовался Рикардо.

— Нет. С научным руководителем. — ее щеки слегка порозовели.

На лице Бруни отобразилось недоумение, смешанное со старательным размышлением.

— Научным руководителем… А! — воскликнул он. — Дайте угадаю, с мистером Гилбертом?

Мадаленна кивнула.

— Да, он интересный человек, — проговорил ее собеседник. — Читал нам в прошлом году лекцию о русских портретистах… Он вам нравится?

— Да. — с тщательным равнодушием ответила Мадаленна. — Он — замечательный профессор и преподаватель.

— Согласен. Но я имел в виду другое; вы приехали в Италию с… — он запрокинул голову и рассмеялся. — Боюсь, это можно сказать только по-итальянски. Interesse amoroso («любовным интересом»)?

Вероятно, все эмоции показались на лице Мадаленны, она никогда не была хорошей актрисой, и Рикардо виновато опустил голову и склонился над ее рукой.