Мадаленна с трудом открыла глаза только тогда, когда одеяло с шумом сползло на пол, а за ним упала и книга. Тишина. Она лежала одна в большом гостиничном номере и тяжело дышала. Хотелось бы ей просыпаться после кошмаров с криком и в ужасе смотреть на стол, залитый лунным светом, на кувшин с водой и подрагивающие занавески, но плохие сны редко когда отпускали ее, пока все жуткое представление не доходило до своего логичного конца. Мадаленна осознавала, что это всего лишь сны, да и само происходящее в них было таким карикатурным, что не походило на реальность, и все равно каждый раз после очередного кошмара мутно смотрела в темноту и пыталась унять сердцебиение. Мадаленна лежала на кровати, замерев, пытаясь понять, где она была сейчас. Комната была ей совсем незнакомой, и только спустя несколько минут она смогла вспомнить, что это была гостиница. В углу стоял туалетный стол с тремя зеркалами, около него лежал неразобранный чемодан, рядом примостилось небольшое бюро, такое миниатюрное, что она с трудом представляла, как будет писать и поправлять на нем научную работу. Окно было открытым, и, повернувшись, Мадаленна почувствовала запах свежего хлеба. Небо на востоке уже светлело — весной в Италии всегда светлело рано. Март. В Англии весна не начиналась раньше двадцатых чисел, а тут ночной воздух уже был полон пьянящей магнолией. Мадаленна глубоко вздохнула и осторожно повернулась на другой бок; железные столбики скрипнули, и она притаилась: в гостиницах всегда были очень тонкие стены, и было слышно каждое движение. Она наощупь нашла ночные туфли и, накинув на плечи шерстяную кофту, выглянула в окно. Город еще спал, готовясь к пробуждению, и только издалека до нее доносились редкие звуки трамваев.
Мадаленна не очень хорошо помнила, как они оказались в Италии. Была быстрая пересадка в Париже, после чего они очень быстро приехали в Милан, но такой поздней ночью, что она ничего не смогла заметить. После этого последовал день конференций, ее День Рождения, на который она сама старалась не обращать внимания. Ей стало двадцать один год, но это ничего не меняло, кроме того, что прибавило еще больше угрюмости в ее взгляд. Она понимала, что беспричинно страдает и старается выдумать какую-то трагическую историю на пустом месте, но ничего не могла с собой поделать, Дни Рождения всегда наводили на нее страшную тоску с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Мама смеялась и говорила, что все это — «упаднический настроения последовательница лорда Байрона», но Мадаленна только угрюмо кивала головой и продолжала смотреть на двадцать седьмое февраля, как на неизбежную дату. Иногда она и вовсе думала, что лучше было бы ей родиться в високосный год. Тихий звон колокола заставил ее встрепенуться, и она посмотрела на площадь, окутанную туманом. Их гостиница у собора Дуома, и первый день она заснула только в четыре утра — всю ночь Мадаленна смотрела на готическую легкость и пыталась представить, как руки человека могли сотворить подобное, ведь пока человек был способен на такое, цивилизация еще имела право на существование.
Она облокотилась на подоконник и посмотрела на светлеющее небо; часы говорили, что было уже шесть утра, и Мадаленна села ждать рассвет. Вдалеке, на горизонте у синеющего неба чернели горы, с острыми пиками, выше чем у собора, и Мадаленна знала, где-то совсем недалеко, за теми высокими горами, был ее дом, была ее Тоскана, с домом бабушки Марии, с теплом и потерянным детством, которое было так близко, что его можно будет потрогать рукой. Она была дома, вот что чувствовала Мадаленна, и больше ничего. Она была дома, и у этого дома был особый, певучий язык; слова так легко падали с ее языка, что она произносила их, не задумываясь — правильны те или нет — какая разница, если она знала, что ее поймут. Небо светлело не как в Англии — стремительно, а поступательно — сначала исчезла мгла, потом синева около гор стала совсем прозрачной, и следом появился небольшой лоскут голубого неба, такого яркого, лазурного, весеннего. Солнечные лучи мягко осветили пустынную площадь, и в глубине послышалось, как с ворчливым скрежетом открылись ворота собора, и Мадаленна увидела, как из внутреннего двора выскользнуло несколько монахинь. Одно время, когда ей жилось совсем плохо у Хильды, она подумывала о том, чтобы сбежать в монастырь и служить там. Солнечные лучи быстро скользнули по мраморной площади и осветили ее комнату. Мадаленна не зажмурилась, она давно скучала по солнцу, теплому и согревающему. Наверняка здесь тоже были теплицы, и сколько цветов могло расцвести под ласковым итальянским солнцем. Было ушедшая тревога снова проснулась в ней, и она отошла от окна.
Она пыталась звонить мистеру Смитону, однако он не отвечал ни на один ее звонок, а когда всеми правдами и неправдами ей удалось выпытать у приходящей к нему служанке, куда он отправился, старый садовник ответил на ее приветствие так сухо, что Мадаленна едва не треснула трубкой по телефонной кабине. Старый садовник скрывал что-то от нее, и она на всякий случай выписала номера знакомых больниц, чтобы при случае обратиться сразу за помощью. Она желала быть в Италии с мистером Смитоном. Желала бродить с ним по улицам, рассматривать старые фрески и останавливаться около каждого здания, чтобы рассмотреть причудливый витраж. А сколько цветов они могли бы найти! Азалии, глицинии, гибискусы — их можно было отвезти в теплицу Портсмута, и они бы точно там прижились, у мистера Смитона приживались все цветы. Но Филип Смитон отчаянно не отвечал на ее звонки, и все самые плохие мысли кружили над головой Мадаленны, как облако от вулкана. Прохладный ветер растрепал занавески, и Мадаленна прикрыла окно на шпингалет, хоть весна в Ломбардии и начиналась с теплой погодой, воспоминание о недавней зиме все равно оставалось, и та постоянно напоминала о себе прохладным ветром, шедшим с запада. Для юбок и платьев было еще рано, но Мадаленна неспеша застегнула на себе светло-зеленое платье, брючные костюмы ей уже надоели. Было еще только начало седьмого, и на лекции все собирались к десяти утра, но она уже была одета, причесана и спать больше не хотелось. Можно было навести порядок.
Они поселились в старом отеле, в котором когда-то останавливалась сама Лили Элси, и Мадаленне тут сразу понравилось все, от вежливого швейцара, до зеленой винтовой лестницы. Ее комната в гостинице была большой, но обставленной достаточно строго, и у Мадаленны на ней отдыхал глаз. Светлые стены были украшены одной-единственной литографией Мадонны над изголовьем ее постели, чугунная кровать с высокими столбиками была самым крупным предметом в комнате, и постельное белье было белоснежным, слабо пахнущим лавандой и апельсином. В углу стояло немного громоздкое трюмо, из черного дерева, лакированное, по моде барокко, и она все еще не отвыкла вздрагивать каждый раз, когда проходила мимо него. На паркетном полу ковра не было, и от этого в комнате дышалось легко. Но самым главным для Мадаленны были потолки — высокие, уходящие своей белизной под самую крышу отеля, — и окна, доходившие до потолка, прозрачные и огромные. У окон был широкий подоконник, и Мадаленна уже приметила то, с каким удобством можно было устроиться там вечером с книгой и смотреть на вечерний город. Одним словом. все было хорошо, и все равно она не могла отделаться от какого-то тоскливого ощущения, неприятно щемящего внутри. Надо было вспомнить совет матери — она в Италии, в стране, которая была ее домом, значит, надо радоваться жизни и учиться, постигать новое и любить. Но прежде всего должен был быть порядок в комнате. Она не могла сосредоточиться, когда неразобранные вещи косились на нее из полуоткрытого чемодана, а из плетеной корзины чуть не выпадали шпильки и булавки. Мадаленна быстро вытащила платья и повесила их в платяной шкаф, потом разгладила три пиджака и сложила их аккуратно на полку, а юбки оставили висеть под платьями. Все остальные мелочи примостились на трельяже, и только коробку со шпильками она положила под подушку, те всегда рассыпались по ящикам и найти их потом было невозможно. Вещей у нее было не так много, и вскоре все, что напоминало о спешке и неопрятности, исчезло. Однако тревога все еще была в ней, и она беспомощно оглянулась по сторонам, стараясь понять, чем можно было еще отвлечься. Можно было почитать, можно было пошить, можно было посмотреть в окно, вариантов была масса. Мадаленна походила по комнате, посмотрела на литографию, но, не вытерпев, толкнула тяжелую дверь.
