— Прошу меня простить, наверное, я вас шокировал своим вопросом. Дурацкая привычка — спрашивать, что заблагорассудится. Вы не сердитесь на меня?
Мадаленна старалась сохранять строгий вид, однако улыбка ее нового знакомого была слишком покаянной, что она сменила гнев на милость. Возможно, она действительно слишком долго жила в Англии и пропиталась духом старого викторианского воспитания, а в Италии все было проще — здесь думали так, как хотели, говорили то, что хотели и улыбались широко, не стесняясь косых взглядов со стороны. Нельзя было сказать, что Мадаленне это сразу пришлось по душе, но ее новый знакомый казался вполне благопристойным человеком, не считая его стремления к откровенности. На Джона, по крайней мере, он похож не был. С недавнего времени у нее завелась дурацкая привычка сравнивать всех молодых людей с Джоном, и, надо сказать, все они выигрывали это состязание. С мистером Гилбертом она не сравнивала никого, это был заведомый проигрыш.
— Я на вас не сержусь, — она протянула ему руку, и он с чувством ее пожал. — Просто не привыкла к подобным вопросам.
— Я понимаю, понимаю, — сокрушенно замотал головой Рикардо. — Уверяю, больше такой бестактности я не допущу. Клянусь! Mai più! («Никогда!») Кстати говоря, хотел вас спросить, вы уже гуляли по городу?
— Нет, еще не успела.
— Тогда, если вы не возражаете, буду рад вам составить компанию.
— Я обязательно над этим подумаю, — вежливо ответила Мадаленна. — Благодарю.
— Отлично! О, а вот и ваш профессор! — воскликнул Рикардо, и Мадаленна сделала над собой усилие, чтобы не повернуться в ту же минуту. — Benvenuti, signor professore! («Приветствую, господин профессор!»)
Крутящаяся дверь распахнулась, и в холл повеяло ароматом цветущей магнолии и апельсином. Свежий ветер из-за далеких гор, где стоял ее родной дом, принес несколько лепестков флердоранжа и бросил их на волосы Мадаленны. Она вдруг вспомнила, как бабушка Мария всегда говорила, что букет невесты обязательно должен был быть из цветков апельсинов, и только тогда брак будет счастливым. Аньеза только улыбалась и говорила, что терпеть не может подобных предрассудков. Может быть, стоило винить во всем старинные поверья. Мадаленна снова оказалась в прохладном Лондоне, когда вспомнила об отце и матери, и снова захотела броситься к телефону и позвонить домой, чтобы узнать, почему отец ей не звонит, но она почувствовала еловый одеколон совсем рядом, и тревога стала медленно уходить. В мистере Гилберте не было ничего от того профессора, который несколько месяцев назад встал за кафедру; это снова был добрый товарищ мистера Смитона, с которым они вместе сидели в теплицах и говорили о том, о чем Мадаленна не могла поговорить ни с кем. Погода еще не была достаточно теплой, но Эйдину это вовсе не мешало быть совсем в легком светлом костюме, и она почувствовала, как внутри что-то в который раз открылось навстречу этому человеку.
— Доброе утро, мистер Бруни. — она слышала его голос и знала, что он приветливо улыбается. — Доброе утро, мисс Стоунбрук.
— Здравствуйте, мистер Гилберт. — она повернулась к нему и посмотрела на картину, висящую за его спиной. — Сегодня хорошее утро.
— Да, по-настоящему весеннее. — они обменялись рукопожатием, однако то задержалось дольше положенного. — Я так полагаю, вы уже познакомились с нашим идейным вдохновителем группы, мистером Бруни?
— Да, мы обменялись впечатлениями от Италии. — ночная тревога вновь начала шевелиться где-то внутри, и Мадаленне захотелось оказаться на воздухе. — Оказалось, что я итальянская лишь наполовину.
— Вот как? И чего же вам не хватает по мнению мистеру Бруни?
— По моему мнению, — встрял в беседу Рикардо. — Мисс Стоунбрук — настоящая итальянка, но вот ваше английской воспитание, профессор… — он недовольно покачал головой и цокнул языком. — Оно слишком консервативно.
— Мне кажется, вы говорите больше о склонности характера, и тут вовсе нет вины мисс Стоунбрук. И если на то пошло, то у мисс Стоунбрук прекрасный характер.
— Для жителя южной Англии, да, — не сдавался Рикардо. — Но для итальянки с лицом ангела! — Бруни так громко воскликнул, что Мадаленна обернулась; она надеялась, что их разговор никто не слышал. — Нет! Нельзя так губить свой природный характер, это ужасно!
— Я учту, мистер Бруни. — побыстрее согласилась Мадаленна и отодвинулась поближе к входной двери. — А теперь, извините, я хотела бы погулять по городу.
— Вы уже уходите?
— Да, мистер Бруни. До свидания, мистер Гилберт.
— До встречи, мисс Стоунбрук.
Мадаленна уже хотела выйти, как Рикардо вдруг оказался рядом с ней, и она едва успела отшатнуться, прежде чем молодой человек поцеловал ее в щеку. Гнев хотел в ней вскипеть, однако она помнила, как Аньеза рассказывала ей об этой традиции — все итальянцы обожали шумные знакомства и каждый раз при встрече обнимали друг друга и целовали. Эту традицию она перенимать была не готова.
— Мистер Бруни, — начал Эйдин, но Рикардо развел руками.
— Это лишь традиция, мы всегда друг друга обнимаем и целуем при встрече. Вот, хотите, я могу вас обнять?
— Не стоит, я вам верю.
— Очень интересно, — Мадаленна оправила на себе покрывало. — Однако я слишком долго воспитывалась в Англии для подобных традиций. Извините, но я пойду прогуляюсь.
— Может быть, возьмете мою карту? — от пристально взгляда Гилберта нельзя было скрыться, но она и не стремилась.
— Нет, спасибо. Думаю, кровь предков сама меня выведет куда нужно. Мне очень нужно побыть одной, — тише добавила она и посмотрела на профессора; он не мог не понять. — Я не заблужусь, поверьте.
— Хорошо, — помедлив, ответил Эйдин. — Тогда вот, — он протянул ей небольшой лист из ежедневника. — Тут адрес парка, где будет открытое занятие.
— Спасибо. — она спрятала листок в карман. — Я буду ровно в десять.
Отказавшись от карты, она поступила очень безрассудно — Мадаленна никогда не была в Милане и понятия не имела, куда нужно было идти. Но она так давно не думала о последствиях своих поступков, так давно не разрешала себе идти куда-то бесцельно, не рассчитывая время по минутам и не думая о том, успеет ли она на метро и не закроются ли двери аудитории, что Мадаленна позволила своим ногам вести ее куда глаза глядят. Светило солнце, и мистер Гилберт оказался прав — погода была совсем весенней. Март в Англии был слякотным, с вечной мерзлотой и пасмурным небом, а тут все было иначе. Выложенный мрамором асфальт пригревало жаркое солнце, небо было лазурным, и только одно облако безмятежно покачивалось себе над вершинами гор. Мадаленна позволила себе на время оказаться маленькой девочкой и представила себе, как она может дойти до границы города, подобраться к горе, и, перебравшись, оказаться в Тоскане. Мысль оказалась забавной, и она громко рассмеялась, напугав только стаю чаек, сидящих на цветном узоре мозаики. Заметив, что никого не было около нее, Мадаленна раскинула руки и закружилась на месте. Она наконец-то была дома.
***
Мама редко говорила о Милане, упоминая, что она была тут только проездом. Аньеза любила воспевать небольшие городки с мощеными улицами, с небольшими балконами, с домами, которые так близко стояли друг к другу, что соседи сколачивали на сваях деревянные мостики и ходили в гости, не спускаясь по лестнице. Но мама никогда не говорила о Милане, и Мадаленна сама не заметила, как начала говорить только о такой Италии, вышешедшей из легенд о Римском величии и сказок об итальянских пастухах. Но Милан был другим. Он стоял как будто бы особняком от всех других итальянских городов, но не надменно, а просто от того, что сам говород понимал свое отличие и принимал его. Его история была не менее далекой, чем у Рима, не менее интересной, чем у Вероны, и все-таки почему-то сказали, что все дороги вели только в один итальянский город. Мадаленна начинала понимать, что не согласится с этим изречением. Тоскана была чудесна, в ее памяти остались все те же маленькие улицы и торговая площадь, точь в точь похожая на рисунок из книги со средневековыми легендами, но в этом городе она чувствовала величие тех династий, который смогли заявить о себе на всю Европу. Кто сказал, что Англия правила всем миром, просто не видели Миланский собор. Мадаленна не сходила с места уже половину часа, смотря на десятки шпилей, уходящих под самые небеса. Из окна ее гостиницы на четвертом этаже собор не так поражал ее воображение. Она видела прекрасную резьбу, словно это был не камень, а кружево, она видела белоснежную чистоту его линий, но она не чувствовала его величие и спокойствие. Однако сейчас она едва дышала, смотря на это чудо. Острые шпили соединялись с изящной крышей, и белый цвет не утяжелял собор, наоборот, создавалось ощущение, что он парит над землей в утренней дымке тумана. На одном из них, прищурившись, Мадаленна заметила статую Мадонны, она сверкала на утреннем солнце.
