— Конечно, дорогая, только допоздна не засиживайся, хорошо?
— Конечно.
— Спокойной ночи.
Мадаленна кивнула в ответ и пригляделась к тому, как полоска света из коридора медленно погасла. Весь дом был погружен в тишину, не было слышно даже Хильды, и Мадаленна подумала, как это было непохоже на тот день, когда они только въезжали в особняк на бульваре Торрингтон. Свет, смех и надежда. Темнота, тишина и смирение. Она потянулась к зеленому пузырьку и накапала тридцать капель в стакан. Потом примяла подушку и легла на кровать так, как и была одета. Последнее, что она помнила — оранжевый полумрак и фигура фарфоровой мыши, пугающе увеличивавшейся в размерах.
***
Мадаленна проснулась от того, что ей показалось, будто кто-то легко потряс ее за плечо. Сонно фыркая, она приподнялась на локте и посмотрела на часы. Черный циферблат все еще расплывался перед глазами, и ей пришлось проморгаться, прежде чем она смогла увидеть небольшие цифры. Десять часов утра. Осознание не сразу настигло ее, но когда Мадаленна поняла, что почти что проспала, вскочила с постели и тут же споткнулась о стоявший чемодан. Она же просила разбудить ее пораньше, она же специально сказала маме, чтобы та растрясла ее ровно в шесть утра. Правда, легла она вчера ближе к часу ночи, но все равно при должном усилии Мадаленна могла встать с постели хоть в три ночи. Нужно было причесаться, одеться и выбегать ближе к вокзалу, иначе она опоздает на поезд, и до Италии ей придется добираться самой. Счет шел на минуты, но вместо того, чтобы схватить расческу и дорожный костюм, Мадаленна выбежала в коридор. Дверь в мамину комнату была открыта, а постель старательно приглажена; Аньеза еще накануне утром говорила, что поедет докупить шпильки, булавки и прочую дребедень, которая всегда терялась в дороге. Мадаленна рассеянно провела рукой по волосам и замерла около спальни отца. Он наверняка просто рано встал, а мама не успела ему ничего сказать, он помнил о ее поездке, не мог позабыть. Детский голос внутри нее убеждал взрослую Мадаленну, и последняя старалась поверить; получалось плохо. Дверь в комнату Эдварда поддалась легко. Постель была несмята, его рубашка так же висела на плечиках — он так и не вернулся домой вчера ночью.
Потуже затянув пояс на халате, она вышла на лестницу и неспеша спустилась в Главную гостиную. Тут тоже было тихо, из столовой пахло овсянкой и ореховым сиропом, и Мадаленна для чего-то заглянула под стол, будто отец мог спрятаться там. Он должен был быть рядом с ней, должен был провожать ее в Италию, помогать собираться и взволнованно глядеть на то, как его дочь впервые совершает такое важное путешествие. Эдвард должен был быть рядом с ней, и его не было. Но ведь он мог задержаться в конторе или в банке. Конечно; после его экспедиции в Египет, его общество было очень важно для Национального музея, и он вполне мог быть там. Эдвард всегда забывал про все, когда разговор заходил о его работе. Мадаленна взяла трубку телефона и набрала привычный номер. Раздались гудки, и после женский голос ответил:
— Отдел помощи Национального музея, чем могу вам помочь?
— Добрый день, мэм. — с утра ее голос звучал ниже, чем обычно. — Я дочь Эдварда Стоунбрука, хотела бы узнать, не приходил ли мой отец к мистеру Томплинсону сегодня?
— Дочь Эдварда Стоунбрука? — в трубке зашуршали бумагами. — Прошу вас подождать несколько секунд.
— Конечно. — пояс в ее руках то сворачивался, то разворачивался.
— Прошу прощения, мисс Стоунбрук, но нет. Мистер Эдвард Стоунбрук не заходил к мистеру Томплинсону, их встреча была назначена на вчера. Могу я чем-нибудь еще вам помочь?
— Нет, благодарю вас.
Причин нервничать не было вовсе. Отец мог отправиться на любую выставку в городе, он мог заехать в Антропологический музей, там его тоже всегда ждали. Мадаленна почти набрала номер музея, как отложила трубку и повесила ее обратно. Эта надежда еще должна была прожить несколько часов. Она сможет спокойно собрать чемодан, расчесаться и позавтракать, если будет думать, что отец в Антропологическом музее. А если его не окажется и там… Что же, значит, он придет к поезду. Обязательно придет.
— Он не приедет, Мэдди. — трескучий голос раздался на лестнице, и она подскочила. — Не приедет, потому что ты ему не нужна. И вряд ли когда была.
Бабушка вышла из своей комнаты впервые за долгое время, и Мадаленна не была этому рада. Дни без Бабушки протекали так хорошо и мирно, что она почти что начала забывать о ее существовании. А теперь она могла сорваться на нее, могла накричать, могла сделать что угодно, и Мадаленна боялась, что сорвется. Ей надо было пойти одеться, умыться и связать чемодан ремнями. А потом выйти из дома и отправиться на вокзал.
— Он не приедет, девочка. — продолжала Бабушка. — Потому что ты наконец уезжаешь в свою Италию. Поверь, мой мальчик рад этому, он давно мечтал, чтобы ты отправилась восвояси к своим проклятым итальянцам. К твоей сумасбродной бабке, отравившей своего собственного мужа, ко всем дешевкам, таким же, как и ты!
Раз ступенька, два ступенька.
— И было бы гораздо лучше, если бы ты еще забрала свою мамашу. Впрочем, — Хильда рассмеялась, и Мадаленну передернуло. — Вскоре они разведутся. Наконец мой мальчик понял, какую гадость приволок тогда в дом. Наконец он выберет себе кого-нибудь достойного. И у него будут дети, другие дети, много детей. Не такие, как ты, они будут лучше, умнее, чище…
Три ступенька, четыре ступенька. Ковер на этой лестнице всегда был таким скользким, чего стоит тольок немного подогнуть край, и тогда нога сама подвернется, и никакая палка не поможет.
— Ты и твоя мать отнимали его у меня долгие годы, но теперь!.. — старуха охнула, когда Мадаленна стянула кружевное жабо в своей руке.
— Еще раз вы скажете что-нибудь про мою семью, и, клянусь Небесами, я спущу вас с лестницы, Бабушка. Мой отец любит меня, а ненавидит вас, — глаза Хильды сузились щелочками зло смотрели на внучку. — Он хотел отправить вас в санаторий, где вы остались бы одна навсегда, и это моя мама настояла на том, чтобы вы прожили здесь свои последние годы. — Бабушка попыталась оцарапать ее руку, но Мадаленна еще сильнее сжала кружевную ткань. — Я убью вас, если вы еще хоть слово скажете о моей матери и бабушке. Вы — лживая гадина, и, видят Небеса, лучше бы я осталась совсем без бабушки, чем жила двадцать лет с такой.
Пояс от халата стал похожим на бельевую веревку, так сильно она его сжимала, пока поднималась по лестнице. Она подняла руку на пожилого человека, чуть не столкнула ее в пролет, и она старалась убежать подальше от этого голоса и отвратительных слов. Отец любил ее, он всегда говорил, что ее рождение было подарком для него. Мадаленна понимала, что с появлением ее на свет, беспечность покинула ее родителей, но Эдвард любил ее, она знала, не могло быть по-другому. «Тогда почему его не было здесь?» — чуть не выкрикнула она вслух. Почему его не было рядом с ней, если он обещал каждый день перед поездкой, что проводит ее? Чемодан стоял все так же раскрыв свой рот, и она зло пнула его ногой. В бессильной злобе хотелось все крушить, ломать, однако она дернула себя за конец косы и силой приказала себе начать собираться. Мадаленна быстро умылась холодной водой, расчесала волосы, туго перевязав их, и аккуратно сложила ночную рубашку. Рукам так и хотелось что-нибудь разорвать, но она каждый раз одергивала себя и в сотый раз принималась проверять, все ли положено в чемодан. Белье, блузки, кардиганы, свитера, брюки, несколько юбок — ранняя весна в Италии могла быть очень теплой, — все это поместилось в чемодан. Следом пришел черед шпилек, булавок, нескольких книг, — она взяла Гессе и Вудхауса, — пастилок от кашля, ментоловых капель, носовых платков и всего прочего, за чем Мадаленна никогда не следила, и чего она у нее никогда не было в избытке; это поместилось в дорожную плетеную корзину.
Она натягивала дорожный пиджак из серого твида, когда парадная дверь хлопнула, и, бросив шейный платок, Мадаленна выбежала на лестницу. Это был не отец, Аньеза стояла на пороге, отряхивая плащ от воды — на улице шел дождь. Отчаяние снова поднялось в Мадаленне; увидеть отца перед отъездом стало навязчивой идеей, от которой она не могла, да и не хотела избавляться. Она вернулась в комнату и взяла багаж.
