Прозвенел третий звонок, и, подождав, пока шумная толпа разбежится по своим местам, он приоткрыл дверь и сел в полумрак, придвинув портьеру на угол ложи. Зазвучали первые ноты «Ah! fors’è lui и Sempre libera», и на какое-то время все тревоги оказались позабытыми под звуками скрипок, арф, флейты и чистым голосом исполнительницы Виолетты. Говорили, что в этот раз партию пела сама Каллас, однако Эйдин закрыл глаза, скрестил руки на груди и прислушался к чистому искусству. Итальянские слова звенели капелью под сводчатым потолком и едва не падали на грешную землю, как снова воспаряли и устремлялись все выше и выше. Вечная музыка Верди — она все еще была свидетелем, что не все искусство стало фальшивкой, ведь пока могла жить такая чистота, мир еще мог быть спасен. Когда он открыл глаза, на сцене разыгрывались картины из веселой жизни полусвета, и Гилберт не смог сдержать улыбки — в свете не менялось ровным счетом ничего, только костюмы становились короче, а шляпы — забавнее.

Первое и второе действия прошли без перерыва, и когда вдруг зал озарился электрическим светом, Эйдин прищурился. Переход из мира Дюма в настоящий оказался несколько сложнее, чем он мог ожидать. Вокруг него снова все зашумели, бинокли уставились на свободное место в его ложе, и он закинул ногу на ногу; готова сплетня была обеспечена. Вот оно — действо двух гениев — вершилось прямо тут, без всяких изменений так же обсуждались измены, разрывы, адюльтеры и интимные подробности чужой жизни. Гилберт недовольно посмотрел по сторонам, и, не ответив на приветственные улыбки, посмотрел на ложу напротив. На красном дереве причудливо играли тени от массивной позолоченной лепнины, а хрусталики люстры медленно раскачивались, отчего по всему залу раздавался едва слышный перезвон. Все его студенты обитали в бель-этаже, и он кому-то тепло улыбнулся. Черные пиджаки переливались темным, сливаясь с парадными платьями и почти взрослыми прическами; все старались себя вести очень серьезно и немного отстраненно, все-таки факультет искусствоведения считался одним из самых богемных и вместе с этим надменных из всех остальных. Эйдина забавляло подобное поведение — несмотря на солидный третий курс, его студенты оставались все еще молодежью, и им не терпелось бурно проявить свои эмоции, однако, руководствуясь принципом «положение обязывает», они разыгрывали умудренных критиков, но это не вызывало в нем раздражения, скорее, это было мило.

В ложе напротив вдруг дернулся занавес, и все бинокли синхронно повернулись к полузадернутой бархатной портьере. Такая же, как и его, ложа была в самом конце, и в шорохе голосов Эйдин уловил что-то про «семейную реликвию». На красных стульях сидели Дафни Кру и Эффи Доусен. Они увидели его прежде, чем он их узнал, и на смущенный кивок мисс Доусен, он приветливо улыбнулся. Признание девушки поначалу смутило его, однако не взволновало — Эффи была достаточно рассудительна и умна, чтобы не сильно переживать насчет подобного отказа. Эйдин просто несколько дней не показывался ей на глаза, а когда наступил период встречи перед началом нового семестра, он сделал вид, что ничего и не произошло и уловил в глазах девушки облегчение. Эффи была достаточно молода, чтобы его приветливость и спокойное равнодушие помогли ей позабыть эту неудачу. Доусен сидела вместе с Кру, и нельзя было сказать, что они обе были довольным своим соседством. Эта странная компания явно не досчитывалась третьего, и Эйдин ждал, когда его смутная догадка наконец оправдается. Наконец красная портьера отъехала в сторону, и он невольно подался вперед. Мадаленна; это была она, спокойно сидевшая почти у сцены, неспешно развязывавшая узел золотого шнурка, она как будто бы и не замечала, что на ее ложу были обращены все бинокли. В простом платье, цвета слоновой кости, слегка приспущенного на плечах, Мадаленна выглядела еще прекраснее, чем обычно. Совсем без украшений, ее шея казалась еще длиннее и тоньше, и когда она поворачивала голову, сияние света искусно кидало тени на рыжие волосы, кажущиеся темным золотом. Она не видела его, беседуя о чем-то с Дафни, и Гилберт успел отвести взгляд, прежде чем она повернулась к нему.

— А вот и наш славный умник. — его кто-то хлопнул по плечу, и, обернувшись, он увидел своего давнего товарища — Чарльза Мандерли. — Неужели наконец выбрался в свет?

— Ради оперы хоть в самое пекло. — усмехнулся Эйдин и обнял друга. — Ты какими судьбами?

— Лита захотела послушать Верди, а я был готов немного пострадать.

— Перестань, — послышался женский голос, и в ложу вошла красивая блондинка, чем-то немного похожая на Дебору Керр. — Сам же любит сидеть в опере, и сам же это отрицает. Здравствуй, мой дорогой. — его щеки коснулась другая щека, и он почувствовал запах Шалимара. — Ты здесь один?

— Нет, я со своми студентами.

— Студентами? — супруги сели на стулья и выглянули в партер. — Какая прелесть! Занимаешься интеллектуальным развитием нового поколения?

— Они и без меня с этим неплохо справляются. Кстати, Чарльз, как твои дела в газете? — Эйдин поспешил перевести тему. — Слышал, ты заведуешь теперь литературным «Таймсом»?

— Ну да, — лениво пожал плечами Мандерли. — А там уже рукой подать до самого «Таймса».

— Тври аппетиты просто поражают. — рассмеялся Гилберт и одобрительно хлопнул его по плечу. — Так держать.

— Кстати говоря, — плутовато улыбнулась Лита. — Про аппетиты, Эйдин. Линда говорила мне, что ты собирался идти в ректоры. Это правда?

Супруги выжидательно посмотрели на него, а Гилберт удержался от гримасы. Бог знает, что Линда успела рассказать про него и про его цели, оставалось наугад бродить по полю этих загадок и постараться не упасть на камни.

— Не уверен, что этот пункт есть в моих ближайших планах, надо будет проверить ежедневник. — отшутился он.

— Смотри, смотри, — покачал головой Чарльз. — Жены могут заставить пойти и не на такое. Кстати, а где Линда?

Уйти от вопроса не удалось, и, заметив, как Лита толкнула мужа локтем в бок, Эйдин поспешил ответить. Он не любил Линду, но вовсе не хотел, чтобы про нее начали ходить слухи.

— Она с Джейн на концерте классической музыки.

— О, это прекрасно! — воскликнула Лита. — Твоя Джейн — просто замечательная девочка!

— Согласен. — улыбнулся Эйдин, и в дверь его ложи вдруг постучали. — Войдите!

На свет выступила Дафни Кру, и Гилберт радушно махнул рукой. Мисс Кру немного смутилась перед любопытными взглядами светского семейства, но за Мандерли он был спокоен — они были единственными, чье воспитание оставалось всегда безукоризненным.

— Здравствуйте, сэр. Здравствуйте. — она почтительно кивнула, и Лита улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

— Прошу знакомиться, — он поднялся и встал рядом с Дафни. — Одна из моих студенток — мисс Дафни Кру.

— Очень приятно. — Лита обняла девушку, и Эйдин уловил первое недоумение в глазах Дафни. — Какая вы хорошенькая!

— Спасибо. — смущенно улыбнулась Дафни. — Вы… Вы очень красивы.

— Правда? А мне все говорят, что я выгляжу на сорок лет!

— Лита, перестань, — прервал ее Эйдин. — Хватит ставить моих студентов в неудобное положение.

— Сэр, — начала Дафни. — Извините, если побеспокоила, просто я хотела сказать вам огромное спасибо за приглашение на оперу.

— Вам нравится?

— Очень! — улыбнулась Дафни. — А что мы не понимаем, нам переводит Мадаленна.

— А… — Эйдин повернулся к ложе, но Мадаленны там не было. — Мисс Стоунбрук с вами?

— Стоунбрук? — перебила его Лита. — Внучка той баронессы?

— Мисс Стоунбрук знаменита не своим происхождением, а своими заслугами. — серьезно сказал Эйдин. — Она, кстати говоря, выиграла литературный конкурс в газете твоего мужа.

— Да, — вступилась за подругу Дафни. — Мадаленна совсем не похожа на свою бабушку.

— Ну что вы, мисс Кру, — запротестовала Лита. — Я ничего подобного не говорила, просто интересуюсь. Я столько слышала об этой старухе, просто страшно представить, как бедная девушка живет в подобной обстановке.