— Милая, — Эйдин остановил ее у двери. — Ты сама знаешь, как устроен свет, дели все услышанное надвое.
— И что тогда получится? — она резко повернулась к нему. — Какая доля правды останется? Что происходит между вами? Почему я не знаю и половины? — ее голос сорвался на крик, и Эйдин крепко прижал ее к себе.
— У нас все будет хорошо, котенок.
— Это отговорки! — воскликнула Джейн, отворачиваясь от поддерживающей руки. — Я уже не так мала, чтобы ты меня утешал. Что между вами происходит?
— Проблема в том, что мы и сами не понимаем.
Слова прозвучали так мрачно и неожиданно, что его дочь осела на стул и пораженно уставилась на его цветок. Гилберт полагал, что правду стоило подавать в несколько ином виде, однако слова сами сорвались с языка, и тут он уже ничего не мог поделать. Джейн хотела, чтобы с ней говорили, как со взрослой, но на самом дела мечтала услышать то, что хотела. Это было знакомо ему, такого же он желал, когда узнал о смерти матери. Он отчаянно хотел услышать, что все это неправда; он все еще оставался ее ребёнком. А сейчас он был отцом и нес ответственность за спокойствие своей дочери. Эйдин подошел к Джейн и приобнял ее.
— Мы действительно не знаем, что с нами происходит, но, обещаю, мы с этим разберемся.
— Как? — ее тон голоса был слишком равнодушным.
— Мы просто сядем и поговорим. — он сам с трудом верил в свои слова, но самым главным было убедить в этом Джейн. — Я уверен, мы сможем найти выход из этой ситуации.
— Мама встречается с этим Джонни? — Джейн подняла на него глаза, и от тоски, которая там показалась, его прошибла дрожь. — Она больше тебя не любит?
Наверное, его должны были задеть эти слова, но он ничего не почувствовал. Ни досады, ни ревности, ни гнева, ни боли. Хоть случилось бы это месяцем раньше, он бы смог найти выход, но сейчас — ему было все равно. Единственное, что его волновало — это Джейн. Священный механизм умер.
— Нет, я так не думаю. И она точно не разлюбила тебя. Ты всегда будешь нужна ей, — он коснулся губами ее лба. — Как и мне. Наша дочка, наша любимая девочка.
— А ты, — стояла на своем Джейн. — Ты все еще ей нужен?
Он глубоко вздохнул. Сложно было говорить о том, на что ему было наплевать, но еще сложнее было убеждать близкого человека в обратном. Что он мог сказать Джейн, если и сам не знал ответа на этот вопрос. На самом деле, вдруг признался себе Гилберт, гораздо лучше было бы, если бы Линда и правда разлюбила его. Тогда можно было избежать мучительных объяснений, неловкого молчания и вытаскивания наружу старых секретов, которые уже давно прогнили. Однако он не мог больше читать жену как открытую книгу, да и не стремился к этому. Разумеется, Линда была ему дорога, но теперь исключительно как мать его дочери.
— Разумеется, Джейн твоя мама любит меня. Просто ей скучно здесь, — он повел рукой в пространстве. — Но мама здесь не виновата. Я сам должен был понять, что слишком мало уделял и ей, и тебе внимания, поэтому, думаю, она просто решила немного поразвлечься.
— И вот с этим Джонни, — гримаса отвращения проявилась на лице его дочери. — Вот с этим… С этим… Слизняком, — она наконец подобрала нужное слово. — Она изменяет тебе!
— Джейн! Достаточно! — воскликнул Эйдин. — Ты не имеешь права так говорить о матери. Она не заслужила таких слов о себе от тебя.
— А разве она имеет право гулять с этим Джонни?
— Наша мама — взрослая женщина. — он поправил воротник рубашки. — И она может гулять с кем угодно, пока это не нарушает приличий. А это, — он указал на фотографии в журнале. — Не нарушает приличий. Вспомни себя, сколько раз ты попадала в журнал «Взгляд» с несколькими кавалерами за раз? И разве мама хоть раз упрекнула тебя?
— А должна была! — запальчиво ответила Джейн. — Она — моя мама и обязана заботиться о моем нравственном воспитании.
— Святые Небеса! — он комически хлопнул в ладоши. — Какие речи я слышу! И это говорит самый известный в Лондоне светский львенок? Мой тебе совет, дорогая, — он наклонился и поправил золотую заколку в ее волосах. — Не забивай себе голову всякими дурацкими мыслями. Мы с твоей мамой во всем разберемся, и мы никогда не перестанем тебя любить, запомни это. Хорошо? — она кивнула. — Отлично.
Гилберт почти вышел из кухни, когда на пороге его настиг голос дочери.
— А ты?
Он не спешил поворачиваться.
— Что я?
— Ты все еще любишь маму? — она соскочила со стула и подошла к нему. Пришлось обернуться.
Лгать дочери было делом неблагодарным. Но Эйдин снова вспомнил себя в ее возрасте; наверное, тогда бы он не отказался от несколько ложек сладкой лжи, в особенности о Мариссе. С другой стороны, все его представления о брате были одним сплошным враньем, которым он успокаивал себя, не удосужившись узнать, что происходит на самом деле. Но то был брат, а это была его дочь. Родители всегда должны были быть идеальным примером устойчивости мира. Гилберт прикрыл глаза и где-то вдалеке увидел отца и мать — бесстрашно глядевших вперед и с неизменной улыбкой. Что было бы, узнай он, будто вся его отлакированная картина мира вдруг упала и разбилась? Наверное, ближе к их возрасту он и смог бы принять некоторые семейные секреты, но в двадцать лет его бы это подкосило. Он бежал от этой стабильности, отбрыкивался от мягких рук, чтобы к сорока годам понять — что он потерял.
— Разумеется, я люблю твою маму.
— Как мою маму или как свою жену?
Джейн была слишком умной. Он в свои двадцать был полным болваном, а ведь еще говорят, что дочери идут во всем в своих отцов. Характером может быть и да, а вот сообразительностью — как же.
— Джейн, — он бережно приподнял ее за подбородок. — Я люблю твою маму. И эта любовь никуда не исчезнет.
Эйдин не врал. Любовь к Линде, как к матери его единственного ребенка никогда не должна была пропасть. Она появилась как только Гилберт увидел Джейн — розовую, насупленную, хмурую. Тогда он и осознал, что существует безусловная любовь, и часть этого чувства навсегда перешла и к Линде, в особенности, за те муки, благодаря которым их дочь смогла появиться на свет.
— Значит, вы расстанетесь. — подытожила Джейн, отклоняясь от него. — И когда вы это решили? Может, созовете специальную вечеринку, чтобы об этом объявить? — с внезапной злостью выпалила она.
— Во-первых, не надо так кричать, ты испугаешь Бассета, — он спрятал усмешку, сейчас Джейн была слишком похожа на него в молодости. — А, во-вторых, никто не собирается расставаться. Мы собираемся поговорить и принять решение.
— За которым последует расставание, да? — не отставала Джейн.
— За которым последует зачисление тебя в мою группу на факультет искусствоведения, если ты не перестанешь быть упрямой девчонкой. Ты обо всем узнаешь самая первая. — уверил он ее. — Мы не собираемся от тебя ничего скрывать.
— У тебя кто-то есть? — вдруг спросила Джейн. — Ты кого-то полюбил? — она внезапно прижалась к его плечу и жалобно потерлась носом о рукав. — В твоем университете столько красавиц, хотя их и портят все эти книжки. Как они не понимают, что такие тяжелые сумки развивают искривление позвоночника?
Золотые нити мелькнули в стекле камина, и из открытого окна повеяло свежим персиком. Теперь Эйдин начинал врать самому себе, и эта игра была еще более увлекательной.
— Нет, у меня никого нет.
— А… — она хотела спросить его о чем-то еще, но Гилберт выглянул в гостиную — часы показывали ровно четыре вечера.
— Дорогая, давай позже договорим, мне нужно в Оперу. Кстати, — он вышел в коридор. — Хочешь со мной?
— В Ковент-Гарден? — Джейн разлеглась на шелковом диване. — Нет, это скука смертная. Ладно еще органная музыка, там хотя бы не вопят.
— Милая моя, побольше оптимизма. И помни, что только на концерт вместе с мамой, а потом обратно.
Он мельком поцеловал ее в макушку и быстро поднялся по лестнице наверх. Машину нужно было подать ровно в шесть и вполне обойтись без Бассета — он не собирался пить в антракте, а Джейн после концерта следовало доставить ровно до ее комнаты. Кроме него должны были еще прийти несколько семейных знакомых, и Эйдин уже представлял, что будет говорить на вечные вопросы: «А где твоя очаровательная жена?» Линда редко когда выбиралась вместе с ним на «профессорские посиделки» — для нее было слишком скучно сидеть вместе со старыми друзьями и слушать привычные истории. Ее смущало то общество, которое напоминало о его первых годах в профессиональной деятельности, Линде хотелось шума, гама, танцев и блеска украшений. Гилберт мог ей дать это все, но только не себя за компанию. Три первых раза Линда дулась, что он перестал с ней ходить на подобные приемы, а потом вдруг в один вечер погладила его по плечу и сказала, что так даже и лучше. Проходя мимо спальни жены, Эйдин заметил свет, льющийся под дверью, однако стучать не стал, а сразу прошел в свою комнату. Ему следовало еще как-то надеть запонки и закончить важное письмо.
