Устала постоянно ждать парохода, который постоянно приходил без Эдварда. Устала каждый день выскакивать на холодное крыльцо, в кольце тумана и выглядывать почтальона из-за зарослей шиповника. Устала от шипения Хильды, ее колючих взглядов и вечного опасения, что Бабушка отколет нечто этакое, после чего придется везти Мадаленну в больницу. Устала ждать день и ночь спасения, непонятно откуда взявшегося. Аньеза долго грела себя мыслью, что Эдвард должен вернуться, что в один день он постучит в ее дверь, и тогда все станет хорошо. Но когда он действительно постучал, она поняла, что обида, долгое время так глубоко прятавшаяся, вдруг поднялась и опустилась на нее такой волной, что Аньеза едва смогла сказать: «Я рада видеть тебя, дорогой.» Она любила Эдварда, но, как оказалось, ей было что прощать. И она никак не могла этого сделать. Она не могла простить ему, что он оставил Мадаленну одну. Она не могла простить ему такие редкие письма. Она не могла простить ему, что он не позвал их с собой в Египет и в Африку. Плевать, как там было жарко и опасно, ни одна змея не могла сравниться с Хильдой. Она не могла простить ему, что в глазах ее дочери так рано поселилась строгость и серьезность. Она не смогла простить ему то, что их дочь стала только ее. Аньеза понимала, что сама мало сделала для благополучия своей Мадаленны, но это был только ее крест, и она была готова нести его всю оставшуюся жизнь.
Черное платье прошуршало по полу, и она посмотрела в зеркало — там было почти совсем чужое лицо, но отражение ей понравилось. Странно, как за несколько месяцев смогло исчезнуть то выражение невинности и наивности, которое она не могла вытравить все эти годы. Или просто не хотела. Аньеза просто признала наконец правду, а все знали, что лучше и болезненнее этого лекарства в мире не существовало. Аньеза любила Эдварда, но не понимала. Перестала, как только он приехал. Мадаленна тогда почти угадала настоящую причину, почему она так не хотела что-то менять в их спальне. Миссис Стоунбрук боялась, что если исчезнет последнее напоминание о том счастье, которое они пережили, то она перестанет понимать того незнакомца, который когда-нибудь войдет в их дверь. Так и получилось. Эдвард сильно переменился; не внешне, но внутренне. Его мысли, взгляды, поведение — с каждым днем Аньеза видела проступавшую Хильду Стоунбрук, и это ее пугало. Ее муж мог сколько угодно говорить, как он не любит свою собственную мать, однако одна она знала, как болезненно он был зависим от ее и ее решений. Пятнадцать лет; кто-то мог сказать, что у них просто кризис совместной жизни, но Аньеза просто устала ждать.
Миссис Стоунбрук прислушалась к звукам внизу — там Фарбер и Полли громко спорили, какой бумагой обернуть фрак Эдварда, чтобы тот не успел промокнуть по дороге из химчистки. Он неожиданно пролил виски прямо на черный бархат, но вспомнил об этом только в день котильона. Аньеза не удержалась от улыбки — его рассеянность всегда ее забавляла. Она опустилась на туалетный пуфик и открыла губную помаду — «Ревлон. Пламя и Лед.» Оттенок был не совсем ее — кроваво-красный, но Аньезе понравилось, как он лег на ее губы. С рыжими волосами редко какой красный мог сочетаться хорошо, но это выглядел просто восхитительно.
Она была готова. Так долго решаться изменить жизнь и решиться в один день — этого она и боялась и ждала с нетерпением. Квадратный бежевый буклет аккуратно выглядывал из небольшого ящика секретера, и Аньеза осторожно коснулась его рукой. Вот, ее билет в новую жизнь; ее, Мадаленны, и, если повезет, и Эдварда. Этот магазин цветов она заприметила еще давно, когда первый раз решила подарить букет сама себе и дочке. Небольшой «Цветы и Чашка Чая» были спрятаны в самом углу переулка Ланкастер; голубоватый дом сиял даже ночью, а крыльцо всегда оставалось чистым, даже в самый проливной дом. Работать в таком месте, постоянно глядеть на мощеную улицу и тонкие дома было пределом ее мечтаний. Аньеза и сама не заметила, как начала появляться в этом магазине так часто, что ее запомнили и встречали с неизменной улыбкой. Особо здесь жаловали Мадаленну — она разбиралась в цветах так, как никто другой и с удовольствием рассказывала миссис Нил, как нужно поливать гардении, чтобы те не повяли. Правда, визиты Мадаленны пришлось в скором времени прекратить — о них прознала Хильда, а Аньеза время от времени так и заглядывала в небольшой магазин и с завистью смотрела на то, как чьи-то ловкие руки аккуратно заворачивала розы и тюльпаны в хрустящую бумагу и перевязывали цветными лентами. Аньеза не умела любить цветы так, как любила их Мадаленна, но не меньше дочери наслаждалась их красотой.
Как-то раз она сама захотела составить себе букет и сделала так быстро и красиво, что загляделась. Загляделась не она одна. Миссис Нил не ходила вокруг да около, а сразу предложила пойти к ней в магазин флористом. Аньеза обомлела, ей казалось, что так могло произойти только в каком-нибудь романе. Но это была жизнь, и добрая женщина смотрела нее из-под очков и ждала ответа. Это был шанс, долгожданный, выстраданный, Она почти задохнулась от мысли, что можно будет переехать в город, пусть в самую небольшую квартиру, только подальше от старухи. Аньеза почти согласилась, а потом Хильда вдруг вызвала ее на серьезный разговор. Мадаленну посадили в темную комнату, чтобы она не мешала, а миссис Стоунбрук сидела и слушала, как старуха скрипела и сипела. «Ты позоришь нашу семью, Аньеза!», «Как ты могла пойти побираться по улицам?», «Я всегда знала, что итальянцы те еще торгаши, но чтобы настолько!», и все в подобном духе. Тогда Аньеза почти встала с места, но Бабушка спокойно посмотрела на нее и пригрозила посадить Мадаленну на хлеб и воду, если она выйдет на работу. Миссис Стоунбрук кивнула и вышла из комнаты, ее ноги едва сгибались. Она звала Эдварда, звала долго и громко, до хрипа в горле, но ее драгоценный не появился. Зато пришло письмо. На расплывчатых строчках она с трудом смогла прочитать, что все это последствия инсульта, и чтобы она постаралась не обращать внимания. Аньеза вытерла слезы, кивнула и пошла открывать дверь в темную комнату.
Но сейчас; сейчас этот шанс снова засиял, неярко, но Аньеза почти схватила его руками. Кто-то из света увидел в их доме ее букет, и через несколько дней миссис Нил снова прислала весточку. Миссис Стоунбрук еще ничего не говорила никому, даже Мадаленне, слишком боялась спугнуть эту возможность и притаилась со своим счастьем. Теперь пути назад не было. Если Эдвард поддержит ее, то они смогут пройти все, что отведет им судьба, если нет… Аньеза припустила рукава платья и снова посмотрела на себя — в глазах появился незнакомый металлический блеск, а между бровями залегла складка, но такой она себе нравилась гораздо больше. Исчезла последняя инфантильность, которая скрашивала черты ее лица, и на ее место встала жесткая осознанность. Если Эдварда не поддержит ее, значит их брак был ошибкой.
Она впервые произнесла эти слова, и их правдивость испугала ее. Стоило признать, в их семье правды не боялась одна Мадаленна, она смотрела в ее прохладные глаза и даже научилась с ней ладить. Но Мадаленна была дочерью своей матери, значит, и последней стоило что-то почерпнуть от нее. Если Эдвард не поддержит ее, значит, их брак был ошибкой. Это было не импульсивное решение. Ее чувства давно искали выхода, но нашли только сейчас. Аньеза как и Мадаленна полагала, что Эдвард обрадуется успехам своей дочери на рабочем поприще, но вместо этого Мадаленна получила только холодную ухмылку и циничное равнодушие. Кто мог поручиться, что Аньезе не сказали бы то же самое? Это было не совсем красиво так думать о своем собственном муже, но она с трудом узнавала его в последнее время, словно его подменили.
А ей надо было работать. Надо было чувствовать себя не бездушной куклой, которая ни на что не была способна, а человеком, живым человеком. «Прямо как у Чехова», — усмехнулась Аньеза. Оставалось только воскликнуть: «В Москву, в Москву», и тогда картина была бы идеальной. Но она уже была в своей Москве, она была в Лондоне, и пусть вес дороги вели в Рим, она сможет проложить свой собственный путь белым камнем, как сделала ее дочь. Ей нужен был только один его взгляд, одно его поддерживающее объятие, одна его понимающая улыбка — и тогда они все переживут, со всем справятся. Аньеза сама не заметила, как ее начала бить дрожь.
