p.p.s. я прямо в восторге от того, как фикбук считает страницы.
========== Глава 22 ==========
Под неровным светом лампы бриллианты переливались голубым и золотым, и Аньеза поправила застежку. Цепочка для этих камней была слишком тяжелой, и она боялась, что ровно в полночь колье рассыпется по мраморному полу обычными стекляшками. Она пыталась уговорить Эдварда позволить надеть ей любимые турмалины, но тот остался непреклонен — на котильон нужны только бриллианты, и чем больше, тем лучше. Аньеза тихо вздохнула и посмотрела на себя в зеркало — в трельяже было целых три миссис Стоунбрук, и у каждой в глазах таилась такая печаль, что никаким шампанским это нельзя было исправить. Она не хотела идти на этот вечер, она таки и не смогла приучить себя к высшему обществу, но в последнее время в глазах у Мадаленны поселилась такая радость, что Аньеза просто не могла позволить себе отказаться от этого вечера. Ее дочь поступила оригинально и отказалась от сопровождения на бал, отдав роль спутника своему отцу. Нельзя сказать, что Аньезу это не насторожило, она подозревала, что в тот вечер, когда ее дочь примчалась после прогулки с Джоном, произошло что-то еще, но Мадаленна упрямо молчала и улыбалась. И такого счастья в ее глазах Аньеза не видела очень давно. Разумеется, она знала о том, что она влюбится в мистера Гилберта, но Аньеза не могла подозревать, что ее дочь ко всему прочему его еще и полюбит.
На улице раздался шум гравия, и на диван упал свет фар. Эдвард зачем-то заказал дорогой «Фэйсел-Вега», хотя она с Мадаленной и настаивали на обычном «Форде». Аньеза припустила шторы, и комната оказалась в полумраке, теперь до нее доносились только звуки оживленной улицы. Ей нравилось так часто сидеть — в темной комнате, закрыв глаза и слушать звуки города. Ей нравился Лондон. Как и Мадаленне. До выхода оставалось еще пара часов, и Аньеза могла наконец подумать о том, что ее так сильно волновало последние несколько месяцев. Все оказалось несколько сложнее, чем миссис Стоунбрук могла полагать. Она была матерью уже двадцать лет, но только сейчас она начала понимать, какие трудности могли подстерегать на этом сложном пути. Больше всего она желала своей Мадаленне счастья. Большого, теплого и долгого. Аньеза хотела, чтобы ее дочь никогда не знала тех страданий, которые испытала она сама, ей не хотелось, чтобы ее дочка чувствовала себя в чем-то виноватой, какой-то неподходящей. Однако когда появился мистер Гилберт, Аньеза не смогла и руки поднять, чтобы остановить это общение. С той минуты, как Мадаленна примчалась к ней в зимний сад с горящими глазами, рассказывая, что ее задел за живое один человек, Аньеза поняла, что это знакомство просто так не пройдет. Она наблюдала, порой с улыбкой, порой с досадой, за тем, как Мадаленна сердилась на своего преподавателя, как подавала ему недостойные эссе, как дискутировала с ним на всевозможные темы, но она пропустила тот момент, когда глаза Мадаленны зажглись знакомым огнем, отчего ее девочка стала еще счастливее. Но с мистером Гилбертом счастья не было бы, это Аньеза знала точно.
Эйдин Гилберт был женатым человеком, и его семье писали даже в газетах, он был примером супружеской верности за двоих — его жена Линда часто попадала на страницы светской хроники, и чаще всего без своего мужа. Но какими бы не были отношения мистера Гилберта со своей женой, у него была еще и дочь — симпатичная Джейн. Его дом был полной чашей, и в то же время ему не хватало обычного общения. Он был одинок, Мадаленна была одинока; он искал смысл в жизни, Мадаленна была слишком серьезна для своих двадцати лет, они были бы прекрасной парой, если бы встретились двадцать лет назад, или он хотя бы не был женат. Как бы Аньеза не старалась быть более прогрессивной, она все еще оставалась итальянкой и католичкой, и перспектива для ее дочери встречаться с женатым человеком представлялась для нее ужасной. Но Мадаленна любила, первый раз в своей жизни, и ее с трудом можно было узнать. Внешне она оставалась все такой же, но внутри зажегся то огонь, который бесстрашно отражался в ее глазах. Разумеется, Мадаленна не поступила бы безрассудно, так, как могла предпологать Аньеза. Итальянская кровь слишком долго подавлялась английской чопорностью и размеренностью, но миссис Стоунбрук становилось страшно. Чувства ее дочери напоминали согнутую пружину, и напряжение становилось таким сильным, что в любую минуту пружина могла согнуться напополам в последний раз, а потом отпрыгнуть от стены со страшным грохотом. Потому что сама Аньеза так и поступила бы.
Ее Мадаленна была красивой, в ней только-только начало пробуждаться то милое лукавство, которое так влекло за собой, а в сочетании с ее сдержанностью и сияющей улыбкой… Она могла очаровать кого угодно при желании. Даже мистера Гилберта. Но ведь это не было тем счастьем, о котором следовало мечтать. И дело было даже не в разнице возрастов, это беспокоило Аньезу в последнюю очередь. Миссис Стоунбрук недолго проживала в светском мире, но успела узнать, каким жестоким он мог оказаться. К несчастью, Мадаленна носила фамилию Стоунбрук, которая несла за собой положение в обществе, а мистер Гилберт был воплощением благоразумия и честности. Их отношения; Аньеза сжала голову, она чувствовала знакомое головокружение — вечный спутник всех ее волнений. Их отношения! Аньеза уже представляла все похабные заголовки газет: «Профессор соблазнил свою ученицу!», «Неслыханное происшествие — наследница знатного рода уводит именитого профессора из семьи!» И кому потом придется объяснять, что тут и доли правды не было, все равно никто бы не поверил ей, ведь все в этом мире измерялось пошлостью. Это было бы не счастье, Мадаленна вся бы измучилась, извелась, но что могла сказать об этом Аньеза? Прошлый разговор не дал Аньезне ничего, кроме навязчивого чувства, что она мало участвовала в жизни своей дочери. Ее дочь сама об этом больше слова не сказала, и была даже еще более предупредительной и обязательной, чем обычно, однако волнения Аньезы это не поубавило. А как же предупредить, отвести от опасности — это же был священный долг любой матери! Миссис Стоунбрук даже пробовала поговорить об этом с мистером Смитоном, но тот только добродушно рассмеялся, а потом серьезно заявил, чтобы она «не волновала девочку». Не волновать! Мадаленна могла решиться на ужасный поступок — лишить другую семью счастья; из-за нее мистер Гилберт мог пойти на измену. Но, Аньеза ухватилась за виски, что, если это было самым сильным чувством в жизни ее дочери, как это было у нее самой с Эдвардом?
Аньеза встала и тут же услышала божественный шум — шуршало ее шелковое платье. Черное, длинное, с небольшим шлейфом и черным газовым шарфом, оно выглядело так, словно его достали с иллюстрации «Бурды». На котильон замужним дамам следовало надевать бархат или шелк и обязательно в приглушенных оттенках, а молодые дебютантки должны были появляться в белом и воздушном и обязательно немного декольтированном. Только вот Мадаленна презрительно фыркнула на все предложения Хильды, откинула все готовые платья и специально укатила в Портсмут к миссис Бэсфорд. Она заявила, что не потерпит ни шелка, ни газа, ни белого цвета, ни кружев и оборок; что именно она заказала, не знала сама Аньеза, но она вполне доверяла вкусу дочери.
Она любила Эдварда, но не могла сказать, что была счастлива. Это было ужасно и несправедливо, но Аньеза больше не чувствовала той сладости, смешанной с болью, которая охватывала ее каждый раз, когда она видела знакомые серые глаза и чувствовала родной запах табака; теперь осталась только одна боль. Она помнила, как сильно любила того мальчика, который смеялся вместе с ней, пока они срывали апельсины с деревьев, она помнила, как была счастлива с тем человеком, который привел на порог своего дома и твердо заявил, что она его жена, она знала, что их счастье было нерушимым, когда Эдвард уезжал, обещая вернуться. Однако сейчас Аньеза чувствовала только усталость. Усталость появилась так же просто, как появлялась пыль и грязь; она пришла туда, где ничто никому не было нужно. Миссис Стоунбрук, как странно звучало ее имя, ведь женой своему мужу она была только пять лет — следующие пятнадцать растворились где-то в вечных гудках пароходов и постоянных прощальных поцелуях. Аньеза знала, что не могла называть себя идеальной матерью, знала, что во многом забота о доме и семье легла на плечи Мадаленны, но она старалась, старалась изо всех сил. И она устала.
