— Нет, я пойду чай поставлю. — она махнула чайником и выбежала в коридор.

И обязательно бы пошла на кухню, но ноги ее приклеялись к полу, и, отойдя на безопасное расстояние, она прислушалась к разговору. Подслушивать было нехорошо, но она махнула рукой на голос совести, включила на кухне воду и постаралась не наступать на скрипучие половицы. Сначала они говорили об университете, о работе, о цветах, и совесть было начала пробуждаться, но вдруг повисла пауза, и мистер Смитон проговорил:

— Мне кажется, она стала слишком взрослой.

— Мисс Стоунбрук? — голос мистера Гилберта стал глуше, будто он ушел вглубь комнаты. — Да, мисс Стоунбрук очень самостоятельна.

— Полагаю, она всегда такой была. Странно, но за это ей стоит благодарить Хильду.

— Не думаю, что такое достойно благодарности.

— Все в жизни достойно благодарности. Знаешь эту банальность, — кресло скрипнуло. — «Я говорю своим врагам спасибо, что таким я стал.»? Хотя я иногда и думаю, что было бы, если бы Эдмунд не сгорел тогда. Наверное, даже он не смог бы перевесить всю желчь своей дорогой жены.

— Мадаленна говорила, что ты ей очень сильно помог.

— Помог? — кресло снова скрипнуло. — Странно называть это помощью. Просто мы оба оказались в нужное время и в нужном месте. У нас с Грейс никогда не было детей, и когда я увидел эту сердитую златовласку, которая ковыляла с дедушкой за руку… — он помолчал, и Мадаленна быстро вытерла наступающие слезы. — Она его очень любила. Очень. Его уход стал для нее большим ударом, слишком тяжелым для ребенка. Мало у кого были такие отношения, как у этих двоих. Видел бы ты, как он учил ее кататься на велосипеде. — мистер Смитон рассмеялся. — Она все никак не могла удержаться на двухколесном, и он один раз специально спрятался за одним домом вместе со мной, чтобы она проехала круг сама. О, как Мадаленна тогда ругалась, половина на итальянском, половина на английском. А теперь эта девочка выросла. — выдохнул он, и в сердце у Мадаленны что-то кольнуло. — И поддержка ей скоро станет не нужна.

— Не смей. — запальчиво произнес Эйдин. — Ты видел, что с ней было, когда ты просто не подошел к двери? Она держится за тебя, ты нужен ей. Ты не имеешь права бросать ее одну. Не смей даже думать…

— Она уже давно держится за себя, просто не понимает этого. А в крайнем случае у нее есть ты.

— У меня нет никакого права на это.

— У тебя его больше, чем у кого-либо. — отрезал Филип. — Ты знаешь, Эйдин, я много думал о смерти.

— Хорошие думы.

— Не прерывай меня. Так вот, я думал и пришел к такому выводу, что после отмирания одного, неизбежно рождается другое. А в нашей жизни отмирает все: само наше существование, друзья, старые привычки, хобби, семья.

Мадаленна ухватилась за косяк и постаралась раздышаться. Когда мистер Смитон заговорил о смерти один раз, она постаралась не придавать его словам значения — все в его возрасте об этом задумывались рано или поздно, но в который раз он заговаривал о своем уходе, и слова его падали так спокойно, так выдержанно, будто он давно думал об этом, что ей становилось плохо. Она не могла потерять мистера Смитона потому, что он был всегда, не было момента, когда она бы вспомнила себя, и около нее не появился добрый садовник.

— Если ты будешь продолжать думать об этом, я отведу тебя к психиатру.

— Спасибо, я польщен твоей заботой. Но я ведь говорю о смерти как о фигуральном значении. Это как прощание. Нам всем приходится с чем-то прощаться, и, порой, мы можем это сделать это добровольно, если понимаем, что больше не чувствуем себя счастливыми рядом… Например, рядом с теми, с кем прожил большую часть своей жизни.

— Но нам надо думать не только о себе. — медленно проговорил Эйдин. — Мы должны понимать, какую боль доставим своим близким таким решением.

— Разумеется. Но я могу тебя кое в чем разочаровать. Когда тебе будет столько же, сколько мне сейчас, и ты будешь сидеть в кресле у камина, то воспоминания о своей добродетели греть тебя не будут. Ты будешь стараться себя ими утешить, но в тайне все равно будешь злиться на себя, что тогда, тридцать лет назад, струсил и упустил свое счастье.

— Интересная у тебя мораль получается.

— В семьдесят лет вообще все становится интересным.

— Но… — Эйдин начал и осекся. — Но надо думать о том, как ты обременишь своим решением того, кого ты любишь, по-настоящему любишь. Это может быть обузой, разочарованием в конце концов.

— А еще лучше спросить напрямую того, кого ты любишь.

— К чему вообще весь этот разговор?

— К тому, чтобы ты не испортил себе жизнь.

Мадаленна едва понимала, о чем говорил мистер Смитон. Она чувствовала один липкий страх, что он уйдет от нее. Ее любимых всегда забирали от нее, все, к чему она прикасалась, становилось ломким и исчезающим. Только почему-то Хильды это не касалось. Визг чайника соединился с пронзительным звоном телефона, и Мадаленна тихо отступила в кухню, ей срочно нужна была настойка валерьяны. Однако через несколько секунд на пороге кухни появился мистер Гилберт:

— Мисс Стоунбрук, вас к телефону.

— Мама? — Мадаленна быстро сняла передник. — Или врач?

— Нет, ваш дворецкий.

Это ее ничего не означало. Фарбер мог попросить мистера Гилберта не пугать ее, она хорошо знала своего дворецкого. Приступов обморока у Аньезы больше не наблюдалось, но кто знал, что могло случиться в ее отсутствие.

— Да, Фарбер, что случилось?

— Мисс Мадаленна, — голос дворецкого звучал как всегда звонко. — Ваша бабушка просила вас прийти пораньше.

— Что-то случилось?

— Нет, просто на обед мадам заказала спаржу, а вы — картофель, и она хотела бы с вами это обсудить.

Мадаленна сдержала раздраженный вздох, отложила трубку, и, набрав побольше воздуха, снова заговорила.

— Хорошо, Фарбер, я сейчас буду. Можете позвать маму к телефону?

— Мисс Мадаленна, — после паузы сказал Фарбер. — Видите ли, на данный момент это слегка проблематично. Нет, — предвосхищая ее вопрос, ответил он. — С миссис Стоунбрук и мистером Стоунбруком все хорошо, но сейчас… Они в небольшой ссоре.

— Ссоре? — выпалила Мадаленна. — Что это значит?

— Боюсь, я не могу вам сказать, так как я и сам знаю не так много и не имею права интересоваться, но миссис Аньеза и мистер Эдвард уже несколько часов что-то горячо обсуждают в гостиной, и мы не смеем туда зайти.

— Хорошо, я сама зайду туда.

— Боюсь, мисс Стоунбрук, — деликатно прервал ее дворецкий. — Боюсь, что косвенной причиной спора являетесь вы, поэтому я не думаю, что это хорошая идея.

— Хорошо. — голос у Мадаленны сел, и она взяла со стола берет. — Я скоро подойду. До свидания, Фарбер.

Мадаленна повесила трубку и, обернувшись, сразу оказалась в объятиях мистера Смитона. Боль от страха сменилась болью от ссоры, и она с удовольствием спряталась в его объятиях. Он не был прав, она никогда не перестанет в нем нуждаться, и никто не сможет заменить его.

— Тебе пора уходить, дорогая?

— Да, — улыбнулась Мадаленна. — Бабушка снова что-то придумала, мне нужно быть там.

— Конечно, я понимаю.

Мистер Гилберт вежливо отошел во время телефонного разговора к двери и теперь терпеливо ждал ее там с пальто в руках. Мадаленне не хотелось уходить, не хотелось уходить от него, но одернула на себе свитер, и на губах появилась привычная скупая улыбка.

— Спасибо, мистер Гилберт. — он помог ей надеть пальто. — Спасибо большое вам.

— Это вам спасибо. — улыбнулся он, и Мадаленна едва не обняла его и отступила на шаг назад. — Не пропадайте больше из университета, хорошо?

— Конечно, мистер Гилберт. В следующий раз я обязательно вас предупрежу.

И стараясь не смотреть на улыбку, она выскочила на улицу, заткнув уши. Она бежала по заснеженным переулкам, только чтобы не слышать, как закрывается ее последняя домашняя дверь.

Комментарий к Глава 21

буду рада и благодарна вашим комментариям).

p.s. кстати, пока прообраз мистера гилберта остается в тайне, можете делиться своими догадками в комментариях, мне будет очень интересно их почитать). дорогие подписчики 36,6, просьба не сливать инфу раньше срока!! я знаю, что вы все знаете, дорогие мои, хех