— Куда ставить Бомарше. мистер Смитон?

— На вторую полку, дорогая.

— А Пруста?

— А Пруста тащи сюда, — раздался голос садовника из гостиной. — У меня как раз стол качается.

— Как же! — Мадаленна застыла на пороге, рассматривая красивый переплет. — Я тогда его себе заберу.

— Забирай.

Ей надо было посмотреть на него. Надо, но Мадаленна не могла. Ей стало стыдно, она сама себе представилась в роли Иезавели, и, взглянув на отражение в зеркале, она медленно провела рукой по щеке, словно сомневаясь, что там, в зеркале, была действительно она. Ей хотелось быть счастливой, ей хотелось любить без угрызений совести и постоянных вспышек стыда, но она любила женатого человека, который обожал свою семью. Мадаленна почувствовала себя очень несчастной, и в следующую минуту обнаружила себя рыдающей на коленях садовника. Сверху раздавались удары молотка, и она не волновалась, что ее плач кто-то услышит. Мистер Смитон ничего не говорил, он только гладил ее по голове и похлопывал по спине. Так обычно делала всегда Аньеза, но на этот раз она оказалась бессильной перед тем, что случилось с ее дорогой дочерью.

— Это ужасно, — сквозь рыдания говорила Мадаленна. — Это ужасно, но я очень рада.

— Разумеется, ты рада, — рассудительно качал головой мистер Смитон. — Любовь — это всегда счастье.

— Но не сейчас! — она вскинула голову и посмотрела на него еще блестящими от слез глазами. — Я не имею права его любить, он женат, и счастливо женат! — мистер Смитон что-то крякнул. — Да, счастливо! — уперто повторила Мадаленна. — Он любит свою жену и свою дочь.

— Дорогая, — не вытерпел садовник. — Чего ты от меня хочешь? Чтобы я успокоил твою совесть и сказал, что он никогда не разлюбит Линду, и что твои чувства так и останутся безответными? Ну, так этого я тебе сказать не могу.

— Мистер Смитон, — резко села на диване Мадаленна. — Он — достойный человек, он никогда не сможет обидеть…

— Зато она сможет, — махнул он рукой. — И потом, я не сказал, что он никогда не покинет Линду, я сказал, что он может ее разлюбить, а на совместное проживание это мало влияет.

— Как можно быть таким циничным! — воскликнула она, не боясь, что ее услышат. — Как вы можете так говорить!

— Я могу, потому что, моя дорогая, я пожил на свете чуть больше, чем ты. — он потрепал ее по щеке и стер кляксы от слез. — Если бы в мире все подчинядось твоим правилам, жить было бы намного легче. Я понимаю, что тебе было бы намного проще принять свои чувства и думать, как ты несчастна в своей безответной любви. Не отворачивайся, Мадаленна, может быть, я и говорю жестокие вещи, но это правда, а ты всегда была достаточно храброй для правды. В жизни случается многое, и не всегда в этом виноваты мы сами.

— Нет. — Мадаленна замотала головой. — Нет, только мы ответственны за наши чувства, вся вина лежит исключительно на нас.

— Моя дорогая, почему ты сразу говоришь о вине? — мистер Смитон приподнял ее за подбородок и внимательно посмотрел на нее. — Почему ты не говоришь о счастье? Думаешь, я был бы очень счастлив, если бы позволил тому идиоту Свенсону выйти замуж за Грейс? Нет, я выкрал ее из-под венца, и мы сбежали от всех правил. — Мадаленна молчала, и он негромко добавил. — Ты ему нравишься, Мадаленна.

Она резко вскочила с дивана. Это было неправда. Все было намного легче, когда эти чувства касались только ее. Мадаленна могла решать, что с ними делать, она ругала себя за них и говорила, что нельзя мечтать о многом. Она знала, как справиться со своей душой, но не подозревала, как поступать с чужой.

— Это неправда.

— Я не сказал, что ты ему нравишься, как девушка, как женщина, — мистер Смитон встал за ней и подошел к столу. — Ты ему нравишься как человек, и это знают все. Но… Знаешь, порой наши чувства бывают такими неожиданными, что мы сами удивляемся. Ты еще вспомнишь мои слова.

— Не вспомню.

— Некоторые вещи неизбежны, моя дорогая. — он выставил на стол небольшую рюмку и налил на дно коричневатую жидкость. — С чем-то нам приходится смиряться.

— Он мой преподаватель.

— И он все еще человек. Которого я очень хорошо знаю. И поверь мне, за все это время я не встречал никого, о котором он говорил бы так часто и так хорошо.

— Мистер Гилберт говорит обо мне?

Радость вспыхнула в ней прежде совести.

— Говорит. Говорит, что ты его лучший студент. — радость поутихла. — И еще говорит, что волнуется за тебя. — она молчала. — Ладно, подойди-ка сюда, присаживайся.

— Можно мне ваших валерьяновых капель?

— Капель? — его очки съехали на нос. — Зачем? В гостях лечат не каплями, а хересом. Садись.

Мадаленна покорно села за стол и принялась рассматривать кружевную скатерть. Ее сшила миссис Смитон, она узнавала ее руку, но прежде она никогда не видела эту скатерть и не знала о доме. У мистера Смитона тоже была своя жизнь, о которой Мадаленна была не так осведомлена, но и не стремилась раскрывать эти секреты. Засмотрешвись на узоры, она и не заметила, как под носом у нее оказалась небольшая рюмка, от которой пахло чем-то пряным, гвоздикой.

— Пей, — пододвинул ей рюмку мистер Смитон, и она отшатнулась.

— Я не могу, я не пью и даже не хочу начинать.

— В вашем высшем обществе некоторые уже заканчивают в твоем возрасте. И потом, это не для удовольствия, это для здоровья.

— Я не хочу похмелья наутро. — Мадаленна отодвинула рюмку. — Мне отец рассказывал.

— Чтобы заработать похмелье, надо выпить три таких бутылки, а тут две чайных ложки.

Мадаленна неуверенно взяла рюмку в руку и принюхалась; резкий запах алкоголя перебивал и едва заметную гвоздику и непонятно откуда взявшийся персик. Она смотрела на то, как капли медленно пачкали хрустальную посуду, а потом посмотрела на садовника. Тот серьезно смотрел на нее.

— Знаешь, как раньше давали портвейн с молоком, чтобы люди не болели? Так вот, это то же самое для твоего горла.

— А оно… — Мадаленна запнулась. — Оно не будет щипаться?

— Не будет. — усмехнулся мистер Смитон. — Только чуть-чуть.

Мадаленна посмотрела на рюмку, а потом неуклюже поднесла ее ко рту и залпом выпила все, что там было. Она видела, как иногда Эдвард пил что-то подобное, и он никогда не смаковал напиток, а старался от него как можно быстрее избавиться. Пряная жидкость с непривычки обожгла ей горло, и она закашлялась так, что слез выступили на глазах. Нет, алкоголь был отвратительным, ужасным. И все же боль в горле как будто бы прошла совсем, а тупое ухание внутри совсем перестало ее беспокоить.

— Ну как?

— Ужасно. — выдохнула она и искоса взглянула на пустую рюмку. — Можно еще?

— Нет. — отрезал мистер Смитон. — Я тебя лечу, а не приучаю к вредным привычкам. Сейчас тебе станет теплее, но когда выйдешь на улицу, обязательно закутайся, хорошо?

Мадаленна кивнула. Весь мир для нее стал неровным после слов мистера Смитона, к тому же она с опаской прислушивалась к себе — не появится ли опасное головокружение и тошнота, как обычно бывало при опьянении. Однако голова, к счастью, была свежей, и предметы не раздваивались и не затевали веселый хоровод. Дышать стало легче, но снова взглянуть на бутылку она не могла.

— А я… Я не привяжусь к этому?

— Нет. — усмехнулся садовник. — Будь спокойна, моя дорогая.

С верхнего этажа раздались шаги, и Мадаленна услышала, как мистер Гилберт что-то весело насвистывал. Она вытерла остатки слез и развернула клубничный леденец. Ей нужно было чем-то занять себя, но не смотреть на Эйдина, ей казалось, что он все поймет без слов, и это начало пугать ее. Мадаленна взяла в руки чайник и принялась судорожно искать кухню.

— Где у вас плита, мистер Смитон?

— Право по коридору, ты сразу там увидишь дверь.

— Все, дверка прикручена, можешь не волноваться! — громко сказал Эйдин, входя в комнату. — Что-нибудь еще?

— Я бы и рад, но моя совесть мне не позволит. — улыбнулся садовник.

— У тебя есть совесть? — заломил бровь мистер Гилберт. — Это новость. Мадаленна… Мисс Стоунбрук, вы уже уходите? — он оказался около нее, и она присмотрелась к рисунку на обоях.