— Вы потерялись. — рядом с ней раздался веселый голос. — Или это я плохо вас искал?

— Я думала. — задумчиво глядя на окна произнесла она. — Я думала об одной вещи, и никак не могла понять — глупая она или очень важная.

— Я заинтригован.

Они снова пошли, но на этот раз медленнее. Вся толпа куда-то испарилась, и на улице остались одни туристы, а их гомон был менее отвлекающим.

— Понимаете, когда я смотрю на освещенные окна, мне трудно представить, что за ними есть настоящие люди. Те, которые живут такой же жизнью, что и я, что они точно так же смотрят на себя в зеркало и чувствуют себя собой, а во всех остальных они видят просто прохожих. Мне трудно поверить, что и у них есть своя собственная история, и что они не… — Мадаленна замялась, когда заметила, что ее спутник с интересом прислушивался к ней. — Не персонажи в моей жизни.

— Это проблема чувства уникальности. — протаптывая свежий сугроб, проговорил мистер Гилберт. — Мы думаем, что наш мир существует исключительно для нас, а все другие — это только декорации.

— Я так не думала.

— Вы — нет. — улыбнулся он, подавая ей руку. — Зато я был в этом уверен. Я удивлен, что вы задумались об этом, обычно мы на это не обращаем внимания, а просто… — он задумался и пожал плечами. — Живем.

— Я задумываюсь об этом только тогда, когда вижу эти окна.

Они остановились около кирпичного дома и посмотрели на верхние окна. Внутри стояла огромная ель, вся увешанная игрушками: солдатики, мятные леденцы, паровозы и щелкунчики, все было таким ярким, как на картинке. Около елки стояла еще молодая женщина и развешивала гирлянды, около нее бегала маленькая девочка, и отблески свечей сияли на ее платье. А потом к ним присоединился мужчина в темном пиджаке. Они все были радостными, как на рекламном проспекте. Разве могла настоящая жизнь быть настолько счастливой?

— Прелесть жизни в том, что мы сами можем выбрать свой путь. — услышала Мадаленна его голос, и дурацкие слова сорвались с языка быстрее, чем она осеклась.

— Только не со мной. Мама говорит, что дочерям Медичи не везет в любви.

— Все это глупости. — она услышала его шепот так неожиданно, что вздрогнула. — И родовые предрассудки. Только безответственные люди готовы спихнуть все свои неудачи на судьбу. А разве вы безответственная?

— Нет. — отрезала Мадаленна; она наконец пришла в себя.

— Вот и докажите мне. Через десять лет, я уверяю вас, вы будете счастливы в браке, да и вообще, — он посмотрел по сторонам, и она заметила знакомую усмешку. — Кто сказал, что ваше счастье исключительно в любви? Может быть, вы сами определите себе дорогу? Вдруг вы станете научным работником?

— Это вы так ненавязчиво советуете мне идти в магистратуру?

— Вы читаете мои мысли. Зайдите со мной в эту лавку, буквально на секунду.

Мистер Гилберт потянул ее за собой, и через секунду они оказались в живописном переулке, где все дома были прижаты друг к другу, над каждой крышей вертелся флюгер, а дорожки были вымощены скользкой брусчаткой. Туристов здесь оказалось еще больше, чем на главной улице, и Мадаленна заслышала сдавленное ворчание. Быстро взяв ее за руку, он прошел сквозь толпу, и они оказались в небольшом магазине. На узких подоконниках были расставлены небольшие глиняные горшочки, по стенным полкам были раскиданы раритетные журналы, а под стеклянным куполом Мадаленна увидела настоящую сирень. Это была лавка волшебника, не иначе, и она только успевала оборачиваться вокруг себя и пораженно бормотать себе что-то неопределенное под нос.

— Я вижу, вы поражены. — рассмеялся Эйдин, рассматривая коллекцию пластинок. — Как думаете, что лучше Гершвин или Де Санс?

— С таким же успехом можно сравнить Вуда и Тернера.

— Намек понят, мне обе.

Все в магазине было удивительным, начиная от продавца — низкого пожилого мужчины с длинной белой бородой, заканчивая бумажными конфетти, свисающими с прозрачного потолка. Мадаленна была так поражена, что даже не заметила того, как Эйдин подошел к ней.

— Как вы нашли эту пещеру Тысячи и Одной Ночи? — обернулась она к нему.

— Вход открывается исключительно избранным. — загробным голосом проговорил он, но, заметив взгляды покупателей, откашлялся. — Не поверите, но случайно. Однажды попал под сильный ливень, а у Бассета был выходной. Нечаянно открыл дверь и очутился в этой пещере сюрпризов. — он дернул одну конфетти с потолка и привязал к рукаву ее пальто. — Так я вас точно увижу в толпе.

— Теперь я понимаю, про какое путешествие вы мне говорили.

— О, это еще не все! — с мальчишеским ликованием улыбнулся он. — Мне еще нужно вылечить вашу голову. Пойдемте за мной.

Они снова вышли на улицу, но на этот раз с толпой не смешались, а почти что сразу попали в небольшую кофейню. Она была совсем небольшой, даже крохотной, но от запаха свежего кофе и сливок Мадаленне сразу стало хорошо. Кремовые стены были украшены редкими картинами, под потолком крутился вытянутый торшер, а три окна были витражными, и улица снаружи стала совсем сказочной. По-хозяйски оглядевшись, Эйдин подвел ее к высокому столу и спросил:

— Вы кофе пьете?

— Иногда. Только некрепкий.

— Отлично.

Он сделал заказ так быстро, что Мадаленна даже не успела осмотреться. Откуда-то издалека доносилась легкая музыка, и Мадаленна узнала вальс из «Наберженой туманов». Эйдин присел напротив нее, и они снова замолчали. Подперев щеку рукой, она смотрела на то, как медленно падал снег на жестяной подоконник. Кто-то из детей на улице рисовал на свежих сугробах палкой, другие толкались, третьи, высунув язык, ловили снежинки. Все дышало умиротворением, и Мадаленна совсем не чувствовала скованности. Она сидела рядом с человеком, которого полюбила с первой встречи, в которого недавно влюбилась со всей своей горячностью, но она не краснела, не смущалась под его взглядом; она сидела и думала, что может просидеть так еще очень долго, хоть всю жизнь. А потом Эйдин заговорил; медленно, будто слова давались ему с трудом.

— Я понимаю вас. Когда вы смотрели на эти окна… — он взлохматил волосы и принялся крутить из салфетки журавля. — Иногда я чувствую то же самое. Когда вспоминаю об отце. Я вспоминаю себя ребенком, вспоминаю этот теплый свет из окон и понимаю, что был полным дураком, что не ценил этого. Извините.

Она его не прерывала.

— Ваш отец, — осторожно начала она. — Каким он был?

— Добрым. Умным. Справедливым. — отрывисто проговорил Гилберт. — В тысячу раз лучше, чем я сейчас. Он был последней ниткой, которая связывала меня с моим детством. Я не ценил его заботы, его стараний, отбрыкивался, как мог. А потом…

— А потом вы стали лучшим отцом для вашей дочери. — закончила за него Мадаленна и стойко выдержала его взгляд. — Вы взяли от него все хорошее, что могли.

— Вы же никогда его не знали. — усмешка вышла кривой.

— Зато я знаю вас.

— Знаете, — Эйдин улыбнулся и откинулся на спинку стула. — Я долго не мог принять то, что его больше нет. Долго думал, что он просто уехал, старался представлять его в Африке. А потом, — луч торшера метнулся в сторону, и его лицо осталось в тени. — Один раз, в другом городе, в Лионе, я вдруг пошел гулять один, ночью. Мы так часто любили ходить, когда я уже повзрослел. И стоя около крыльца одного дома я почувствовал, что он стоял сзади меня. Можете назвать меня идиотом, но я знал, что он стоит сзади меня и улыбается мне. Я видел, как он ушел в другой переулок, а потом помахал мне рукой. И мне стало очень легко, будто я…

— Простили себя?

Он резко обернулся, и Мадаленна была готова закричать от злости на саму себя. Какое право она имела лезть в жизнь этого человека, как можно было вот так беззастенчиво ворошить чужую боль. Мадаленна вся съежилась, готовая увидеть знакомую тень на его лице, она вдруг поняла, как ей будет больно, если тот свет, которым он постоянно освещал ее, навсегда потухнет, однако она почувствовала легкое касание своей руки. Мистер Гилберт не смотрел на нее и только бережно сжимал ее запястье.